Ну конечно, там шла пасхальная служба, ведь Елоховская церковь — кафедральный собор, и здесь служил сам митрополит всея Руси Алексий, а по случаю пасхи бывали там необыкновенные хоры, и говорили, будто бы приедет сам Козловский.

Вот бы послушать! Но не протолкаться было у церкви, только виделся в открытые двери золотой и коричневый дымный свечной свет. Хотела еще она поглазеть, но вдруг из толпы прямо на нее, казалось, выехал верховой на серой взмокшей лошади.

— Проходи, проходи, — сказал он, — чего тебе здесь?

И Вета отошла. Так вот почему толпилась сегодня в школьном дворе конная милиция. И девчонки целый день висели на окнах. Пасха, оказывается. Как интересно!

Зойка уже ждала ее.

— Поедем в центр, — предложила она.

— Поедем. Видела, что там делается?

— Ага. Завтра будут все колокола бить. Послушаем.

Они сели в пустой троллейбус сзади и ждали. И наконец он тронулся и поплыл по предпраздничной предмайской Москве. Дрожали в стеклах огни, кое-где готовилась уже иллюминация, висели портреты и красные полотнища. Они вышли у площади Революции, прошли Охотным рядом и свернули на улицу Горького. Почему-то здесь интереснее всего было гулять — от Манежа до Маяковской, а там садились они на метро и ехали домой.

Вечер такой был свежий, и с непривычки после зимнего пальто такая голая и незащищенная была шея, и дышалось глубоко, и так интересно было ловить взгляды идущих навстречу людей. Они разговаривали обо всем на свете, и оказалось, так они друг друга понимают, что больше и невозможно. Только ночью уже, когда ложилась спать, вспомнила Вета, что нет, недоговоренность все-таки была: был Витька Молочков, была Лялька Шарапова, были еще намеки на какую-то непонятную ей Зойкину опытность, но интересно было с Зойкой, это была личность, и очень хотелось с ней дружить.

На следующий день было комсомольское собрание. Настроение у всех было приподнятое, потому что день был яркий и действительно с утра, не замолкая, гудели и звенели колокола. Все уроки шли впопыхах, и учителя и девочки дурели от этого звона, а когда он кончился, головы стали такие пустые, что казалось — повылетают сейчас в окна, как воздушные шары. Собрание вела Светка Петрова, раскосенькая, серьезная, интеллигентная. Все шло по порядку, одно за другим, но тут вдруг вылезла Зойка, и сразу, конечно, все пошло кувырком.

— У меня вот какое предложение есть, — обстоятельно начала Зойка. — Давайте официально подъедем к директрисе, чтобы нам разрешили на демонстрацию идти без формы, а в нормальных платьях и носках. Вы меня хоть убейте, но я в белом фартуке на улицу не выйду.

И сразу начался тарарам.

— Правильно, Комаровская! — орали девчонки.

— У нас же праздник, а от формы и так тошнит!

— Долой!

— Тем более мы в первой колонне идем…

— Пиши резолюцию!

Вета сидела спокойно. Ей наплевать было, она могла и в фартуке прогуляться, это они из-за мальчишек с ума сходили, перед ними боялись осрамиться.

Светка Петрова металась, стараясь вернуться к плану, написанному у нее на бумажке. Но это уже невозможно было. Хохот и визг стояли, и возник самодеятельный комитет, конечно, с Зойкой во главе, и хоть сейчас готовы были они идти к Надежде.

— Девчонки, — чуть не плакала Светка, — у нас же комсомольское собрание, мне в комитете попадет.

Но ее никто не слушал.

Толпой с топотом повалили вниз, прямо в директорский кабинет, и с лету вломились туда.

Надежда Петровна, монументальная, брюзгливая, с ледяным презрительным взглядом поднялась из-за стола им навстречу.

— Опять восьмой «Б»? Что такое? Что за делегация?

И девочки рассеялись и тихо стали вытекать из кабинета, и чуть не одна осталась Зойка.

— Комаровская, подойди сюда, остальные выйдите.

И все послушались молча.

— В чем дело, Комаровская?

И пока Зойка мужественно излагала свои дерзкие мысли, директриса все так же холодно с прищуром смотрела на нее, потом повела рукой: садись, и села сама.

— Прежде всего посмотри на себя. На кого ты похожа? Лохматая, красная. Ты не похожа на советских учащихся.

— На кого же я похожа? — буркнула Зойка.

— Ты нарушаешь правила поведения и внутреннего распорядка для учащихся, — возвысила голос Надежда.

— Чем же я нарушаю?

— Иди, Комаровская, ты свободна.

— Надежда Петровна, но вы же ничего не ответили по существу! — сорвавшись, завопила Зойка.

— Я не обязана тебе отчитываться в своих действиях. О распорядке проведения демонстрации вы узнаете в свое время от классного руководителя. А тебе, Комаровская, я советую подумать о своем поведении. Тебя видели вечером под руку с мальчиком.

— Ну и что такого?

— Как это — что такого? Как ты разговариваешь с директором? — яростно заколыхалась Надежда. — Вон отсюда, и советую тебе серьезно подумать обо всем!

И Зойка вылетела прямо в объятия своего класса, который чуть не в полном составе торчал тут под дверями.

— Ну что теперь будет? Я же говорила, — мучилась Светка Петрова.

— Ладно, Комаровская, как-нибудь обойдется!

— Расскажи Елене, она за тебя заступится, — утешали девчонки.

— Нет, вы подумайте, — кипятилась Зойка, — даже не удостоила меня ответом. Она обеспокоена, что я под ручку хожу, зараза.

— Тише ты!

— Напрасно ты к ней пошла, — сказала Вета, — что, ты ее не знаешь?

— Вот бы кого я своими руками задушила, — мечтала Зойка, — нисколько бы не пожалела.

— Боюсь, она тебя раньше придушит.

— Тоже может быть. Перевестись, что ли, в другую школу?

— Трусишь?

— Нет, — заорала Зойка, — это вы все струсили, разбежались!

— Так это она выгнала…

— Все равно, сговаривались вместе, а осталась я одна, всегда так получается.

— А ты не лезь всюду, — сказала Света Петрова, — было нормальное собрание, а что теперь будет?

— Ладно, не ваше дело. — Зойка крутанула плечом и затопала по коридору одна, высокая, сильная, размашистая.

И снова загалдели, заметались девчонки, но уж ничего нельзя было исправить, а на Вете повисла довольная Лялька Шарапова.

— Так ей и надо, правда? — сказала она.

— Послушай, Лялька, — собралась с духом Вета, — отстань ты от меня. Что ты между нами лезешь?

— Я между вами не лезу, — сопротивлялась Лялька, — мы ведь дружим с тобой.

— Это ты со мной дружишь, а я с тобой — нет, понятно?

— Вета, как ты можешь? — заморгала Лялька. — Тебе самой потом стыдно будет!

— Ну и пусть, — сказала Вета, — зато правда.

Ах, как ей хотелось догнать Зойку, но поздно было, пропущена была минута. Она выбежала на улицу, пальто на руке. Зойки, конечно, не было. Но как хорошо было кругом! Тепло, солнце припекало, и желтая прошлогодняя вялая трава ожила, зеленела, и снега совсем уже не было во дворе. И сразу все она забыла. Ей хотелось лететь, бежать, скакать. Лето скоро, лето!

Очень сложные складывались у Зои отношения с Ветой Логачевой: дружба не дружба, соперничество не соперничество, не поймешь, но если на кого и злилась Зоя всерьез, так это на Вету. Злилась и сама не понимала, чем же она ее так бесила, Вета. Вот, например, эта последняя дурацкая история с директрисой, в которую влипла Зоя. Почему так всегда выходило, что она оказывалась в самом центре событий, она одна стремилась доказать, довести мысль до конца, доделать, если задумала, а не получится — так сама за себя отвечать. А Ветка словно и не заметила ничего, для нее это была буря в стакане воды. Если бы она трусила, как некоторые другие, или против была, все было бы понятнее. Но для нее просто не было проблемы, не касалось ее это, она была выше. Откуда бралась в ней эта бесстрастность, спокойствие, непостижимая уверенность в себе? Зоя бесилась, а Логачева скучала. Как это получалось? Вообще-то она была девчонка неплохая, толковая, развитая, не вредная, перед другими не гордилась, училась легко, не зубрила, и все-таки что-то бесконечно раздражало в ней Зою — какая-то душевная лень, равнодушие, барство. Другие влюблялись, тряслись перед контрольными, врали дома про отметки, удирали с уроков — для Логачевой ничего это не существовало, она словно отгорожена была от всех. Слишком уж много ей было дано — красота, удачливость, богатство, дом, родители и эта тонкая нежная холеная кожа, которой особенно, прямо-таки мучительно завидовала Зоя.