Я скрестил руки на груди и задумчиво постучал пальцем по подбородку. Такое разнообразие смертельного оружия, просто глаза разбегаются. Но сегодня выбор прост и очевиден. Нужный клинок лежит в сейфе подальше от чужих глаз. Финский нож ручной работы с рукояткой в форме женской фигуры. Он ещё вполне невинен. Я его купил по случаю для одного вполне конкретного убийства, которого ждал шесть осенних лет. С уважением освобождаю его из железного плена. Одно прикосновение к стали наполняет спокойной решимостью – верный признак, что время пришло.

    Люди часто задают вопрос, почему маньяки так долго бегают от правосудия. Поверьте, вовсе не от большого ума или особой изворотливости. Просто маньяки живут в гармонии с природой и своим существом. Гармония – великая вещь, она делает тебя невидимым и неуязвимым. Никто так не прислушивается к себе как убийца на охоте. Нужно отпустить себя и я это умею.

    Неторопливо и тщательно начинаю проверять одежду и обувь. День клонится к упадку, но ещё не скоро наступит моё время. Стоит потратить его с толком. Нельзя собираться в последний момент.

    Потом сажусь в кресло-качалку, тихонько покачиваюсь, наблюдая, как беззвучно убывает свет в осенних сумерках. Мыслей почти нет. Где-то на задворках мозга фоновым режимом идёт полоска мыслей, но не доходит до сознания. Голова погрузилась в тишину и в ней только тихий скрип кресла, монотонное гудение холодильника. Они заменили мысли. Осталось только терпеливое безмолвное ожидание.

    Сегодня особенный день и особая жертва. В груди сладко заныло. Несколько лет назад я поклялся убить её. Зарезал кучу женщин, видя в каждой её лицо. И вот срок, отмеренный самим собой, подошёл к концу. Ровно шесть лет назад я встретил Её, и всё началось. Сегодня всё закончится.

    В груди нарастает горячее нетерпение. Хочется знать, как это будет. Как с другими или по иному?

    В моей жизни произошли три события, которые определили мою судьбу. Первое из них произошло со мной в четырнадцать лет (вы правильно догадались – именно осенью). Подробнее о нём я расскажу как-нибудь в другой раз. Оно разрушило мою жизнь, хотя в тот день я даже не думал об этом. Полагал, оно останется пусть ярким и неприятным, но всего лишь эпизодом моей судьбы. Однако этот случай постоянно выкапывался из могилы воспоминаний, год от года рос и становился ярче, всё мучительней и злей. Словно маленькая метастаза, которая со временем превращается в исполина убийцу.  

    Каждую осень я чувствовал непонятную усталость от жизни и нервную невнятную тоску. Будто алкоголик, который ещё ни разу не пробовал спиртное. Убийства в одном схожи с алкоголем. Можно держаться, пока не попробовал. А потом всё.

    Я держался до двадцати шести лет. Хотя ни разу честно не признался самому себе, от чего я собственно воздерживаюсь. Каждый раз уговаривал себя, что у меня обычная сезонная депрессия. Каждый год осенью я вёл изнуряющую, дурнотную борьбу со своим естеством. И это сделало мою жизнь вялой, одинокой и безжизненной. Я лично душил то, что могло бы сделать её насыщенной и яркой.

    Кое-как закончил институт, в который кое-как поступил. Пять лет боролся с неясным багровым маревом в голове. Особо не выделялся, но слыл чудаковатым, потому что не мог ни с кем сойтись надолго, ни с друзьями, ни с подружками, а осенью делался молчалив и рассеян. После работал где получится и как получится. Самая крутая работа, что у меня была – писать статейки в местную газетку. Этот талант я обнаружил у себя ещё в институте. Но городок у нас небольшой, единственная газета принадлежит муниципалитету, и писать в неё положено только хвалебные очерки о власти. Ни славы, ни денег. Перебивался как мог, в основном сторожем. Работа непыльная, спи и получай за это деньги. Но и оплачивается соответственно.

    Устроиться на более престижное место мешало пристрастие к алкоголю. И если в остальные времена года я пил вполне умеренно, то осенью старался забыться как можно чаще и сильнее. Это был единственный способ снять хандру. Остальные не очень, включая женщин, особенно женщин. Ещё в общаге, я ловил себя на странных мыслях и желаниях в отношении вредного пола. Особенно запомнился один случай.

    Я был на кухне. Стоял рядом со сковородкой, на которой жарилось мясо, когда вошла Наташка, моя тогдашняя любовь. Мы о чём-то болтали, я улыбался. А потом она нагнулась к сковородке, а я держал в руках кухонный нож, которым помешивал мясо. Я смотрел на её гладкую спину, обтянутую халатиком. Ткань натянулась, и я видел через неё упругое женское тело. Сознание на мгновение затмилось. Я спросил себя: интересно, как чувствует себя рука с ножом, разрывая человеческую плоть? Меня буквально смело желание воткнуть ей нож под рёбра. Рука на рукоятке судорожно сжалась. Наташка обернулась ко мне, улыбаясь, и споткнулась о мой тяжёлый, горячечный взгляд. Она невольно отпрянула, нервно рассмеялась. Этим же вечером я напился, а через три дня она меня бросила. С тех пор меня сторонились женщины, но меня это не беспокоило. Меньше соблазнов. И я сам начал избегать новых знакомств. Пока есть бутылка, я в норме.

    Но в двадцатишестилетнем возрасте, я решил круто изменить жизнь и найти более приличную работу. Я стал охранником. Меня определили в школу. И тогда произошло ещё одно событие, которое одним коротким ударом доломало трещину, зиявшую во мне уже двенадцать лет.

    Я увидел Её, и меня обрушило чувство, рядом с которым прежние эмоции были как ветерок перед цунами. Вломило так, что мало не покажется. Крышу снесло начисто. Упакуйте меня и сдайте на хранение в банк влюблённых идиотов. Но нет, все места заняты, попробуйте на следующей неделе.

    Нет, ничего, не сочувствуйте мне. Я теперь думаю о ней не каждые пять минут как раньше, а только два-три раза в день.

    Она пришла осенью, с новым учебным годом. Не в первый день, вовсе нет. Она всегда проходила в толпе других подростков, а я не вглядывался в их лица. Только в октябре, в день, когда шёл дождь. Я уже пропустил галдящую массу диких животных, но всегда есть опоздавшие. Я стоял, облокотившись на подоконник, и болтал с плотником. Накануне принимал личные успокоительные средства и теперь страдал утренним недомоганием. Плотник тоже. И мы дружелюбно обсуждали, что нам делать с этой неразрешимой проблемой. Моя опухшая физиономия с заплывшими глазками обернулась на хлопнувшую дверь.

    Она вошла с дождя в короткой кожаной курточке, высоких сапогах и модной сумочкой через плечо. Она была без зонта, но промокла совсем немного. Позже я узнал, что её возят в школу. Тонкая фигурка, на плечи падают промокшие светлые волосы. Не глядя на нас, подошла к зеркалу в вестибюле. В отражении видно, что у неё зеленоватые глаза и немного ассиметричные черты лица. У некоторых женщин есть такая чарующая неправильность черт, которая заурядные мордашки превращает в писаных красавиц. Она тепло улыбнулась каким-то своим мыслям, порывисто откинула мокрые волосы с лица, и рассмеялась. Смех звонко рассыпался по пустому вестибюлю. На меня попали брызги с её волос. Я поднёс руку к лицу и провёл пальцами по каплям. Пахло дождём в лесу. Не женский жест, но я зачарованно смотрел, как она раздевается в гардеробной и, помахивая сумочкой, идёт по коридору. Походка у неё была вовсе не как у манекенщицы, не механическая, а свободная. Весёлая как она сама. Смешливая девчонка, я сразу понял. Она была вся такая неправильная, что казалась абсолютным совершенством. Было в ней что-то щемящее, диковато-нежное. И я заболел.

    Впервые в жизни я бухал не по обычному поводу. А напиться было с чего. Очень скоро я узнал, что ей всего пятнадцать, она дочка местного богача и дружит с такими же состоятельными подростками. Их немного в нашем городе, но они есть, и все собрались в этой школе, лучшей в городе. Детишки местных владельцев магазинов, бандитов, прокуроров, городских чиновников. Короче, местная доморощенная элита. Но сколько не иронизируй, но за одно колечко с её пальчика я мог бы не просыхать три-четыре месяца.