А солнце улыбалось, а снег пушисто искрился!

Встряхнулся я. И уж, поверьте, не шел, а, казалось, летел на крыльях птичьей радости.

Вот зачем мы всегда и ходим в лес. За неожиданной радостью!

Весенняя охота нынче была запрещена. Дело это нужное и своевременное: ведь не секрет, что леса наши оскудели дичью, а число охотников, вооруженных ружьями новейших образцов, растет с каждым годом. Не надо большого мастерства для того, чтобы из такого оружия застрелить неосторожную в весенней радости птицу. Да и восторг от трофея, добытого выстрелами из-за куста, не ахти как велик…

И все-таки охотника, человека, стоящего близко к природе, тянет в весенний лес. Выкроишь время — выберешься в знакомые места (без ружья, конечно). И здесь память вернет тебя в прошлое: обязательно вспомнишь те маленькие неожиданности, которыми одарили тебя лес и люди, живущие в нем.

Мы отстояли тягу и мелким чернолесьем шли к дому.

— Хочешь бойцов на отдыхе посмотреть? — повернулся ко мне лесник.

— Каких бойцов?

Старик подмигнул таинственно:

— Завтра утром…

Ночь переломилась, когда мы вышли из дому. «Километров пять ходьбы-то, должны ко времени поспеть», — прикинул старик. Вел он меня ему одному известной дорогой, и в темноте я только по запахам угадывал, где мы идем: горько запахло осиновым соком — значит, старую вырубку переходим, поросшую дробным осинником; пресный запах стерни послышался — краем непаханого поля идем. В гору поднялись, канифолью напахнуло — в сосняк вошли…

На востоке небо налилось брусничным цветом. «Как раз поспеем», — еще раз успокоил себя лесник. Свернули вправо, продрались сквозь густой чапыжник, опять шли.

Где-то внизу послышалось глухое воркование. Я прислушался: гулькала вода. «Прибыли, — шепнул старик, — разряжай ружье». Уловив мое молчаливое недоумение, улыбнулся: «Разряжай, разряжай, плоха на тебя надежда».

Мы крадучись прошли еще немного вдоль берега и присели в корнях старой сосны. «Ну-ка, посмотрим», — весело шепнул лесник и, раздвинув кусты, посмотрел куда-то вниз. Выглянул и я.

Берег, густо поросший по краю хвойным подседом, круто обрывался.

Длинные, гибкие лесины лежали, вытянувшись по склону. Кружит по веснам здесь буйное водопенье, бьет в берег, вымывает из-под корней землю, и деревья, потеряв опору, падают с обрыва, окуная в поток свои мохнатые кроны.

— Нету пока, — прервал мои размышления старик, — ну, да будут скоро, никуда не денутся.

Я знал чудачества милого деда и потому не спрашивал, кто будет и когда будет, а уселся поудобнее и стал ждать.

Тогда в четвертый раз я встречал весну вместе с этим чудесным человеком, и к моему приезду готовил он каждый раз маленький сюрприз, чтобы порадовать меня еще одной лесной неожиданностью.

Что-то глухо упало внизу, видно, ком земли сорвался со склона. «Один есть!» — повернулся старик ко мне. Через несколько минут еще упало. «Смотри теперь», — шепнул лесник. Я осторожно отвел ветки. Внизу, у самой воды, где обрыв переходил в небольшую площадку, разгуливали… два глухаря. Спокойные, важные птицы ходили по площадке и что-то склевывали с земли.

— Вишь ты, — дед защекотал бородой мне ухо, — отпели, отзоревали, да и сюда прибыли отдохнуть, камешков поклевать. Для них место тут самое ладное: тихо, спокойно и «мухи не кусают». А стрелять-то я не стреляю тут… из-за куста, неловко как-то.

Еще один мошник со звоном опустился на землю. И сейчас же набычился, насупился, раскрыл веер хвоста и полез на соперника, не успел, видно, за утро истратить свой задор. Один петух боя не принял — улетел, а другой сразу же бросился навстречу, и клубок перьев покатился по земле. Шум, хлопанье крыльев и даже какое-то тяжелое пыхтенье. «Кыш вы, нашли место драться», — не выдержал старик и столкнул вниз комок земли. Комок покатился и ударил одного драчуна в бок. Тот неловко подпрыгнул, взлетел и исчез в кустах. Второй, в пылу драки не заметивший нас, стал было оправлять перья, но старик ударил в ладоши — и глухаря только видели. Стало тихо. Только вода продолжала ворковать.

Стайка уток протянула над речкой. Где-то за перелеском забормотал тетерев.

— Ну, вот и посмотрел на отдыхающих бойцов, — смеялся лесник. — Скажи, а руки чесались?

— Верно, — признался я, — только вот стрелять, пожалуй, и в самом деле неудобно.

— Да, потом дичь доставать плохо, — хитро щурился старик.

— Нет, не то, не по-охотничьи стрелять в спину «бойцам на отдыхе», — засмеялся и я.

— А-а, тогда пойдем, попробуем по-охотничьи к тетеревам подобраться. Он повернулся и по-молодому легко и быстро пошел через лес.

Со старым охотником Ильей Павлинычем тихонько пробираемся густым березняком. Открылось впереди нам поле, большими караваями стоят по нему скирды соломы, а вокруг одной… четыре лисицы водят хоровод.

Старик резво повернулся ко мне, глазом усмешливым подмигнул и говорит: «Послушай, поют лисицы-то!» Я навострил уши, послушал и верно, вроде бы, кружась друг за другом, подпевают:

И так у них ладно все: хвосты пушистые бережно носят, шубы красивые и песни хорошие.

Послушали мы лисью песню и побрели дальше — не стали кумушкам мешать, пусть веселятся. И я пока шел, все про себя думал, с чего это лисицы хоровод с песнями завели? Не выдержал, спросил у старика об этом. А дед Илья хмыкнул и отвечает:

— Вишь, погодка нынче хороша удалась: день веселый, солнце яркое, по всему видно, что весна скоро. Тут и не захочешь да запоешь.

У лисиц душа не вытерпела, они и «запели».

Ввечеру на лесных опушках прозрачно и светло вызванивают зяблики. Земля оттаяла, преет и пахнет. Если в этот час на солнечной, прогретой за день полянке остановишься и вдохнешь поглубже, то, кажется, ощутишь запахи всех цветов и трав, которые поднимутся здесь летом.

Под вечер сорвался звонкий и частый дождь. Небо весело гремело, словно кто-то озорной легко перекатывал по нему тяжелые бочки. Землю секли прозрачные плети ливня.

В колею лесной дороги, как в корытце, налилась вода. В сумерках она загустела и запахла мятой. Луна осторожно вскарабкалась по веткам ели к макушке, увидела себя в лужице, остановилась и засмотрелась удивленно. Стало так тихо, что без труда можно было услышать тонкое зудение комаров, которые летали над дорогой.

Шумно отдуваясь, вышла из кустов лосиха с лосенком. Встряхнулась. Лосенок потянулся было к теплому материнскому вымени, как вдруг увидел лужицу с плавающим в ней ломтем луны. Минуту малыш с интересом присматривался, потом так же доверчиво, как к соску матери, потянулся к воде, но испуганно фыркнул и отпрянул. Из лужицы глянула на него неуклюжая головенка с оттопыренными ушами и горбоносой мордочкой. Прямо какое-то чучело-мучело.

Все же любопытство побороло страх. Лосенок снова пригнулся к воде, понюхал — она пахла вкусно — и стал пить. Потянет и почмокает губами, потянет и почмокает, будто и не воду пил, а горячий чай, в котором вместо лимона плавала луна. Выпил, облизнул шершавым языком губы и поплелся за матерью в кусты…

Сухой, погожий день начала сентября. Брожу по частому осиннику, поднимаю изредка грибы-красноголовики: чешуйчатая ножка, плотно сидящая на ней тюбетейка — не грибы, а маленькие гномики, выбравшиеся из-под земли полюбоваться на золотой денек!