Глава 9

АЗАЗЕЛЬ СИДЕЛ В БОЛЬШОМ ЗАЛЕ, один в темноте. Никто из Падших не знал, какую ношу он несёт. Он чувствовал их всех — их потребности, их боль, их сомнения. Их секреты.

Хорошо, что они не знали этого. Некоторые из них, в частности Разиэль, не упустят возможности найти способ защитить или контролировать свои мысли, и это поставит его в невыгодное положение, которое Падшие не могли себе позволить. Это было всего-навсего тем, что он должен был вынести, физическую боль, которую он нёс без каких-либо внешних признаков.

Только Сара знала. Сара, Источник его Альфы, спокойный голос мудрости, единственная, с кем он не мог просто расстаться. Единственная.

Века, тысячелетия с тех пор, как они пали, растворились в тумане времени. Число его жён тоже померкло, но он помнил каждое лицо, каждое имя, независимо от того, как мало времени она провела в его бесконечной жизни. Ксанта, со смеющимися глазами и волосами до щиколоток, умерла, когда ей было сорок три. Арабелла, которая дожила до девяноста семи лет. Рэйчел, которая умерла через два дня после того, как они сблизились.

Он любил их всех, но больше всего любил свою Сару, своё сердце, свою возлюбленную. Она ждала его, спокойная и беспрекословная, зная, что ему нужно. Она всегда так делала.

Из всех вещей, в которых он нуждался, она была нужна ему больше всего.

Она не позволит ему избавиться от женщины Разиэля, даже если это будет самым мудрым решением. Девушка хотела уйти, и ему следовало проследить, чтобы она так и сделала. Нефилимы избавились бы от того, что от неё осталось бы, если бы она вышла за границы Шеола. По крайней мере, он так думал. Они охотились на Падших и их жён, а она не была ни тем, ни другим. Он не доверял ей, не доверял её неожиданному появлению в месте, которое не допускало посторонних.

Он откинулся на спинку резного кресла, пытаясь расслышать далёкий голос, который так редко раздавался. Голос, запертый глубоко в земле, заключенный в тюрьму на вечность, так, во всяком случае, гласила история. Азазель предпочел бы не верить этой истории, не после того как услышал голос первого Падшего, отвечающего на самые невероятные вопросы.

Люцифер, Несущий свет, самый любимый из ангелов, всё ещё был жив, всё ещё в ловушке. Он мог возглавить силы рая и ада, он был единственным, у кого был шанс выстоять против мстительного, всемогущего Уриэля и злобных существ, которые служили ему. Но пока тюрьма Люцифера была скрыта, пока его тщательно охраняли солдаты Уриэля, шанса спасти его не было.

А без Люцифера, который повёл бы их, Падшие были пойманы в ловушку бесконечной боли. Обречённые смотреть, как их любимые жены стареют и умирают, не познавая радости детей, жить с постоянной угрозой Нефилимов на их границах, готовых захватить их мирное поселение. Ждать, зная, что Уриэль обрушит на них свой гнев при любой провокации.

Азазель в изнеможении оторвался от древних свитков и рукописей. Там были намёки, возможно, даже ответы, но он ещё пока не нашёл их.

Он изучал их, пока его зрение не затуманивалось, и на следующий день изнурительный процесс начнётся снова.

Сегодня ответов не будет. Он встал, сделав знак приглушить свет, и направился к огромному пространству комнат, которые всегда принадлежали ему.

Сара сидела на кровати и читала. Её серебристые волосы были заплетены в толстую косу, перекинутую через плечо, очки сидели на кончике идеального носа. Её кремовая кожа была гладкой и нежной, и он стоял и смотрел на неё, наполненный той же любовью и желанием, что и всегда.

Уриэль никогда не испытывал такого искушения, как другие, согрешившие один за другим. Уриэль не любил никого, кроме своего Бога, которого считал непогрешимым, за исключением одной глупой ошибки — создания человека.

Уриэль презирал людей. У него не было жалости к их слабостям, не было любви к музыке их жизней, красоте их голосов, сладости любви, которую они могли дать. Он знал о них только ненависть и отчаяние и обращался с ними соответственно.

Сара посмотрела на него поверх ярких очков для чтения и отложила книгу.

— Выглядишь уставшим.

Он начал раздеваться.

— Так и есть. Грядут неприятности, и я не знаю, что с этим делать. Мы не можем сражаться с Уриэлем, мы не готовы.

— Мы не узнаем, пока это не случится, — сказала она своим успокаивающим голосом. — Уриэль веками искал повод. Если девушка — катализатор, пусть будет так.

Азазель повёл плечами, ослабляя напряжение.

— Разиэль не хочет её, и ей здесь не место. Я мог бы избавиться от неё, пока он не видит; отвести туда, куда велел отвести её Уриэль. Проблема будет решена, и мы сможем выждать, пока не будем лучше подготовлены...

Сара сняла очки с носа и положила их рядом с кроватью.

— Ты ошибаешься, любимый.

— Ты часто мне это говоришь, — сказал он. — Думаешь, мне не следует от неё избавляться? Я имею право отослать её обратно.

— Конечно, имеешь. У тебя очень много прав, которые ты не должен использовать. Разиэль лжёт сам себе. Он хочет её. Вот что его пугает.

— Думаешь, Разиэль боится? Осмелишься сказать ему это.

— Конечно, я скажу ему, и ты это знаешь. Он не будет злиться на меня, как на тебя. Альфе можно бросить вызов. Источник является именно тем, что он есть, источником мудрости, знания и пропитания. Если я скажу, что он желает её, он поверит. Но думаю, будет лучше, если он сам придёт к такому выводу.

— Он не хочет снова связываться парными узами, — возразил Азазель. — Потеря Рафаэлы была для него слишком тяжелой. Одна потеря — это слишком много.

— Тебе будет тяжело потерять меня, любовь моя, но ты снова найдёшь пару и скоро.

— Нет.

Он не мог смириться с мыслью о времени, когда Сары не будет рядом. Сара с роскошным, соблазнительным ртом, прекрасным, гибким телом, кремовой кожей. Женщины в Шеоле проживали долгую жизнь, но по сравнению с бесконечными жизнями Падших они были лишь мгновением ока. Он потеряет её, и эта мысль была мучительной.

Она одарила его своей широкой милой улыбкой.

— Пойдём в постель, дорогой. У нас ещё много времени, чтобы не думать об этом сейчас.

Он скользнул к ней на кровать, притянул к себе и просунул одну ногу между её ног. Длинными пальцами погладил её лицо, шею, изящную ключицу.

— Что на тебе надето?— прошептал он ей на ухо.

Она рассмеялась низким, сексуальным смехом.

— Ночная рубашка, конечно.

— Сними её, — он был голый и хотел, чтобы она тоже была обнажена.

Она села и в угоду ему сняла сорочку через голову и бросила на пол. Она заберёт её утром, до прихода горничной. Ей не нравилось, когда кто-то прислуживал ей, но в этом вопросе он её переубедил. На ней и так лежало много требований, она обеспечивала несвязанных кровью, поддерживающей их силы.

Она снова легла, с улыбкой в глазах, и обняла его. Она уткнулась лицом ему в плечо, и он почувствовал, как её зубы слегка покусывают его кожу.

Он поцеловал её, крепко и глубоко, и она потянулась к нему, её руки беспокойно задвигались.

— Быстрее, — прошептала она.

— Никаких прелюдий? — поддразнил он.

— Я думала о тебе последние два часа. Хватит прелюдий.

Он засмеялся, подминая её под себя и входя в неё. Её спина выгнулась, и он почувствовал, как первая дрожь оргазма прошла через него. Она знала, как сдержаться, чтобы не дать ему потерять контроль. Их ритмы были идеально подобраны, элегантный танец, который достиг кульминации в шоке удовольствия.

Это было немного по-другому. Он чувствовал её нетерпение, хотя обычно они тратили столько времени, сколько хотели.

— К чему такая спешка, дорогая? — прошептал он.

Она ответила не сразу, и он увидел тень старой боли в её прекрасных глазах.

— Боюсь, у нас мало времени, — сказала она, наконец, так тихо, что он едва расслышал.

— Нет, — сказал он. — Перестань так думать.

Её улыбка была слабой, прекрасной, это была одна из самых эротичных её черт.

— Сейчас, — прошептала она.

Он не колебался. Его клыки скользнули вниз и погрузились в её шею, находя сладкое место, которое он так хорошо знал. Кровь была густой, насыщенной во рту, и он почувствовал, как спазмы начинают брать верх, почувствовал её беспомощный ответ, когда его крылья развернулись. Он перекатился на бок, забирая её с собой, его зубы ни на миг не покинули мягко пульсирующую вену, пока его член был глубоко внутри неё, когда его крылья сомкнулись вокруг них, соединяя их вместе, и когда он отдал себя единственному виду смерти, которую он когда-либо знал.