Генри был завучем в старшей школе Эджвуда, которая скорее всего станет моей старшей школой через несколько дней, когда закончатся летние каникулы. Последние сто восемьдесят дней моей школы пройдут с моим биологическим отцом, снующим по коридорам. Идеально.

— Это не имеет значения, Генри.

Я увидела, что он поморщился, когда я назвала его по имени, но как еще я должна звать его? «Папа» казалось слишком личным, а «отец» казалось лишком нравоучительно. Поэтому я говорила «Генри». Я немного опустила свое окно, чувствуя, как потрясение от этой новой жизни наполняет мой разум.

Генри посмотрел в мою сторону и прочистил горло.

— Твоя мама упоминала, что у тебя сильные панические атаки?

Я закатила глаза, отдав этим дань подростковому поведению. Правда была в том, что я страдала от панических атак с того момента, как мы узнали, что Габи больна. Но Генри не нужно было это знать.

Он сменил тему... снова.

— Мы правда счастливы, что ты останешься с нами, — сказал он.

Я повернула голову в его сторону, и мои глаза изучали его, пока он снова не стал смотреть на дорогу. Я была неподвижна как надгробие, нуждаясь в ответах.

— Кто мы?

— Ребекка...

Ребекка? Кто такая Ребекка?

— ...и ее дети, — пробормотал он, прочистив горло.

Я повела плечами, и мои глаза расширились.

— Как долго ты живешь с ними?

— Недолго, — его голос был сладкозвучным, умоляя меня не расспрашивать подробно.

Мне было плевать, чего он хотел. Также я знала, что когда его голос был таким гладким, он определенно врал.

— Я имею в виду, они уже жили с тобой, когда ты позвонил нам на наш день рождения в этом году, правда три дня спустя? — его тишина была ответом на мой вопрос. — Что насчет прошлого года? Они жили с тобой, когда ты вообще забыл позвонить на наш день рождения?

— Дерьмо, Эшлин. Какое значение это имеет сейчас? Это в прошлом.

— Да, и сейчас это, кажется, будет в моем настоящем. — Я повернулась на своем сиденье, смотря вперед.

— Только несколько месяцев... — прошептал он. — Я живу с ними только несколько месяцев. — После нескольких минут тишины, он снова попытался разговорить меня. — Так, чем ты увлекаешься сейчас?

Чувствуя усталость от долгой поездки на поезде — и от моего текущего состояния жизни — я вздохнула, ковыряя то небольшое количество лака для ногтей, что осталось с похорон Габи.

— Генри, мы не должны делать это. Нам не нужно пытаться наверстать упущенное время. Оно ушло, после всего этого. Ты понимаешь?

Он не говорил много после этого.

Нитка висела на нижней части моего пиджака. Я потянула ее и улыбнулась сама себе. Габи сказала бы мне не делать этого, так как это полностью разрушит шерсть. На секунду, острая волна горя охватила меня. Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох горячего воздуха.

Прошло почти три недели с тех пор, как я потеряла ее, и не было ни дня, чтобы я не плакала. Я плакала так много, что была поражена, откуда берется столько слез.

Люди всегда говорят, что когда теряешь кого-то, то становится легче. Люди все время говорят, что становится легче со временем. Но я не могла понять, как это может быть правдой? С каждым прошедшим днем, становилось тяжелее. Мир становился темнее. Боль становилась сильнее.

Я прислонила голову к окну, и когда открыла глаза, вытерла одинокую слезу со своей правой щеки. Моя нижняя губа дрожала от сдерживаемых страданий. Я не хотела плакать перед Генри или перед кем-либо. Я предпочитала плакать в одиночестве в тени.

Я бы хотела, чтобы Габи все еще была жива.

И я хотела бы не чувствовать себя такой мертвой.

Грузовик Генри вырулил на подъездную дорожку его дома — мое временное место жительства. Я быстро отметила два других автомобиля перед домом: новенький черный «Ниссан Альтима» и старый голубой «Форд Фокус».

Дом был огромен по сравнению с двухкомнатной квартирой, в которой я прожила всю жизнь. Передние кусты были идеально подстрижены, и американский флаг развевался на легком ветерке.

И я не шучу, у них был забор! Белый забор!

На втором этаже было два окна, и в одном из них я увидела парня с наушниками, выглядывающего через шторы. Когда наши взгляды встретились, он исчез в спешке.

О боже мой. Генри на самом деле жил с другими людьми. Когда он вылез из грузовика, я проскользнула через водительское сиденье и вышла. Прежде чем смогла разгладить свой пиджак, женщина — Ребекка, как я полагала, — встала передо мной. Обнимая меня.

Почему, черт побери, эта незнакомка прикасается ко мне?

— Ох, Эшлин! Мы так рады, что ты здесь! — она сжала меня, в то время как мои руки оставались по бокам. — Бог привел тебя к нам. Это ниспослано с Небес, я это точно знаю.

Я моргнула и сделала шаг от нее.

— Небеса убили мою сестру, чтобы я смогла пожить с чуждой мне семьей моего отца?

Повисло тягостное молчание, пока Генри не испустил неловкий смешок, который привел к тревожному смеху Ребекки.

— Вот милая, позволь мне взять твои вещи. — Ребекка отправилась к задней части грузовика, и Генри последовал за ней. Они начали тихо переговариваться друг с другом, как будто я не стояла в метре от них.

— Где ее багаж, Генри? — прошептала она, громко вздохнув.

— Это все, что у нее есть.

— Один чемодан? Все? Боже, могу только представить как она жила в Чикаго. Мы должно купить ей кое-какие вещи.

Я слушала, но не реагировала на их слова. Незнакомцы. Вот кто эти люди возле грузовика были мне. Поэтому их обвинение и попытки разобраться, какой жизнью я жила раньше с Габи и мамой, только делали их невежество еще больше.

Генри подошел ко мне с моим чемоданом в руке, и Ребекка подошла ближе к нему.

— Пойдем Эшлин, я покажу тебе все здесь.

Зайдя в вестибюль, я была потрясена увидеть, что на стене в рамке висит портрет их миленькой маленькой семьи. Там была брюнетка, которая была вылитая Ребекка, голубые глаза как у лани и все такое.

Она выглядела на мой возраст, но более серьезная в своем свитере-безрукавке и юбке до колена. Рядом с Генри стоял парень, которого я видел в окне. На его губах была вынужденная улыбка и странный взгляд замешательства в глазах.

Генри заметил, что я разглядываю фото, я видела, что в его горле образовался ком. Его рот открылся, но он быстро закрыл его, когда слова не пришли на ум.

— У тебя прекрасная семья, Генри, — сказала я сухо, направляясь в гостиную. Брюнетка с фотографии сидела на большом кресле, которое казалось мягким, читая книгу.

Она встала с кресла, когда услышала, что мы вошли, и тепло улыбнулась мне во все тридцать два зуба.

— Привет. Ты, должно быть, Эшлин. Я Хейли. Мы так много слышали о тебе. — Она казалась искренней в своем радушии, но я знала, что не могу вернуть улыбку.

— Да? Хотела бы я сказать то же самое.

Она не вздрогнула от моего грубого комментария, все еще продолжая улыбаться.

Ребекка встала позади меня и положила свои руки на мои плечи. Я правда очень хотела, чтобы она перестала касаться меня.

— Хейли, ты можешь показать Эшлин свою комнату?

— Мы будем делить комнату? — спросила я, ненавидя идею, потому что очень нуждалась в своем собственном пространстве.

— Да. Надеюсь с этим все в порядке. Не беспокойся. Я не неряха. — Хейли улыбнулась и забрала мой чемодан у Генри. Я потянулась за ним, говоря ей, что могу справиться с этим, но она отказалась.

— Все в порядке. Доверься мне. Мы, вероятно, скоро будем ненавидеть друг друга, поэтому какое-то время можем быть милыми друг с другом, — пошутила она.

Ее комната была розовой. Очень-очень розовой. Четыре розовые стены, розовые одеяла, розовые шторы. Была книжная полка с наградами и ленточками разного типа. Верховая езда, футбол, конкурсы на лучшее правописание. Было очевидно, что у нас с Хейли были совершенно разные образы жизни.