Ни один не вернулся в Кронштадт. Легли все в Предуралье, у Кунгура, под селом Кузнецовским — в холодном лесу. Шестью триста — первый кронштадтский морской полк.

Какое дело, пойдут другие — живые!

Еще отряд ушел — на Волгу. Могил не осталось, по теченью один за другим пошли матросы.

Какое дело, пойдут другие — живые!

Еще девятьсот ушло. Старой славы георгиевские ленточки вьются, и золото над глазами… Черноморцы! Держат винтовки на руку, проходят в девятнадцатом году Украину и Крым. Здравствуй, родимый Севастополь! Наша бригада пришла!

Деникин и Петлюра послали корниловцев, дроздовцев, марковцев и сичовиков. И в живых нас осталась едва треть. Шестьсот не вернулись из боев. Нет бригады.

Какое дело, пойдут другие — живые!

Слушайте! Если даже только один матрос будет жив — не считайте флот конченным, а моря наши отданными. Присягу помним.

Клянемся памятью Миши Донцова с военного корабля «Ваня–Коммунист». Тело Мишино, потеряв братка, мы отбили у генерала Шкуро под Запорожьем и похоронили на станции Долгинцево. И там клялись.

Клятву данную держим.

В августе 1920–го вышла очередь двум матросам Черноморского флота. Попали они в Николаев.

Пустынен порт. Нет кораблей. Море чужое. Крым не наш.

Какое дело — будем соображать!.. Партия ведь дала указания.

Николаев. Комната оперативного отдела штаба морских сил Юго–западного фронта… Морских сил?

Эх! Не у нас морские силы, пока у нас только вывеска.

Рычит белый линейный корабль «Генерал Алексеев». Двенадцать двенадцатидюймовых орудий сверкают…

«Товсь! Залп!..» «Товсь! Залп!..» «Товсь! Залп!..» — сотрясается оборона Очакова.

Какое дело — терпи, браточки!

Какое дело — не сходи с ума, матрос! Партия соображения требует.

В комнату оперативного отдела, где комиссаром Иван Дмитриевич, входит старый друг. Глядят, сердца забились — черноморская же кровь! Браточчик, роднинький, Алешьша!

— Годочик! Ванничка!

— Откуда, божьжи мой — совсем живой?

— Поколесил… Типерь на море. По степу стоп плавать. Давай дело.

На море? А что можно делать на море? Пустынен порт. Нет кораблей. Море чужое. Крым не наш…

— Помнишь — Корнилова шлепали?..

— В одной коечки спалли!..

Говорят матросы, в глаза глядят, счастливы — есть им о чем говорить. Один другому раны перевязывал под Белгородом. Зимой семнадцатого.

Встал Ванечка:

— Подожди — прикрою дверь.

— Чивво?

Мигнул Ванечка:

— Спецы.

— Ага.

Прикрыта дверь.

— Иди ссюда.

Смотрит Ванечка на карту. Врангель идет на север.

— Давай вникать, чьто тут сообразить можьжно.

— Вникнем.

— Я рассчитываю, чьто положьжение серьезное.

— Ясно же ж, божьжи мой!

Соображают два матроса. За окном Черное — чужое — море. Дымит далеко кардиф чужих эскадр. Британские эсминцы типа «W» и «V» дают за тридцать пять узлов. Французов нужно учесть. Нужно учесть, что и Врангель имеет флот: десятки судов.

— Да–а…

— Надо, Алешша, белым сделать разложьжение.

— Подходячая мысль. Клянусь честью!

Подпольные наши комитеты в Крыму ждут помощи. Нужны люди, средства, оружие! И чтобы сказать об этом Центральному Комитету — из Крыма пробираются люди, идут на пулю.

Два матроса на партдирективу ответ дают: дают телеграмму в ЦК КП(б)У и Реввоенсовет Южфронта. В Харьков. Предлагают себя на большое дело. Совершенно секретно.

До ЦК в этот же час добираются посланцы из Крыма. Нужны люди, средства, оружие!

Хорошо, товарищи. Вопрос будет поставлен, тут как раз есть одна телеграмма. Берите матросов! Тех, которые были среди девятисот, на две трети погибших за революцию.

На всем этом деле Ленин — был конец июля — резолюцию написал: «Сделать, что можно».

В Харькове идет настоящий разговор с товарищем Феликсом Коном — заведующим Закордонным отделом Центрального Комитета Коммунистической партии большевиков Украины.

Говорит старый большевик о партийном деле. Партия свой опыт передает двум бойцам. Потом о технике разговор:

— Уверены?

— Так мы ж, товарищ Кон, матросы.

— А все–таки не подведет техника? На простой, нерассчитанный бросок ЦК не даст согласия…

— Божьже мой — сообразим!

— Скажите точно: вы гарантируете?

— Гарантью даем, божьже мой.

— Отлично. До свидания, товарищи, всего лучшего. Секретариат оформит.

Встал, жмет руку.

В карманах мандаты ЦК и Реввоенсовета Южфронта. В головах план действия.

Говорю — пока есть в живых хоть один наш матрос — не считайте море отданным!

Едут два браточка в Таганрог. В Таганроге много друзей. У одного лицо покорябано пулей, другой оглох, третий хромает, четвертый сипит, но все, как один, прекрасны, и золото горит над глазами, и флотский шаг великолепен.

Ванечка и Алеша от партии на большое дело идут. Обдумали они.

— Беррем подходячих?

— Беррем.

— Совершьшена своих.

— Тольки совершьшена своих.

— Кончено.

Никто ничего не знает о деле в Таганроге. Браточки же в базе сосредоточены. Был там у нас из грязеотвозных шаланд в двадцатом году флот сделан. Не очень красивый, но раз пять гонял белых в Азовское море…

Идут, гуляют Ванечка и Алешечка по Таганрогу.

Поймает глазом старого братка Ванечка или Алешечка, кричит через площадь или с набережной:

— Кол–ля!

— Есть!

— Ето ты или твоя коппия?!

— Я… Стой — Ван–ня! Тты?!

Сойдутся.

— Дай пять!

— Живой еще?

— Пытаешь!

Вспомнят за родненький Сывастополь, за Одес, за усе берега, за Мурочьку–кошичьку, за Продольную…

Эх, парни были!

Ваня промолвит:

— Потопаешь со мной?

— Кудда?

— На риск. Кой–чиво есть. Больши ничиво не скажю.

Подумает Коля, каблуком стукнет, клешем — а клеш на семьдесят пять сантиметров — тряхнет:

— Вирра якорь! Топпаю!

Бумажечки оформят — раз–раз. Матросов десять взяли. Проверенные, совершенно свои. Тюху, да Матюху, да Колупая с братом такие дела не посылают делать.

В Ростов — в штаб Кавказского фронта!

В штабе очень интересуются. Но, извиняюсь, нельзя много всем знать.

Подпольные комитеты Крыма — сколько там необъяснимо сильных людей! — могут из–за одного слова пропасть!

— Вы нам тольки содействие окажьжите. Это главное.

— Хорошо.

В Ростове якорь отдали пока. В комнате у браточков тихо. Все в сборе. Дверь закрыта, окна наглухо. Жара — спасу нет. А открыть нельзя.

— Товарыщи — о дальнейшей цели. Между нас будет договор. Если кто одно слово скажьжет, дажьже самому лучьчему любимому товарыщу, дажьже по партии — не то чтобы бабе, — без суда бьем наповал, и обиды, пожалуйста, не иметь.

— Есть.

Написали договор. Очень решительные все были, повторяю.

— Ну, а типерь к цели нашего назначения. Мы перекидаемся к Врангелю, в Крым, делать там красную повстанческую армию.

— Есть.

— Делать будим из наших браточков, которые там остались в восемнадцатом году и вже у горах работают, у Судаке…

— Есть.

— Усё прикинуто. По городу не шляться, чьтоб не заметили, чьто группа нас. Воздухом дышите в окно.

— Есть.

Пустынен Новороссийский порт. На чем–то из Новороссийска группа должна идти в Крым.

Первые дни августа 1920 года.

Великолепно море — даль к Дообу. Изумрудны краски, перламутры на закате… Оставь об этом, красотолюб! Давай о деле говорить. Море — район выполнения задания ЦК. Так. Надо соображать — на чем идти в Крым… Вот… На чем плавать, я вас спрашиваю? Я, Вишневский Всеволод, старшина моторных катеров Новороссийского военного порта. Ходим в море на барахле, контрабандисты смеются, и если мы «Тижарети–Багри» поймали — к Врангелю турки шли, — то это просто повезло. На моторной скорлупке шхуну взяли, а? Явно повезло!