— Поразительно!.. Великолепно!.. Вот это артист! — раздались восхищенные голоса.

— А где же он их взял, настоящие-то? — спросил Джефф Питерс с чисто профессиональным интересом.

— Это вы уж у него спросите, где он их взял, — отмахнулся от вопроса Ноздрев. — А только на другой день, как вошли в дом, сняли печати, глядят: все ассигнации настоящие.

— Что ж, у него, значит, — не счесть алмазов пламенных в лабазах каменных? — иронически осведомился Остап.

Но Ноздрев иронии не уловил.

— Вот именно, что не счесть! — убежденно ответил он. — Полны подвалы алмазов, бриллиантов, изумрудов, сапфиров, а уж про жемчуга я и не говорю. Бывало, только ступишь к нему на порог, жемчужины так и хрустят под ногами…

— Я просто удивляюсь вам, господа, — не выдержал Уотсон. — Да разве вы сами не видите, что ни одному слову этого субъекта нельзя верить!

Ноздрев обернулся на этот возглас, и Уотсон невольно втянул голову в плечи, ожидая, что сейчас раздастся оглушительное, азартное ноздревское: «Бейте его!»

Однако перепады настроения Ноздрева были поистине непредсказуемы.

— Ну, брат, вот этого я от тебя не ожидал, — укоризненно покачал он головой. — Это ты, брат, просто поддедюлил меня. Но я уж таков, черт меня подери, никак не могу сердиться. В особенности на тебя и твоего друга Холмса.

— Я рад, что вы на нас не сердитесь, — сказал Холмс. — Итак, мы вас слушаем. Что еще вы можете сообщить о вашем приятеле Чичикове?

— Только тебе, по секрету. Дай, брат, ухо…

Ноздрев наклонился к самому уху Холмса и понизил голос, как ему, вероятно, казалось, до шепота.

— Он затеял увезти губернаторскую дочку, — «прошептал» он.

«Шепот» этот, однако, был услышан всеми.

— Какая чушь! — пожал плечами Уотсон.

— То есть как это чушь, ежели я сам вызвался ему помогать, — возразил Ноздрев.

— Чичиков даже и не думал ее увозить, вы все это сочинили, — твердо стоял на своем Уотсон.

Но Ноздрев даже не обратил внимания на этот выпад.

— Все уже было сговорено, — как ни в чем не бывало, продолжал он. — Да я как в первый раз увидал их вместе на бале, так сразу все и смекнул. Ну ж, думаю себе, Чичиков, верно, недаром… Хотя, ей-богу, напрасно он сделал такой выбор, я-то ничего хорошего в ней не нахожу. А есть одна, родственница Бигусова, сестры его дочь, так вот уж девушка! Можно сказать: чудо коленкор! Уотсон, хочешь познакомлю? Коли понравится, так сразу и увезем. Изволь, брат, так и быть, подержу тебе венец. Коляска и переменные лошади будут мои. Только с уговором: ты должен дать мне взаймы три тысячи!

Уотсон даже не соизволил отозваться на это великодушное предложение. Игнорируя Ноздрева, он обратился непосредственно к Холмсу:

— Я просто удивляюсь, дружище. Долго еще вы намерены выслушивать всю эту чепуху?

— Еще два-три вопроса — и все, — ответил Холмс и снова обратился к Ноздреву. — Скажите, господин Ноздрев, а кроме тех сведений, которые вы нам сообщили, вам что-нибудь еще известно про Чичикова?

— Еще бы, не известно. Доподлинно известно! И представь, безо всякого этого твоего дедуктивного метода, своим умом дошел… Этот самый Чичиков… слышишь?.. на самом деле вовсе и не Чичиков!

— А кто же?

— На-по-ле-он! — торжественно ответствовал Ноздрев.

— Наполеон Бонапарт? — ничуть не удивившись, уточнил Холмс.

— Он самый, — уверенно отвечал Ноздрев. — Ну, разумеется, переодетый.

— Что за чушь! — возмутился Уотсон. — Ведь Наполеон… Он же на острове Святой Елены!

— Езуи-ит! — лукаво погрозил ему пальцем Ноздрев. — Ох, и езуит же ты, брат! Будто не понимаешь?.. Ну да, чего еще ждать от англичанина… Изволь, я тебе объясню, ежели сам смекнуть не можешь. Англичанин, не в обиду тебе будь сказано, издавна завидует, что Россия так велика и обширна. Несколько раз даже карикатуры выходили, где русский изображен с англичанином, англичанин стоит сзади и держит на веревке собаку. А под собакой кто разумеется? А?

— Кто? — растерялся Уотсон.

— На-по-ле-он!.. Смотри, мол, говорит англичанин, вот только что-нибудь не так, дак я на тебя сейчас выпущу эту собаку. И вот теперь, стало быть, они и выпустили его с острова Елены. И он пробрался в Россию, представляя вид, будто бы он Чичиков. А на самом деле он вовсе не Чичиков, а На-по-ле-он!

— Помилуйте! — уже в совершенном негодовании воскликнул Уотсон. — Да кто же согласится поверить в такую немыслимую ерунду!

— А вот и не ерунда, — парировал Ноздрев. — Мы даже нарочно портрет глядели. И все нашли, что лицо Чичикова, ежели он поворотится и станет боком, очень сдает на портрет Наполеона. А наш полицмейстер, который служил в кампании двенадцатого года и лично видел Наполеона, тоже подтвердил, что ростом он никак не будет выше Чичикова и что складом своей фигуры Наполеон тоже нельзя сказать, чтоб слишком толст, однако ж и не так, чтобы тонок.

Уотсон хотел было ринуться в очередную атаку, но Холмс жестом остановил его.

— А вам не кажется, господин Ноздрев, — дипломатично начал он, — что этими подозрениями вы невольно унижаете низложенного императора Франции. Что ни говори, а он все-таки великий полководец, гений. Как говорится, властитель дум. Недавний кумир всей Европы. А Чичиков… Ну что, в сущности, такое этот ваш Чичиков? Обыкновенный мошенник.

— Вот верное слово: мошенник! — обрадовался Ноздрев. — И шулер к тому же. Да и вообще дрянь человек. Что об нем говорить! Такой шильник, печник гадкой! Я его в миг раскусил. Порфирий, говорю, поди скажи конюху, чтобы не давал его лошадям овса! Пускай их едят одно сено!.. Но только уж ты поверь, дружище Холмс, этот твой Наполеонишка ничуть не лучше. Такая же ракалия. Ей-богу, они с Чичиковым одного поля ягоды.

Тут уж не выдержал Остап Бендер.

— Паррдон! — пророкотал он, с особенным смаком напирая на букву «р». — Я не ангел. У меня есть недочеты. В прошлый раз я ошибся, рекомендуя принять в почетные члены нашего Сообщества мсье Хлестакова. Но вторично этот номер не пройдет. Дорогой мистер Холмс! Вы слышите? Нас хотят уверить, что Чичиков — это второй Хлестаков!

— Не совсем так, — возразил Холмс. — Если подвести итог свидетельским показаниям господина Ноздрева, получается, что Чичиков сильно перещеголял Хлестакова. Обратите внимание: Хлестаков хотел жениться на дочери городничего. А Чичиков собирается увезти дочь губернатора. Хлестакова приняли за главнокомандующего, а Чичикова — берите выше! — за самого Наполеона!

— Как говорил один мой знакомый, бывший камергер Митрич, мы гимназиев не кончали, — вздохнул Остап. — Однако кое-что из уроков российской словесности я все же помню. Насколько мне известно, никто никогда не брал на себя смелость утверждать, будто Чичиков хоть отдаленно напоминает Хлестакова.

— Ошибаетесь, друг мой, — живо возразил Холмс. — Один из первых рецензентов «Мертвых душ», весьма известный в ту пору русский литератор Николай Иванович Греч, прямо писал в своем отзыве о гоголевской поэме, что «Чичиков жестоко смахивает на Хлестакова».

— Пардон. Вам виднее, — сказал Остап. — Однако…

— Однако, — прервал его Холмс, — мы не дослушали показания господина Ноздрева. Если позволите, я хотел бы задать ему еще один вопрос.

— Ну к чему вам это, Холмс? — снова не удержался Уотсон. — Разве вы не видите, что этот человек органически не способен сказать ни словечка правды.

— А это мы сейчас увидим… Господин Ноздрев! — продолжал Холмс допрос свидетеля. — Скажите, не приходилось ли вам слышать что-нибудь насчет того, что Чичиков будто бы покупал крестьян на вывод в Херсонскую губернию?

В ответ раздался сочный жизнерадостный хохот:

— Ха-ха-ха!.. Он? На вывод?.. Крестьян?!.. Херсонский помещик?!.. И вы поверили?.. Да он скупал мертвых!

— Как мертвых? — ошеломленно спросил Джингль.

— А вот так! Приехал ко мне, да и говорит: «Продай мертвых душ!» Я так и лопнул от смеха. Приезжаю сюда, в город, а мне говорят: Чичиков, мол, накупил три миллиона крестьян на вывод. Каких на вывод! Да он торговал у меня мертвых! Истинную правду вам говорю: он торгует мертвыми душами. Клянусь, нет у меня лучшего друга, чем он. Вот я тут стою, и, ежели бы вы мне сказали: «Ноздрев! Скажи по совести, кто тебе дороже, отец родной или Чичиков?» — скажу: «Чичиков». Ей-богу… Но за такую штуку я бы его повесил! Ей-богу, повесил!