Помечтав немного, я увлек жену туда, куда и хотел поначалу. В тенистую аллею, под склоненные ветви деревьев, и далее – к небольшому мыску, обрывающемуся в море скалистым уступом, вид с которого мне представлялся просто замечательным. На самой аллее, точнее, рядом, вдоль брусчатой дорожки, были расставлены лавочки. Уютные, манящие, словно бы приглашающие всех влюбленных… Хотя нет, как бы ни мечталось мне сейчас помиловаться с женой, но… Пусть всё идет как идет. А остальное – после, потом. Как и договаривались.

Пройдя сквозь образованный листвой коридор, мы выбрались на смотровую площадку.

Вид отсюда и, правда, открывался великолепный. Море с легкими бурунчиками волн, прозрачно-зеленое у берега и темно-синее у горизонта, и чем ближе к нему, тем синь всё гуще и гуще. Там вдали, где над сливающимися в гладь волнами клонилось к закату оранжево-желтое солнце. А еще небо. Высокое, ясное, но уже с пробивающимися сквозь вечерний полог звездами. Чистое небо цвета глаз красавицы. Той, что стояла сейчас рядом со мной. Такая близкая, такая родная и такая же, как усыпанная созвездиями высь, непостижимая. И неповторимая. Одна на весь мир. На всю Галактику. На всю Вселенную.

Минут пять или семь мы с ней просто стояли. Взявшись за руки, почти не дыша. Просто стояли и ждали. Ждали, когда солнечный диск коснется «края земли», а потом торжественно и плавно растворится, утонет в ласковом море, оставив после себя не только грусть, но и надежду. Надежду на то, что всё вернется и всё повторится снова. Завтра, послезавтра, через неделю, месяц, год, век. Надежду на то, что и через миллионы эпох двое таких же как мы будут стоять здесь и ждать. Верить в то единственное, во что только можно верить. Верить в счастье, верить в жизнь, верить в любовь. Ту, что как солнце растворяется в каждой из двух половинок одного целого. Чтобы соединить их. Вместе. И навсегда. И чтобы возродиться вновь. В них же. Новой зарей, новым солнцем. И новой надеждой.

Закат догорел. Последний солнечный луч скользнул по осиротевшим волнам, ткнулся в пену прибоя, а затем, рассыпавшись на ней багряными искрами, исчез без следа в духоте тропической ночи. Густой, влажной, наполненной терпкими ароматами трав и тихим шелестом накатывающего на прибрежный песок моря.

Накрыла скалы незаметно подступившая темнота. И хотя край небосвода еще пламенел, по всему выходило, что это совсем ненадолго. Минута-другая, и всё – последний блик уходящего дня растает в серебре лунного света. Впрочем, луна – это тоже красиво. Всем ведь известно, что есть у нее свои преимущества, о которых знает, наверное, каждый влюбленный.

Глядя на стоящую рядом Жанну, я просто тихо обалдевал. Настолько прекрасной казалась она мне в эти мгновения. Восхитительно беззащитная, искренняя до изумления, хрупкая, открытая всему миру, готовая вот, кажется, прямо сейчас взлететь и парить, парить над морем, впитывая в себя свет далеких звезд, качаясь на лунных волнах, нежась в остатках заката. Забыв обо всём. Обо всём, что было. А я… Отчего-то мне стало жутко. Так жутко, что захотелось тут же накрыть ее куполом, пологом незримой защиты, чтобы оградить, сберечь, сохранить то, что могло исчезнуть в любую секунду, истаять в холодном сиянии ночного светила. Чтобы удержать, чтобы…

Как бы подтверждая мои непонятно откуда взявшиеся страхи, Жанна неожиданно подалась вперед, будто и впрямь собиралась шагнуть с обрыва, но в ту же секунду, словно наткнувшись на какую-то невидимую преграду, испуганно замерла. Замерла, а затем, резко тряхнув головой, повернулась ко мне. Тяжело дыша, судорожно вцепившись в мою напрягшуюся руку.

– Андрей… Скажи, с тобой никогда не случалось такого, что… что тянет тебя куда-то? Куда-то в другой мир.

Я вздрогнул. А она, ничего не заметив, продолжила:

– Мне иногда снится. Снится, что я вот так же стою на скале, а передо мной дверь. А за ней… И, знаешь, мне становится страшно. Очень-очень страшно. И тогда я просыпаюсь. А если тебя рядом нет, не сплю уже до утра.

– Почему? – хрипло произнес я, не узнавая собственного голоса.

– Не знаю. Просто мне кажется, что если опять усну, то всё повторится и я… Я просто уйду туда. Навсегда.

– Там так плохо?

– Да. То есть нет. То есть я не знаю, плохо там или нет, но… мы там с тобой чужие. Совсем чужие друг другу.

– И… давно это? – тупо спросил я.

– Что давно?

– Давно это тебе… снится?

Жанна тихо вздохнула, опустив голову.

– С тех пор, как мы встретились.

Я промолчал. А она… Она неожиданно прильнула ко мне, ухватив за обе руки, дрожа всем телом:

– Андрюша. Любимый. Прошу тебя. Никогда, слышишь, никогда не отпускай меня. Иначе… иначе всё. А еще верь мне. Верь, несмотря ни на что. Что бы ни случилось. Что бы тебе ни почудилось… Пожалуйста.

Осторожно отцепив одну руку, я мягко провел ладонью по волосам любимой женщины. Осторожно коснулся лба, отбрасывая в сторону непослушные пряди, утёр катящуюся по щеке слезу.

Жанна смотрела мне прямо в глаза. Не отрываясь. Ожидая ответа. И, кажется, ничего не замечая вокруг.

Что я мог ей сказать? Только одно.

– Я тебя никогда не оставлю. Что бы ни случилось.

А потом мы целовались. Долго и самозабвенно. Но при всём при том, каким бы удивительным сей факт ни казался, исключительно целомудренно. То бишь без излишеств в виде… ну, в общем, вы поняли. И лишь в самом конце затяжного поцелуя до меня, наконец, дошло. Дошел смысл того, что случилось.

«Какой же я идиот! Ведь она же… Бли-ин! Она же мне сейчас в любви признавалась. А я… я просто болван!»

Да, надо было что-то делать. И срочно. Что именно, я понял, когда оглянулся и увидел то, что увидел.

Впрочем, на самом деле, увидел я это гораздо раньше, еще когда мы поднимались на смотровую площадку. И Жанна увидела. Но так же, как я, не придала особого значения тому, что встретилось нам на пути. Ну, то есть нет, придала, конечно, но совсем не в том смысле, в каком стоило. Да и я, признаюсь честно, сообразил об этом только сейчас, совершенно случайно вспомнив некоторые обычаи и традиции. Те самые, что хоть и считаются местными, но, тем не менее, для нас, пришлых, тоже подходят. Очень даже подходят. Как нельзя лучше.

«Ну что ж, дело за малым. Всего-то пара десятков шагов и…»

В двадцати шагах от нас в окружении цветущих смоковниц приютилось небольшое подсвеченное фонарями строение. Действительно небольшое, метров примерно пять на десять и высотой от трех до пяти. Состоящее из четырех ровных стен и плоской кровли с квадратным возвышением посередине, плавно переходящим в купол. Усеченную полусферу, увенчанную крестом. Прямым четырехконечным крестом симметричной формы.

Короче говоря, это была типичная православная часовенка, весьма характерная для этих мест. И хотя она отличалась от аналогичной, скажем, москонской (у нас и кресты все о восьми концах, и материал стен другой, и еще кое-что по мелочи), но, тем не менее, это была именно часовня. Однако сама по себе она меня не интересовала, да и внутрь заходить я не собирался. Мое внимание привлекло иное. То, что располагалось за невысокой оградкой, слева от культового сооружения.

– Пойдем? – кивнул я жене, указывая взглядом на строение с крестом.

– Зачем? – удивилась она.

– Увидишь.

Я взял Жанну за локоток и повел к зданию. Заинтригованная супруга сопротивляться не стала, и потому уже секунд через пятнадцать-двадцать мы очутились в аккуратном, вымощенном известняковыми плитами дворике. Том самом дворике, что и был основным элементом моего «хитрого» плана. Впрочем, вру. Основным элементом был всё же не он, а растущее посреди двора дерево. Обыкновенное миртовое дерево. Правда, довольно высокое, в несколько раз выше, чем у нас, на Москонии, где, как известно, мирт больше похож на кустарник. И хотя для синеговских граждан непривычные размеры привычного растения могли показаться в диковинку, цель моя заключалась не в том, чтобы поразить жену необычным зрелищем. Задумка моя состояла в другом. Совершенно в другом.