К ее мужу он никогда не чувствовал ревности. Приезжал в Луцк пан Шмидлев. Высокий, статный, роскошный, рыжеватые усы, как у Пилсудского, всегда в мундире. Ходили с Барбарой по Луцку. Она нервничала, не хотела, чтобы Андрий видел его с ней. В первый раз, когда встретил их, было чуть страшновато. Как будто в его соседском приветствии читалось что-то двусмысленное, внушающее подозрение. А на пана Шмидлева смотрел с каким-то смешанным чувством удивления и жалости. Эти замечательные седовато-рыжие усы никак не вязались в его представлении с любовными делами. Было в них что-то комичное. Потом Андрий привык к приездам Шмидлева, относился к нему почти как к родственнику, некоему многоюродному дядюшке, вуйку, как говаривают в здешних местах. Может, и не очень приятному, ну да что поделаешь, родственников не выбирают.

Визиты эти не были частыми, служба мешала. Пока пан Шмидлев не ушел на эмеритуру[16], Барбара могла оставаться в Луцке. «А может, не поеду в Варшаву, чем плох Луцк? Боже, это же моя идея — в Варшаву! Нет, поеду, я не выдержу, если ты женишься. Я ее убью! Нет, я буду ей завидовать! Нет, я ей желаю счастья! Я и тебе желаю счастья! Я свое получила! И все-таки, Андрий, скажи, ты хоть немного меня любишь?» Такие вопросы особенно раздражали Андрия. Уже давно эти разговоры стали непереносимыми, и чем дальше, тем тяжелее и надоедливее. Ссорились, ругались. Он уходил, решал — больше сюда ни ногой. Начнет новую жизнь.

Новой жизни Андрию хватало не больше чем на неделю. Да и того меньше. Случайно видел Барбару в окне. Проходил улицей, окно открыто, Барбара улыбалась...

Улица называлась Спокойной. Очень шло ей это название. Спокойная улочка. От улицы Сенкевича, большой, оживленной, выходила на луг. Дальше только река. Поэтому улочкой почти никто не ездил. Редко кто и проходил здесь, кроме местных. Спокойная, номер семь. Андрий любил свой дом. Высокие потолки, кирпичный дом с каменным крыльцом, высокая резная дверь. Намного лучше, чем у пани Шмидлевой. Но у нее собственный, а этот родители снимали, и то половину.

Збышек Янишевский жил через два дома, в конце улицы. Андрий подружился с ним сызмала. Родители были знакомы, не больше, а его со Збышеком связывала настоящая дружба.

Андрию часто приходила мысль: вот так бы и жить, долго бы так жить, вечно! Бегать с хлопцами на Стыр купаться, гонять мяч до позднего вечера, нырять во двор к пани Шмидлевой... Лето, огромная, какая-то бурая, вся в переплетении веток верба во дворе, лавка, на которой просиживал с хлопцами долгие вечера. Иногда говорил — сейчас приду, шел домой для отвода глаз, тихо выскальзывал через парадный ход и, не поворачивая, к своей компании, неслышной походкой на улицу, через соседний двор, к пани Шмидлевой.

Она всегда ждала его. Потом он возвращался к лавке под вербой. Хлопцы все еще сидели. Присоединялся к компании, чувствуя себя неизмеримо выше, абсолютно взрослым человеком. Бросал скептические замечания, незаметно становился центром разговора, улыбался снисходительно и таинственно. Сверстники ощущали в нем что-то такое, что отделяло его от всех, внушало мысль о превосходстве Андрия.

Красивый парень, говорили родителям соседи. Он знал, что неплох собой. Его и за это любили товарищи. Но нет, вокруг него уже существовало что-то другое. Тайна. Збышек допытывался — что, как, с кем...

Сказал Збышеку только минувшим летом. Гостили у его тетки. Пляж в Сопоте, эти девушки из Познани... Збышек — хороший товарищ. Не назойлив, никогда не задаст лишнего вопроса. Сам должен сказать. Тогда и признался Збышеку. Не говорил — кто, не говорил много, сказал только, что у него женщина уже почти два года. Вот это оказался удар! Андрий даже не ожидал подобной реакции... Так долго мне ни слова! А потом те самые девушки.

Збышек не отходил от Эльжбеты, обещал обязательно приехать в Познань. Девушки отправлялись туда через неделю. Збышек признался: наконец-то почувствовал себя человеком. Понимаешь, Андрий, я уже думал об этом, думал, холера! Даже слишком много. Теперь все! Но... я еще поеду в Познань! Эльжбета — чудесная девушка!

Девушки были обыкновеннейшие. Самые заурядные, вполне симпатичные девушки. Закончили школу, работали в магазинах. Но Збышеку ничего не говорил, радовался за него, радовался и тому, что сам знал больше. Ничего особенного! Все одинаковы!.. Что-то я иду не туда. Не должен я так! Опущусь и стану обычным бабником, от одной юбки к другой. Не Должен! Сказал об этом Збышеку. И о девушках тоже. Но только на третий день после их отъезда. Збышек удивился — он, признаться, думал похоже... Глупости! Просто такое накатило настроение!

Не стал бы говорить Збышеку о Барбаре, но получил письмо. Она уже была на побережье. Недалеко. Условились раньше. Обещала снять номер в отеле. Пришлось признаться Збышеку, куда поедет и зачем. Збышек улыбнулся. «Вот видишь, а сам говоришь, не езжай в Познань. Забыл, что у тебя есть. А у меня?» Сказали Збышековой тетке, что поедут к приятелю в Познань на четыре дня.

Из вагона помахал Збышеку рукой. Тот, проводив его, отправился в Познань.

Вскоре заканчивались вакации. Вторая половина августа. Возвращались в Данциг, нет, для себя все-таки — в Гданьск, а через три дня домой. Гражина уехала две недели назад.

Барбара в шляпке с широкими полями. Зеленое шелковое платье, загорелая, красивая. Шли рядом. Никаких знакомых. Город. Отель. Кажется, все вернулось. Лениво просыпались, завтракали. Погода хорошая, шли на пляж. Кино «Индийская гробница». Грета Гарбо. А чувствовал себя неважно. Когда пришло знакомое раздражение? Может, после чьего-то взгляда, может, когда смотрел с Барбарой на молоденьких девушек и парней на морском берегу. Ей постоянно хотелось, чтобы он проявлял к ней внимание на людях, чтобы все видели: он ее поклонник. Из-за этого и начали ссориться. Поругались на третий день. Собрался уезжать. Упросила плача.

Андрий знал, что все делает не так. Только не было сил сопротивляться. Проходило время, и возвращался к Барбаре. Не мог без нее.

...Встретились после отъезда со Збышеком. Он разочарован. Все было в порядке, но уже совсем по-другому. Две недели разделили «тогда» и «теперь», встретились с Эльжбетой холодновато. Нет, она ничего не забыла, но, понимаешь, так, наверное, нельзя. Что-то искусственное, ни к чему это! Человек должен чувствовать, да? Фрейд Фрейдом, но ведь существуют же чувства!

Андрий только поддакивал. Все так. Только о Барбаре и о их жизни в отеле не мог рассказать никому. Приехал опустошенным, правда, появилась какая-то уверенность, что теперь сможет наконец руководить собой. Будет думать, а не жить в ослеплении, не лететь, как бабочка на огонь. Вот об этом и сказал Збышеку. «А любовь? — спросил тот. — А как же любовь?»

Андрий опустил голову. Не знаю, сказал, наверное, придет. Должна прийти. Когда это случится, все, видимо, будет иначе. Ты прав.

С тех пор прошло около года. Меньше — восемь месяцев.

В отношениях с Барбарой появилась сдержанность. Он научился владеть собой. Ты стал мужчиной, говорила она. Исполнилось семнадцать, и возраст словно прибавил ему житейской уверенности. Даже слишком, ворчал отец, ты и не такой взрослый, и не такой опытный, Андрий, не многовато ли берешь на себя?

Разве поверишь в то, чего сам не пережил?

Но тогда же, после побережья, отец сказал: «На несколько слов, Андрий». Тот заволновался, почувствовал: что-то не в порядке.

«Уметь любить, Андрий, большое счастье. Понимаешь, уметь любить, быть способным не просто на страсть, а на духовную самоотдачу, на душевную близость с другим человеком, на единение с ним. Этой способностью можно обладать, можно ее утратить, можно не иметь вообще. Мне выпало такое счастье полюбить раз и навсегда и соединиться именно с той, которую так люблю. Ты уже взрослый, сын, я знаю. И ты уже кое-что утратил».

«Да, — признался Андрий, — я знаю. Это правда».

«Хорошо, что говоришь правду, сынок, но смотри дальше. Ты вылетел на огонь. Не сожги крыльев, а то сгоришь прежде времени. И жаль будет, просто жаль. Впустую потраченная жизнь. А можешь много. Я уверен, ты можешь очень много. Сможешь, только береги в себе этот дар — любить человека. Того, кто еще придет к тебе. Уже сейчас береги. Твоя любовь еще ждет тебя, твоя девушка ходит где-то, растет и не знает, что ты будешь. Не растрать себя по пустякам...»