— Иди, открывай ворота, бродяга твой явился. Должно, еле живой.

Лесник без шапки выскочил во двор и торопливо открыл калитку.

— Вася, Васенька, — поманил он козла. Тот стоял не двигаясь, тревожно поводя ушами.

Оставив калитку открытой, Мироныч поспешно влез на крышу и сбросил оттуда охапку сена.

— Ну, теперь я тебя, миляга, поймаю. Теперь я тебя перехитрю, — раструсив немного сена по дороге в сарай, он положил туда охапку и спрятался за угол. Козел неуверенно перешагнул порог калитки и, подбирая корм, вошел в сарай. Мироныч поспешно захлопнул за ним дверь.

Утром он снял с присмиревшего Васьки колокольчик и сказал:

— Будет, побаловались. А колокольчик-то почистить надо. — Старик поднес его к уху. «Динь-динь», — лицо Мироныча расплылось в улыбке.

— Отдыхай теперь, рысак, пока хозяева возвратятся.

Ребята приехали в мае. Из избы встречать внуков вышли Мироныч и Петровна.

Ксюша и Степанко, поцеловав бабушку и деда, побежали к Ваське, бродившему в это время по двору. Козел шарахнулся в сторону, топнул ногой.

— Ишь, сердится на тебя, почему, дескать, не поцеловал его, — ухмыльнулся дед.

Мальчик осторожно приблизился к своему другу и обнял его за шею.

— Вася, Васенька.

Козел не спеша боднул Степанка, как бы говоря: вот тебе за то, что долго не приезжал.

© Издательство «Красный Курган», 1954 г.

Бедна растительностью полупустыня Курай. Лишь низкорослый чий да редкий полынник виднеются на ее низинах, и там охотно пасутся верблюды. В поисках добычи кружится над песками стервятник. Его огромные крылья черной тенью скользят по равнине. Завидев его, ныряют в глубокие норы толстые суслики; прячутся, зарываясь в песок, тушканчики; в страхе пищат маленькие серенькие мышки. Но вот зоркие глаза степного пирата заметили зверя. Он бежал, пригибаясь к пескам, и порой было трудно его отличить от серых камней, видневшихся отовсюду.

Это была манула — дикая кошка полупустыни, гроза больших и маленьких зверей. Заметив опасность, она метнулась к ближнему камню и замерла. Ее желтые глаза сузились — она приготовилась к защите. Крылатый хищник покружился, взмыл вверх и, сложив крылья, камнем бросился вниз. По телу кошки пробежал трепет. В один миг она оказалась на другой стороне камня. Птица заметила ее маневр и, выпустив на лету когти, ринулась на добычу. Манула сгорбилась и, когда когти стервятника коснулись ее пышного меха, она припала к земле — в когтях степного хищника оказался лишь клок ее шерсти. Подпрыгнув, кошка вцепилась острыми зубами в правое крыло птицы, раздался хруст костей, и орел перешел от нападения к защите. Он ударил здоровым крылом свирепую манулу и попытался взлететь, но кошка обрушилась на птицу. Полетели пух, перья, — и через несколько секунд стервятник был мертв. Победа мануле обошлась дорого. Огромная рана на животе заставила ее прилечь на горячий песок. Пролежав неподвижно несколько минут, манула поползла к своей норе. Добравшись до нее с трудом, кошка призывно мяукнула. Вскоре из расщелины камней выползли два котенка и, увидев мать, стали ласкаться к ней. Манула нежно облизала своих детенышей и, положив на передние лапы круглую, как шар, голову с маленькими стоячими ушками, затихла. Вечернее солнце пряталось за горы и, бросив прощальные лучи на равнину, скрылось за Башкаусом[4].

Поиграв недалеко от норы, котята вернулись к матери и, сунув свои носы в похолодевшее тело манулы, попятились. Котята почувствовали, что с матерью случилось что-то страшное, непонятное им. Ночь загнала осиротевших детенышей в нору.

Утром, в поисках отбившегося от стада верблюда, из междугорья в Курай выехал верхом старый пастух Батал. Солнце стояло уже высоко и немилосердно жгло. Было слышно, как свистели суслики, и порой над барханами проносились небольшие стайки птичек. Проезжая мимо камней, старик увидел кошку и легко соскочил с коня.

— Беркут распорол ей живот, — промолвил он, перевернув манулу на спину. — И котята, должно быть, есть. — Старый Батал внимательно осмотрел нору и завалил песком запасные выходы.

«На обратном пути надо заехать», — подумал он.

Через час после отъезда из норы показалась маленькая круглая головка, за ней вторая. Усевшись возле расщелины, котята беспокойно повели ушами: они почуяли незнакомый для них запах человека. Осторожно обойдя его следы, маленькие манулы напали на след мыши, который тонкой строчкой шел по песку. Манулы удалялись по следу в степь все дальше и дальше от норы, но неожиданно увидели какое-то большое двугорбое чудовище, которое, вытянув шею, неслось по равнине прямо на них. Следом за ним с криком, от которого в страхе замерли их сердца, мчался всадник. Котята прижались к земле.

Разбрасывая ногами песок, чудовище пронеслось мимо, но сидевший на лошади человек спрыгнул с седла и, стягивая на ходу с бритой головы малахай, направился к котятам. Видя, что котята бросились врассыпную, пытаясь спрятаться за камни, Батал улыбнулся.

— Ишь, какие храбрые, — промолвил он.

Настигнув самого маленького котенка, пастух поспешно сунул его в шапку. Второй мчался что есть духу к спасительной норе. Котенок был уже недалеко от ее входа, как вдруг почувствовал, что повис в воздухе, и, отчаянно царапаясь, укусил старика за руку. Батал шлепнул его по голове, и он притих.

Через час пастух был в своей юрте.

— Нашел верблюда? — встретила его вопросом жена, старая Зайнагарад.

— Пригнал, — весело ответил Батал. — Верблюда нашел и еще кое-что, — заявил он таинственно. Приложив малахай к уху, он лукаво промолвил: — Шевелятся. Уй, какие страшные, боюсь показывать.

— А что у тебя там, дедушка? — Мальчик и девочка, сидевшие на кошме, бросились к деду.

— Уй, шибко боюсь, кусаются.

— Да показывай скорей, — тормошили они деда.

— Погодите, — добродушно улыбаясь, Батал приоткрыл край шапки.

— Котенок! — воскликнули радостно ребята.

— Где ты его, дедушка, взял?

— В степи. — Пока старик рассказывал о гибели манулы, из малахая высунулась голова котенка и уставилась любопытными глазами на девочку, потом показался более крупный котенок. Сложив передние лапки на опушку шапки, они дружно замяукали.

— Покормить их надо, — сказала бабушка Зайнагарад. — Асыл, — обратилась она к внучке, — налей в блюдце молока.

Девочка торопливо подошла к кувшину и, наполнив до краев блюдце, поставила его возле деда. Батал вытащил из малахая котенка. Манул, сердито урча, прилагал все усилия, чтобы укусить его за руку. Передавая его внуку Джанпасу, дед сказал:

— Бери осторожнее, этот сердитый и смелый, настоящий Коркыбас[5].

Мальчик взял манула на руки и сунул мордочкой в блюдце. Коркыбас фыркнул и попятился.

— А этого котенка назовем Монкулей[6], — продолжал Батал, поглаживая серебристую шкурку второго котенка.

Девочка была в восторге.

— Дедушка, ты мне подаришь его?

— Да, да, играй. Этот котенок ласковый, он скоро привыкнет к тебе.

Асыл поставила маленькую Монкулей к блюдцу и слегка наклонила ее голову. Котенок начал лакать. Коркыбас скосил глаза на сестру и, не устояв от соблазна, пополз к блюдцу. Вылизав все до капельки, котята попятились из людского круга. На ночь Коркыбас забился под сундук. Монкулей же доверчиво улеглась на постели девочки и, свернувшись в клубок, мурлыкая, закрыла глаза — уснула.

Ночью все проснулись от страшного грохота. Оказалось, Коркыбас забрался в самоварную трубу, вместе с нею свалился с полки и, весь испачканный сажей, в испуге метнулся на адыс (деревянная решетка, где коптится сыр) и опрокинулся вместе с ним на очаг. Мяукая, он заметался по юрте и, наконец, перепуганный спрятался вновь под сундук. Но где же Монкулей? Вскочив с постели, Асыл позвала Монкулей: