Глава 8

Все оказалось хуже, чем я могла себе представить. Моя красная курточка… Моя единственная курточка.

— Жизнь наказывает за прегрешения, — я сидела на белом диване и рыдала навзрыд, — А как иначе это можно понять? Вся спина рваная и грязная.

Эрл хранил молчание. Рыцарей дома не оказалось, и вначале я даже обрадовалась, что смогу без любопытных взглядов привести себя в порядок, но внезапно открывшийся факт потери куртки нарушил все планы.

Амбруаз осматривал чердак. Обилие белого цвета неприятно поразило, и по прибытии он фыркнул, что это место — для умалишенных.

Но я не обращала внимание на его странную реакцию и занималась своими делами — оплакивала курточку.

— Завтра последний день. Последний чертов день в Париже. Четвертого числа я улетаю в 11 часов утра. И что, мне теперь сидеть здесь?! Прощай, Версаль?!

— Ты еще не наездилась? — Эрл развалился на своем любимом коврике у ванной, — Мало приключений?

— Дело не в этом. Когда я еще смогу побывать в Париже? Знаешь, здесь вообще-то дорого, и я год копила, чтобы снять этот чердак. Но Версаль! Я ужасно хочу побывать там, и если ты не слиняешь, как в прошлый раз, уверена, все будет в порядке. Только что делать с курткой? Моей лю-би-и-мой курткой?!

Я сидела и навзрыд плакала, ничего не видя и не слыша вокруг. Самозабвенно предаваясь горю, я остановилась, только когда сильные руки схватили за плечи и дернули вверх.

— Амбруаз?

— Я трачу столько драгоценного времени, чтобы ты оплакивала свою куртку? — недовольно сказал он, и воздух снова колыхнулся.

Наверное, он починил мою куртку, как тогда рюкзак. Но я не стала смотреть, потому что земля подо мной дернулась, и я почувствовала, как тону в его темных, почти черных глазах. У меня не было сил отвернуться. Что это со мной происходит? Наверное, слабость после ранения…

— Не собираюсь показываться твоим спутникам, — продолжил тем временем Амбруаз, — Поэтому, слушай внимательно. Да, портрет недаром выбрал тебя. Он помнит. Но, я не могу об этом говорить. Между вами установлена невидимая связь, и ты единственная из всех девушек Парижа, кто может помочь вывезти портрет.

— Обязательно в Россию? Или любая страна подойдет? — не отрываясь от прожигающих глаз, спросила я.

— Любая. Хоть в Африку. Проклятие наложено на Францию.

— Значит, вы так переживаете за свою страну?

Он помолчал.

— Если Франция падет под ордой тьмы, она не остановится. Она захватит и другие страны, и тем сложнее мне будет остановить беспредел.

И тут я задала по-настоящему важный вопрос:

— Кто вы?

Он улыбнулся. Впервые с нашей встречи, я увидела, как его губы растянулись в нежной улыбке. Поразительно, как будто солнышко вдруг вышло из-за тучки… Но не стоит расслабляться!.

— Ну… — я оттолкнула Амбруаза, и плюхнулась на диван, — Вы ничего нового и не сказали. Портрет нужно увести. Я — единственная, кто может помочь. Портрет работает на тьму — все это было ясно после первого взаимодействия. Так нечестно.

— До встречи, — безапелляционно сказал Амбруаз, и исчез.

Когда я вышла из ванны, рыцари уже добрались домой.

На диване неестественно полулежал Эврар: его рука откинулась в бок, а живот — прикрыт грязного вида тряпкой. Общий вид — бледнее обычного.

Предчувствие плохого больно кольнуло в сердце.

— Что случилось? — бросилась я к рыцарю.

— Ранили, — Жак сменил грязную тряпку на нетканое полотенце, — Неглубоко. Перебинтуем и заживет…

Ужаснувшись средневековому невежеству, я бросилась в ванную. Бинт, йод, перекись — все это есть.

Ракетой влетела в гостиную, чуть не спотыкнувшись об Эрла. Кошак лежал так спокойно, будто ничего не происходит.

Тут уж я возмутилась.

— Разве можно так безалаберно относиться?! А если там заражение, а если там потеря крови… — набросилась уже на Эврара.

— Я перебинтовал, как мог, миледи, — с достоинством ответил раненый и прикрыл глаза.

Я замерла: это он что, сейчас меня признал достойной? Назвал миледи?!!! Стало так приятно, что я чуть не опрокинула открытый йод.

Но не время отвлекаться.

Разбинтовала рану и ужаснулась.

Запекшаяся кровь прилипла к ткани. Отодрать безболезненно — невозможно. Чтобы размягчить все это дело и промыть под напором — нужно много перекиси или хлоргексидина, а у меня — один флакончик. Местной воде я не доверяла.

— Придется потерпеть, — вздохнула я, и маленькими кусочками, по чуть-чуть, поливая перекисью, принялась отдирать.

Эврар держался, как настоящий мужчина. Только пыхтел или краснел в моменты, когда становилось особенно больно.

Хорошо, что я умею перевязывать — нас этому учили в школе. Я еще раз мысленно возблагодарила директора за то, что ввел дополнительный предмет, и я сделала всё, как надо.

Жак и Эврар впечатлились. Жак ассистировал с чувством уважения и крайнего благоговения. Для него я стала кем-то вроде небожителя или магистра медицинских наук.

Также пришлось пару раз покраснеть под пристальным взглядом старшего рыцаря. Эврар рассматривал меня с таким упорством, будто в первый раз увидел и сейчас решал, что я за букашка такая.

Надо сказать, что до этого самого момента я не рассматривала рыцаря, как мужчину. Хоть это и звучит странно, но для меня он был кем-то вроде ожившего манекена. Но сейчас, когда из него лилась кровь, а он мужественно переносил боль и рассматривал меня помутневшим взором, я застеснялась.

В одно мгновение я увидела многое: и высокий рост, и крепкое телосложение, и мужественный вид, и длинные блондинистые волосы интересного оттенка, и… правильные черты лица.

Если вначале я подумала, что Жак — красавец, хоть и юнец, то сейчас мое сердце дрогнуло из-за Эврара.

Бред Питт нервно курит в сторонке. Очень нервно и завистливо. Потому что наш Эврар…

— Так. Стоп, — одернула я себя вслух, и еще больше залилась краской: все это время я безотрывно смотрела в глаза рыцарю.

Бинтовала руку и смотрела в глаза. Вот стыд-то.

— Что-то подать, миледи? — участливо спросил Жак.

— Не, нет, — я проверила повязки и еще раз осмотрела рыцаря.

Две раны, и вправду неглубокие, были забинтованы. Что ж, пора и честь знать.

— Чай? — дернулась я на кухню, и только за шторкой смогла выдохнуть.

И что это сейчас было? У меня крышу несет от усталости? Не то, чтобы у меня имелся парень или муж, которому нужно хранить верность, но…

Еще раз выглянула из-за шторки.

— Не нужно забивать голову ерундой, — решила я и включила чайник.

Нарезала бутерброды и быстренько переоделась.

Рыцари о чем-то негромко переговаривались в гостиной, а я постаралась расслабиться.

Все в порядке, никто не умрет. Никто ни в кого не влюбился…

Мне просто показалось. А так, как я не искушенная в любви девушка, ну, подумаешь, покраснела чуток. Всякое бывает. Не стоит на этом заморачиваться.

Мне вообще кажется, что я целый день краснею: то на руках у Амбруаза, то перед Эвраром. Слишком много прекрасных мужчин затесалось в моей компании.

Я снова задумалась. Только сейчас могла спокойно выдохнуть и поразмыслить: во что же я ввязалась? Мне навязали портрет и, видимо, под гипнозом, я его взяла. За портретом охотится Монгол, очень воинственный и опасный. В Париже небезопасно вообще — прощай мой фотоаппарат. А еще, я зачем — то повезу это все домой…

Как бы я не хмурилась, выхода из сложившейся ситуации не видела. Что ж, придется плыть по течению и надеяться, что оно меня не убьет. Я зацепилась кольцом за полотенце и с особенным вниманием погладила по камушку.

Амбруаз — неплохой. Он не бросил меня в беде, и, вернув кольцо, выразил намерение и дальше мне помогать. Это уже неплохо.

Я вышла с кухни с подносом. Эрл спал, раскинувшись на пол гостиной, и я не стала будить его. Понятно, что колбасой и хлебом он не наестся, а напоминать про еду и выпроваживать в другой мир я не намерена. Пусть уж лучше здесь спит.

После ужина, который прошел под всеобщее молчание, лично мне показавшееся тяжелым и обременительным — Жак и Эврар не спускали с меня глаз, и мне почему-то неловко было все это ощущать, я наконец-то улеглась спать. Сил не было.

Сначала я хотела поинтересоваться, как там Монгол: жив ли, и собирается ли прийти по мою душу, но передумала.

Завтра у нас целый день, вот тогда и поговорим.

Рыцари тоже отвалились спать. В первый раз большая жилплощадь мансарды была оправдана. Интересно, если бы я сняла маленькую комнатушку, где бы мы все ютились?

Я подтянула поближе к сердцу рюкзак, и удостоверившись, что портрет рядом — отправилась в объятья Морфея.

Как назло, мне не спалось. Сознание томилось где-то на грани, и мозг усиленно пытался соотнести данные.

Портрет, который меняет людей. Но меняет только в плохую сторону — я не видела, чтобы у кого-нибудь отрасли крылья или появился нимб над головой. В то же время Амбруаз дал четко понять, что в моих руках портрет — в безопасности.

Стоит ли его вести в Москву? Если рассуждать рационально, то нет. Я не буду всю жизнь бродить с рюкзаком, мало того, я не подписывалась таскать двух килограммовый портрет по чащобам и весям. А если меня на свидание пригласят?

Амбруаз… Чем больше думаю, тем страннее мне все это кажется. Такой сильный маг, он смог остановить время, вернуть первозданный вид людям… и не в состоянии охранять сам портрет? Да ла-а-дно.

Теперь я не сомневалась, что тот дом, в который я так опрометчиво зашла, принадлежал Амбруазу. И интуиция подсказывала, что разноцветный островок, привлекший мое внимание, не совсем Франция.

Разум буксовал и начал выдавал фантазии, одна хлеще другой, все фэнтезийного уровня. Но ничего не поделаешь! Глубоко в душе я была уверена, что такого переулка, круглого, как стенки колодца, в реальной жизни не бывает.

Получается, Амбруаз специально отдал портрет мне, чтобы тот пошел в народ? Но зачем? Ведь он представляет опасность для всех, кроме меня.

Почувствовав, что зашла в тупик, заворочалась.