Я показал отвертку.
— Могу посмотреть, если хочешь. Отчего она не включается.
— Стиральная машина? Спасибо. Уже все.
— Что все? — не понял я.
— Починили.
— Сама?
— Ну, где мне! Парень из соседней квартиры приходил. Что-то в вилке там было.
— Так и знал, — разочарованно сказал я, а сам как-то тревожно подумал о парне-соседе. — Вилку и я в два счета починил бы.
— Я же не знала, что ты такой мастер! — Кира улыбнулась мне, радостно улыбнулась, и я почувствовал, будто от земли отрываюсь, будто крылышки у меня на спине или мотор с пропеллером, как у веселого Карлсона.
— Сейчас со своего балкона глядел — только кусочек синего ящика видно.
— А мне на твоем — только красные перила. Чуть-чуть.
— Знаешь, какую штуку придумал, — сказал я. — Хотя нет, сделаю — сама увидишь. Через час принесу. Ты тогда выглянешь с балкона?
— Ладно, — удивившись, сказала Кира.
— А как мама себя чувствует?
— Хорошо. Спасибо… Интересно, что же ты придумал?
— Увидишь.
Теперь-то мне совсем пора бы уходить, а я все тянул.
— Так я обязательно выгляну через час, — напомнила Кира.
— А что… — неловко спросил я, — машина теперь, значит, работает?
— У-у, воет, как зверь! Только белье-то почти все уже постирали.
— Кира, а это… какой парень?
— Обыкновенный, — ответила она. — Мама попросила его посмотреть, что там в машине. Он во вторую смену работает, на заводе.
Ну никак не хватает у меня выдержки! Нет бы промолчать, про себя обрадоваться, а я сразу, как курок нажал:
— Ах, на заводе!
Конечно, она догадалась. Ну да что теперь жалеть. Пусть и догадалась! Даже и лучше, что догадалась. Пусть знает, что мне какие-то там соседи-соперники не нужны.
А придумал я очень простую вещь. На конец палки, на тонком гвоздике, прикрепил обыкновенную вертушку-пропеллер. Вертушку вырезал из легкого липового брусочка. Таких брусочков в наборе авиамодельных деталей несколько штук дают. Но провозился я долго. Пока шлифовал шкуркой, дырочку точно в центре прожигал — больше часа прошло.
Кира, видно, уже давно стояла на балконе. Сразу замахала мне рукой. Наверно, обрадовалась. Почему наверно? Обрадовалась. Я это понимал, чувствовал.
Она быстренько спустилась на лифте, и я протянул ей вертушку.
— Действительно, какой ты мастер!
— И себе такую же сделаю, — сказал я. — У тебя на балконе будет крутиться, и у меня тоже.
— Как хорошо придумал! — сказала Кира. — Спасибо! Я двумя гвоздиками прибью, к ящику.
— Правильно, — одобрил я. — А гвозди у вас есть?
— Как же можно без них! У отца в ящике много всяких гвоздей. И два молотка.
Я засмеялся:
— Тогда все в порядке. Один молоток держи в правой руке, другой — в левой.
— Смешной ты! — сказала Кира.
— Посмотрела бы на моего деда!
— Я побегу прибивать!
Она это сказала так решительно, что я, конечно, постеснялся предложить свои услуги.
Впрочем, они вовсе и не нужны были. Стукнула Кира несколько раз молотком, и длинная белая палочка, которую я так же, как и сам винт, отшлифовал шкуркой, неподвижно замерла перед синим ящиком. Но вертушка на конце почему-то не крутилась. «Неужели погнула случайно?» — с тревогой подумал я. И только подумал, винт повернулся и — пошла машина работать! Это ветерок, значит, подул.
Кира не одной, а двумя руками замахала мне сверху. От радости замахала. И будто говорила: «Спасибо! Спасибо!»
И мне радостно-радостно стало.
Дома я опять принялся за работу. Всю кухню замусорил, зато часа через полтора такая же вертушка крутилась и на моем балконе.
Здорово! Балкона Киры не вижу, а вертушку ее вижу. И она мою видит.
И так мне стало весело, хорошо и захотелось еще что-нибудь сделать. А что сделать? Вспомнил о своем рисунке на полях «Крокодила». Посмотрел. А ведь ничего! Но это же только эскиз. Я устроился возле подоконника, где стоял толстый кактус с длинными колючками, и на листе плотной бумаги принялся рисовать молодца Лешку, от пушечного удара которого прорвалась сетка ворот и бедный Яшка полетел куда-то в космос. На этот раз карандашом рисовал, то и дело подправлял резинкой. Работал я с усердием и все же времени на карикатуру потратил еще больше, чем на вертушку. А когда закончил, то сразу почувствовал, как зверски хочу есть. Вот чудеса — рисовал и голода не было, а тут хоть кактус с колючками заглотал бы! Посмотрел на часы — о, еще бы не захотеть, начало пятого! В кухне вытащил из холодильника сковородку с котлетами, не разогревая, слопал две штуки, похватал вареных картошек. А пока ел, все смотрел на рисунок и улыбался. Тогда и название придумал. Красным фломастером написал внизу листка: «Фантастическая история пушечного удара Л. Фомина и полет вратаря Яшки в космос».
Надо ребятам будет показать. Я поглядел в окно, откуда, как и у Киры, была видна спортивная площадка с полем, огороженным невысокой сеткой, и удивился: неужели так с утра и гоняют мяч? Вон и Лешка по полю носится, и Яшка стоит в воротах.
Я завернул рисунок в газету и побежал во двор. Пусть Лешка посмотрит, убедится, что я не свистун.
— Смотри! — подбежал я к Лешке и развернул газету со своим творением на альбомном листке.
Лешка заулыбался, и не только верхний, щербатый зуб показал, но и все остальные — белые и крепкие.
— Вот это да! — выдохнул он. — Ребята, бегите сюда!
Сбились кучей, смотрят, хохочут, Яшку по плечу хлопают и меня, конечно, хвалят. Разве не приятно?
— Дарю, — сказал я Лешке.
— Хотел же посылать.
— Ничего, другой нарисую… Ну, кто тут проигрывает? Кому помогать?
Я скинул рубаху и вспомнил о Кире. Поискал глазами ее кухонное окно, Но, ясное дело, не нашел бы, не определил в длинном, ряду других — какое и где оно, только вдруг сердце у меня екнуло: в одном из окон, в открытой половинке рамы, увидел саму Киру. Сюда смотрит! На меня!
Я поднял руку и помахал ею в воздухе. Никто же не знает, что делаю. Может, жарко мне или специальная разминка у меня такая.
Покосился на окно — и Кира в ответ тоже руку подняла. Молодец! А то бы высунулась от радости по пояс, и давай махать-размахивать. Все понимает Кира.
Наигрались мы, набегались, голов позабивали — больше некуда. Я и рубаху не стал надевать, до того потное и липкое было тело.
Пришел домой, а там — новость: дед письмо прислал. После обязательных приветов и поклонов дед сообщал:
«Не думал, не гадал, что выпадет мне такая полоса, вроде как безработный я теперь сделался, не хуже, чем в Штатах или в какой Италии, где макароны дюже любят. А все Кирюшка — сын Мотьки, которая в прошлом годе одной премии за лен четыреста целковых отхватила.
Думал я, и замены-перемены нет мне. А что вышло? Что Кирюшка, стервец, удумал? Взял ту магнитофону на ремешке и записал на ней всякие голоса природы. Там и птахи у него поют-заливаются, и собаки брешут, и Пугачева Алка над королями распотешается. А самое главное, быка по кличке «Буран» записал в ту пленку. Я хотел в шею гнать Кирюшку с этой его шумовой машинкой, зачем, думаю, нужон мне такой помощник? Стадо, думаю, все разгонит, а то и коровы перестанут доиться. А он упросил, стервец, пожалел его, не прогнал. И вышло тут мое полное поражение на пастуховском фронте. Бык на той пленке до того натурально ревет, что коровок моих будто кто подменил. Идут, глупые, на голос его, не разбираются. А хозяйки говорят — и молоко лучше стало.
Вот что наука та делает. Не зря, видать, Кирюха девять годов на парте штаны протирал. Удумал, головастый! И выходит, он теперь — главный командир коровьей роты. А мне, как ни крути, в отставку подавать надо. Да оно вроде и пора.
И потому, дорогой зять Алексей, внук Петруха, дочка Зина и внучка Наташа, думаю я недалеким днем, как и обещал, прибыть к вам в гости. Остаюсь ваш дед Прокофий».
Когда я лежал в кровати и смотрел в потолок с узкими мазками голубоватого света от неплотно задернутых штор, и сон еще не путал мысли, то весь этот сегодняшний день вдруг представился необыкновенно важным, может быть, самым главным днем моей жизни. С какой-то странной, непривычной нежностью думал я о Кире, что завтра не только увижу ее, но и смогу поговорить, посмеяться, сделать что-то хорошее и нужное ей. Я вспоминал все наши сегодняшние короткие встречи и с радостью убеждался: мне все-все было дорого и приятно, ни одно слово ее или движение не вызывали досады. Все понимала и все делала именно так, как нужно, эта славная, умная, хорошая Кира.