— Плевать мне, как вы это назовете, — сказал Кип, — но это правда.

— И довольно убедительная, — не унимался Тони.

— Убеждать он умеет.

— Ну, ты у нас ловкач, Кип.

— Постойте, я…

Его прервал на полуслове печальный зов паровозного гудка с железной дороги, что сворачивала дугой под мостом и тянулась вдоль берега озера. Кип прислушался, обвел глазами всех, кто был в комнате. Снова гудок. Лязг железа, перестук колес. Весь напрягшись, он пробормотал:

— «Представь-ка, поезд», а? Так вы сказали, Смайли? Слышите, вот он, поезд. Идет по берегу озера. Откуда он? — В глазах его отразилась былая боль. — Теперь мне чудно слышать этот перестук, — тихо сказал он. — Наверно, оттого, что вы помянули тот поезд из Сент-Поля.

Перед мысленным взором замелькали бесконечные поезда. Он мчится на запад, лицо его исцарапано шлаком. А вот кутит с парнями в вагоне-ресторане в ту длительную поездку в Нью-Йорк, беззаботно швыряет деньгами. А вот его в наручниках, пристегнутым к детективу, везут в тюрьму. И потом первый год в тюрьме, долгие ночи без сна — он лежит в камере, ждет, когда вдали застучит товарный — все ближе, ближе, и поезд с грохотом мчит мимо сквозь тьму. Кип медленно поднялся со стула и хрипло сказал:

— Может, хватит, господа? Устал я. До смерти устал. Пора бы мне отдохнуть, а?

Мать, мрачно смотревшая на них исподлобья, наконец не выдержала:

— Оставьте вы его в покое! — вскричала она и заплакала, поникнув, а когда подняла голову, то ее лицо еще хранило следы мучительных сомнений, которые она испытывала, пока слушала рассказ Кипа о том, как он изменился. — Мы устали. Пожалуйста, уходите…

Но нет, им не терпелось еще кое о чем спросить.

— Спасибо, Кип, за откровенный разговор, — несколько смущенно сказал Биллингс, вертя шляпу на пальце. — Не думаю, чтобы…

— Вы о чем?

— Ну, может, тебе… захочется поразмяться…

— А вам?

— Само собой, — сказал Смайли.

— Значит, я ничем от вас не отличаюсь?

— Точно, — ответил Смайли, а Кип добродушно хмыкнул, так, словно перед ним потешные недоумки. И тут им уж самим захотелось уйти. Пожав Кипу руку, похлопав его по плечу, они убрались.

После их ухода в гостиную спустился Дэнис и сел рядом с матерью. Сосредоточенно, пристально они разглядывали его, как чужого человека, которого никогда не понимали и от которого можно ждать только беды. Мать слегка раскачивалась взад-вперед, вздыхала, будто зная, что его ждет. В детстве, когда он украл велосипед, вот так же сидела она, вернувшись с ним домой после суда. Тихо, молча сидела она, как много лет тому назад.

— И не смотри так, мам, — сказал он. — О чем ты думаешь?

Улыбка чуть тронула ее губы.

— Я знаю тебя лучше, чем кто другой.

— Верно, — подтвердил Кип.

— Я радуюсь, что ты с нами, сынок.

— И веришь в меня, правда?

— Верю, сынок.

— Я тоже, — застенчиво пробурчал Дэнис.

Но они продолжали разглядывать его. Вздохнув, он взял шапку.

— Ты куда? — спросил Дэнис.

— Пройдусь по городу.

— Иди с черного хода, а то увидят.

Он вышел с черного хода, перемахнул через ограду и очутился в переулке. Под ногами заскрипел мерзлый угольный шлак. Едва он услышал манящий шум города, в висках его гулко застучала кровь. Он свернул на улицу. «Только бы дали возможность спокойно тут жить, — думал он. — Только бы газеты не отпугнули от меня людей… Господи, помоги, больше ни о чем не прошу. Пусть люди поймут, пусть не сторонятся меня». С угла перед мостом он увидел цепь огней. Они высвечивали снежные сугробы у реки, играли на заиндевелых серых фасадах длинных складов, которые стояли там же, где он видел их еще ребенком. Он приметил в снегу тропку, что вела к маленькому кабачку на углу, а дальше, за рекой — холодные фабричные трубы, пропоровшие низкое, тяжелое небо.

— Господи! — вздохнул он. — Красиво-то как! Хорошо как! И как светятся те дома за рекой!

Он остановился у моста, и ему хотелось громко кричать о том, как он благодарен людям — всем, всем, кто безмятежно спит сейчас или мечтает, ссорится или любит за теми светлыми окнами в домах по другую сторону реки.

Утром, проснувшись, он услышал стук капели с сосулек, шорох сползающего с крыши льда, и его неудержимо потянуло на улицу, к людям. Он наспех оделся и сбежал вниз. Мать устало собирала на стол, готовила ему завтрак. Вид у нее был измученный, как после бессонной ночи.

— Мам, а знаешь, куда я иду? — спросил он, понимая, что ее тревожит.

— Может… насчет работы? — сказала она, и в ее голосе слышалась надежда, которая снова ожила в ней вчера, когда он упомянул о работе, и не давала ей уснуть всю ночь.

— Точно, — ответил он. — Вот пожую чего-нибудь — и прямым ходом в гостиницу «Корона». Все равно какая работа, лишь бы жить, как ты, и Дэнис, и Тим, понимаешь?

У матери заблестели глаза. Впервые сын дал ей почувствовать в нем то, что она могла понять. И горячая вера в него осветила ей душу. Она тихонько заплакала.

— Ну чего ты? — удивился он. — Все так и будет, как сказал.

— Ничего… ничего… Я от радости.

После стольких лет разлуки эта их близость казалась ей почти чудом. Ее морщинистый дряблый подбородок снова задергался.

— Ну что ты, ма, ну не надо! — Он старался ее успокоить. — Дай-ка мне лучше, как бывало, чашку кофе с гренками, а? И сядь, поешь со мной.

Она всегда дожидалась его, когда он еще подростком поздно возвращался домой и они вместе выпивали по чашке кофе, а она расспрашивала его обо всем, что с ним было за день.

За завтраком они разговаривали, как в те далекие годы. И Кип ощутил, что вновь обрел свой дом.

Выйдя, он оглянулся на их окно, помахал ей рукой. На улице потеплело. Отъехавший автомобиль окатил тротуар талым снегом. Навстречу Кипу шли две девушки. Он прислонился к фонарному столбу, вынул из коробка спичку и, пожевывая ее, смотрел на них и слушал, о чем они говорят. Одна рассказывала:

— Пришлось моему папаше пойти и взять напрокат смокинг…

Он добродушно ухмыльнулся, бросил спичку в снег и поглядел им вслед. Ему захотелось пойти с ними, в их жизнь. На углу из булочной вкусно пахло свежим хлебом. Он остановился опять, вдохнул его аромат. В окне над булочной какой-то мужчина с чувством распевал песню. Кип взглянул на него, коснулся рукой шляпы и сказал:

— Недурно, мистер. Давайте, давайте!

В киоске у табачного магазина он купил газету. И как только Кип увидел на первой полосе свой портрет, его кинуло в дрожь. Вот оно! Чего боялся, то и увидел. Только фото куда крупнее прежних. Прислонившись к стене табачной лавки, держа газету в трясущихся руках, он стал читать. Смайли описал, как он выглядит, как одет, о чем с ними разговаривал, какими планами поделился. Рядом красовался большой портрет улыбающегося сенатора.

— Ну кто теперь возьмет меня на работу после всей этой чепухи в газете? — прошептал он в отчаянии. — Какой смысл идти в гостиницу?

Потрясенный, он швырнул газету на тротуар и вошел в лавку за сигаретами. Пока он прикуривал от огня на прилавке, маленький чернявый продавец робко обратился к нему:

— Прошу прощения, вы Кип Кейли?

— Да, Кейли, — не глядя на него, буркнул Кип, со страхом произнося вслух свое имя.

— Вот повезло, — сказал продавец и протянул ему через прилавок руку. — Как хорошо, что посчастливилось с вами встретиться.

— Вы всерьез? — растерянно спросил Кип, но руку все же пожал.

— Желаю вам удачи, Кип!

— Вы мне рады? — Он не верил своим ушам.

— Еще как!

— А почему?

— Так, по-моему, все ждали вашего возвращения. Помню, как вы уехали. Приятно было услышать, что вы хотите быть с нами в одной упряжке. — Он дружески, приветливо улыбнулся, взял с полки жестяную коробку с сигаретами и конфузливо сказал: — Вот… это вам… на счастье.

— Спасибо, спасибо… — смущенно благодарил его Кип за такой щедрый подарок.

— Я сразу узнал вас по фотографиям.