Во мне росло тесное, суетливое раздражение, как от ботинок на пару размеров меньше, или громкого неумолчного шума, или когтём по стеклу, или тесная натирающая шею рубашка под столь же тесным костюмом. Ну, вы поняли! А ещё слабость. Какая-то обречённая слабость перед жизнью, когда понимаешь что всё кончено.

    Жизнь сбросила меня со спины и ускакала прочь, поднимая клубы пыли и помахивая хвостом. Я лежу в грязи. И остаётся одно – таращится в землю, харкать кровью и тупо крутить отбитой башкой. А сердце тоскливо продолжает толкать кровь по изломанному телу. Мутнеющим взором обводишь голую степь вокруг себя и понимаешь, что помощь не придёт, потому что ты слишком далеко от караванных троп, которыми ходят большинство людей. Но и смерть не придёт быстро. Никто не вправит кости и они кое-как срастутся, но ты навсегда останешься уродцем и никогда не сможешь ходить. Ещё многие годы будешь, кряхтя, ползать по степи, подставляя рот редкому дождю и питаясь корешками, пока жизнь не взломает твоё тело, чтобы выбраться на волю. Вот и все перспективы.

    Я сидел на тёплой кухне с приоткрытой форточкой, куда пускала дым знакомая. Обводил осоловелым взглядом тесную каморку и не знал, как выбраться из этой тоскливой тесноты. За окном бесконечно шелестел дождик, и я понял, что совершил ошибку, придя сюда. Мне срочно нужно на улицу, чтобы просто шляться по ночным пустым аллеям, пить водку и очищаться дождём. Очищаться, пока от меня ни останется скелет, бродящий по ночному городу, гремя костями и отсвечивая в темноте белизной.

    Я встал, чтобы уйти. Она тоже встала навстречу, улыбаясь ярко накрашенными губами. От неё тяжело дохнуло вином и дешёвыми вонючими духами. Она была так близко, что я чувствовал тепло её тела. Она сказала: «Ещё совсем рано». Дыхание спёр горьковатый дым. Всё остальное произошло быстрее, чем я сам что-либо понял. Словно телом завладел жёсткий, целеустремлённый дух, которому надоело моё нытьё. И этот дух не собирался терпеть. Ничего, никого и никогда.

    У меня было единственное желание. Чтобы она заткнулась. Чтобы они все оставили меня в покое. Заберите мою жизнь, мою душу. Даже мою любовь, единственное, что я ценил и берёг в этой жизни. Заберите всё, только оставьте меня в покое.

    Левой ладонью я зажал ей рот и отстранил от себя, прижал к буфету. Тот громыхнул тарелками. Правая рука схватила с подставки один из ножей и с твёрдой безжалостной силой всадила лезвие ей в сердце, прямо по рукоятку. Я смотрел ей в глаза, вдавливая нож. Её глаза широко распахнулись, в уголках заблестели слёзы. Она что-то мыкнула в руку. И в этот момент острая сладкая боль пронзила моё тело. Дыхание замерло в груди. Меня затопила волна горячего удовольствия. По венам заструился сладкий огонь. Я блаженно вздохнул. Её тело отяжелело, но мне уже было всё равно. Я отпустил его и оно безвольно обмякло на пол. На моём лице появилась блуждающая улыбка. А голова окунулась в звенящую тишину.

    Ноги перестали держать меня. Я рухнул на стул, омываясь мощным морем новой жизни.  По мне прокатывали жёсткие и мягкие волны наэлектризованной энергии. Голова прояснилась, а вялость удовлетворения вполне сочеталась с новой мощью. Мускулы наполнились чудовищной силой, которую я никогда не испытывал прежде. Словно вся жизненная сила этой вульгарной бабёнки перешла ко мне. Все её годы, которые она могла бы прожить, теперь текли по моему телу.  

    Я бы мог долго сидеть вот так, нежась смертью, но новый, холодный и расчётливый дух жаждал действия. Я действовал чётко, на автомате. Тщательно убрал все следы своего присутствия. Забрал чекушки водки, помыл и поставил в шкаф рюмку. Продукты, на которых могла остаться моя слюна и любая ДНК, собрал в отдельный кулёк. Стёр отпечатки пальцев. Труднее всего было прикоснуться к ножу, который по-прежнему торчал в теле. Я смотрел на него и не мог поверить, что я это сделал. Нагнулся и тряпочкой протёр чёрную пластмассовую ручку. Я почему-то думал, что он начнёт двигаться, но он сидел как влитой.

    Хотелось скорее покинуть квартиру, но я не торопился. Я понял, что ничего не боюсь. А чего мне бояться! Полиция не приедет. Если кто придёт и позвонит, я просто не открою. А если кто заявится с ключом, положу его рядом с трупом. Думал об этом отстранённо, как о чём-то совершенно обычном, логичном и правильном.

    Когда всё убрал, сел на стул и посидел пять минут, мысленно пройдясь по всем деталям. И не зря. Где-то на пятой минуте вспомнил, что ходил в туалет. Вот осёл! Я убрался в туалете, а тряпку, которой стирал отпечатки пальцев, бросил в кулёк.

    В коридоре увидел своё отражение в зеркале, но в первое мгновение не узнал себя. Выражение лица было абсолютно другим. Из глубин моего существа поднялся некто ледяной и острый как обломок айсберга. Он приник к моим глазам и смотрел через них на мир как  сквозь оконное стекло. Я улыбнулся. 

    Ушёл тихо и незаметно. Подъезд тускло светил маломощной лампочкой, был абсолютно пуст. Никто не проявлял желания гулять под дождём. Я вышел на сырую улицу и с наслаждением вдохнул мокрый свежий воздух.

    Мусор я выкинул через пять кварталов от её дома и столько же от своего. Медленно брёл по пустым, тёмным улицам. Я был готов долететь до луны. В моём теле не осталось страха. Теперь я вертел бытиё, а не оно меня. Жизнь пугливо прижухла, съёжилась, слыша мои неторопливые, размеренные шаги. Я улыбался и чувствовал себя невероятно живым. Таким живым я редко ощущал себя даже в детстве.

    Много читал, как преступники изводятся от страха перед разоблачением, шарахаются от любого куста, но не находил в себе ни малейшего следа подобных терзаний. Я отрезал от себя жизнь. Она рухнула давным давно, но сейчас я набрался смелости посмотреть правде в лицо и честно сказать себе: «Ты жалкий протухший мертвец. Ты просто ходишь и воняешь. Жизнь не для тебя и любовь не для тебя. Ты не рождён для счастья. Ты обречён выглядывать из канализации и завистливо смотреть, как живут другие люди. Те, кто видят в чужих глазах любовь. А твоя участь – сырые мрачные подвалы».

    Что ж, пусть так. Если я не создан продолжать жизнь я буду отнимать её. Видеть боль и страх в чужих зрачках. Питаться чужими жизнями.

    Мы верим в своё бессмертие, но на самом деле мы все смертники. Мы с рождения обречены на смерть. Просто я устал оттягивать приговор. Из праха вышел, в прах обратишься. А чем можно напугать прах?

    Если меня увидят свидетели, я не колеблясь убью их. Если попытаются задержать менты, я буду сражаться до последнего и постараюсь не даться живым. А если посадят, тоже плевать. Я всю жизнь живу в своей личной тюрьме, в которой заперт самыми надёжными решётками – своим естеством. Из этой тюрьмы невозможно сбежать. И без разницы, если сменю одни стены на другие.

    Я пришёл домой и спокойно завалился спать. На следующее утро проснулся с улыбкой. Я вышел на улицу и почувствовал себя королём мира. Я смотрел на людей,  благодушно улыбаясь. Впервые в жизни посторонние люди на улице искренне отвечали на мою улыбку, настолько мягка и жизнерадостна она была. Никогда я не любил людей так сильно как сейчас, когда они стали всего лишь блюдами на моём столе. Теперь я на своей шкуре понял секрет обаяния маньяков. В нас нет ненависти к людям. Разве повар на кухне может ненавидеть сочный красивый кусок свежего мяса!

    Я непринуждённо поболтал с продавщицей, и она ответила мне улыбкой. Перекинулся парой слов с незнакомцами и дружески похлопал одного из них по плечу. Днём раньше, я бы схлопотал по морде за такую фамильярность, а сейчас только шутку в ответ. Они не знают, что я король этого города! Пусть. Они всё равно мои поданные. Пазл сложился. Я нашёл своё предназначение.

    Я пришёл домой с бутылкой водки, налил рюмку, но как только попытался выпить, меня замутило, и я помчался в туалет. Вслед за блевотиной, я вылил в туалет всю бутылку. Как отрезало. С тех пор я ни выпил ни капли. Смерть дарит мгновения такой великой ослепительной любви и ликования, который не может дать ни один наркотик.