— Ты знаешь, даже обученные психологи до сих пор иногда нуждаются в помощи извне. Пройти через всё в одиночку не всегда возможно или мудро.

Я противлюсь искушению закатить глаза. С трудом.

— Я не пытаюсь отказаться от терапии. Но вы всегда говорили мне, что я получу столько лечения, сколько вложу в него. И я хочу вернуть свой мозг к работе. Я чувствую, что нуждаюсь в лучшем понимании того, как работает память.

Она улыбается, но это не стирает напряжение из её глаз.

— Я рада, что ты подходишь к решению этой проблемы лоб в лоб, Хлоя.

— Отлично.

Доктор Киркпатрик поджимает губы. Значит, мы ещё не уладили это.

— Но сначала я хотела бы поговорить о воспоминаниях. О том, чем они являются. Это хрупкие, субъективные записи прошлых событий, которые меняются со временем и развиваются с твоими эмоциями.

Я киваю, наклонившись вперёд в кресле, готовая перейти к той части, где она рассказывает, как именно я могу получить эти хрупкие, субъективные записи обратно.

Доктор Киркпатрик также наклоняется вперед. Есть что-то в том, как она делает паузу. Я никогда такого не видела и не могу не думать о том, что она репетирует то, что собирается сказать. А может, просто спрашивает себя ещё раз. Что бы это ни было, это создает длинную паузу перед тем, как она начинает говорить снова.

— Хлоя, во время нашего последнего сеанса я чувствовала, что ты не хочешь делиться со мной деталями о твоей потере памяти. Ты знаешь, что это безопасное место, и я хочу, чтобы ты чувствовала себя комфортно, но также для меня важно понимать степень поражения твоей нервной системы, чтобы мы могли знать, как действовать.

Мне стоило ожидать этого. Я должна была знать, что в какой-то момент она захочет узнать, насколько всё это серьёзно. А я не могу сказать ей. Что-то внутри меня говорит молчать.

Я чувствую, что неправильно лгать ей. В прошлом году, когда я едва могла справиться с этими встречами, она помогала мне и говорила не сомневаться в собственной силе. Она ни разу не называла меня слабой или сумасшедшей.

Я доверилась ей однажды, но больше не буду.

Доктор Киркпатрик смотрит на меня очень внимательно. Я не уверена, что она верит мне, поэтому сосредотачиваюсь на том, чтобы сохранять дыхание ровным, а лицо исполненным спокойствия. Делаю усилие, чтобы руки оставались на коленях, и приказываю им оставаться расслабленными и спокойными. Я задерживаю дыхание до тех пор, пока она хранит молчание.

— Возможно, это не должно беспокоить меня так сильно, но так и есть. Я чувствую, как будто теряю кусочки своей жизни.

Большой, шестимесячный кусок, но неважно.

— Хорошо, — наконец говорит она, и по её голосу я могу сказать, что она не купилась.

В любом случае, она откидывается назад в своём кресле.

— Хорошим первым шагом к тому, чтобы воссоединить детали твоей жизни, будет вновь вернуться в недавние события. У тебя есть какие-то недавние фотографии?

— У мамы есть, — отвечаю я.

К счастью, я знаю это наверняка. Моя мама помешана на коллекционировании статей. Это звучит довольно мило и невинно, но на самом деле значит, что каждый момент моей жизни был запечатлён в дурацких деталях. Она снимала на камеру первую удачную партию лазаньи, поэтому я могу гарантировать обилие фотографических фактов о последних шести месяцах.

И почему, во имя Бога, я не подумала об этом раньше? Я, возможно, могла бы занять себя всей этой ерундой.

Доктор Киркпатрик начинает небрежно писать в своей записной книжке.

— Я бы хотела, чтобы ты взяла несколько последних снимков и сравнила их с более старыми фотографиями.

— Более старыми?

— Да. Возможно, что, повторно просматривая событие, которое ты хорошо помнишь, ты сможешь найти больше устойчивых воспоминаний о недавних событиях. У тебя есть какие-либо фотографии со школьного вечера? Или выпускного? Или путешествия с друзьями?

Я киваю, тяжело сглатывая.

— У меня есть вырезки из лагеря искусств.

Полтора года назад. Мы с Мэгги ездили вместе. Не потому, что я имею хоть чуточку таланта, не думайте. У меня его нет. Но Мэгги — одарённая. А мне просто нравится играть с гончарным кругом. Плюс в лагерь искусств приезжают хорошо выглядящие парни — с вечно забрызганными краской джинсами и израненными душами.

Мама разрешила мне взять свой фотоаппарат, предполагая, что я буду снимать всё подряд. Мы восприняли это настолько буквально, что делали снимки самых бессмысленных вещей, которые могли найти. У нас были снимки подошв от ботинок и прилепленных к внутренней части столов шариков засохшей жвачки.

Я думала, это сведёт маму с ума, но вместо этого она была так счастлива, что расплакалась. Она заставила нас с Мэгги вклеить их в альбом. По правде говоря, я пролистывала его лишь однажды, но это было так мило. И я всё помню о тех выходных.

— Замечательно. Я хочу, чтобы по возвращении ты снова посмотрела этот альбом. И я хочу, чтобы ты нашла несколько фотографий, которые были сделаны недавно. Не студийные съемки. Обычные снимки. Я не хочу, чтобы ты просто фокусировалась на том, что происходит на фото. Ты должна обратить внимание на задний план. Ты когда-нибудь слышала выражение «Дьявол проявляется в деталях?»

— Конечно.

— Я думаю, в этом что-то есть. Не то чтобы дьявол присутствовал в деталях, но иногда самое важное может находиться в более маленьких частях пазла, чем мы предполагаем сначала. Рассмотри детали на тех и других фото. Напиши свои наблюдения и посмотри, что они дадут тебе.

***

Я расскажу вам, куда это завело меня. Абсолютно никуда. Если не считать пунктом назначения депрессию. С таким же успехом я могла бы смотреть документальный фильм про умирающих под дождем бабочек.

Я возвращаюсь обратно к обложке альбома из лагеря искусств. К снимку, на которым мы с Мэгги. Мои тёмные пряди завиваются возле прекрасных, пшеничных локонов Мэгги. Её глаза карие, а мои серые, но наши улыбки одинаковы на этом снимке: широкие и искренние.

Остальное довольно стандартно для такого рода альбома. Я кручу глину. Мэгги делает крупные штрихи по плотной бумаге. Мы вместе, делающие липкие улыбки из маршмеллоу возле костра.

Я задерживаюсь над этим снимком, потому что помню, как позировала для него, будто это было вчера. Каждая деталь о чём-то говорит. Щёки и нос Мэгги розовые, загоревшие после купания тем днем. Я могу разглядеть бирюзовые брызги краски на своей рубашке и оранжево-коричневые остатки клея под ногтями. На нас обеих надет один из тех уродливых, убойных браслетов, которые сделала Мэгги.

Эти вещи проделали путь прямиком в жестяную коробку под дубом в самом сердце владений Мэгги. Мы звали её «Недобанкой с Сокровищами», потому что не было причин хранить что-либо в ней. Это чудаковатая коллекция нашей истории. Пуговицы от наших одинаковых пальто в третьем классе. Фотография Мэгги, целующей Дэниэла Маркэма в школьной постановке. Эти ужасные браслеты также хранятся внутри коробки.

Эти фотографии говорят сотню вещей для меня, но ни одна из них не помогла даже на чертову каплю.

Я отталкиваю альбом и возвращаюсь к последним фотографиям, которые нашла. Тем, которые показывают другую Хлою, девушку из другого измерения. Я не уверена, что хочу снова проходить через это. Они достаточно выбили меня из колеи в первый раз.

Мне нужно справиться с этим. Нужно собраться, вести себя как большая девочка. Делать всё, что потребуется.

Я делаю один глубокий вдох и раскладываю их на столе. Пикники, вечеринки и ужин со стейком, который наверняка ознаменовал моё семнадцатилетие. Я ничего из этого не помню. Я не помню, как ела жареную курицу и пила розовый лимонад в парке. Не помню, как смотрела на фейерверки с половиной состава команды по лакроссу, с рукой Блейка на моей талии, как будто мы были приклеены друг к другу. Не помню, как играла в софтбол, и конечно не с этими девчонками, с которыми я никогда… подождите минутку…