Снова эта тетрадка! Значит, Лука не просто так поднял его на ноги и заставил объяснять, где он нашел и как он нашел!

А Глеб хотел ее в печку. Даже не прочитал как следует. Перелистал, посмотрел картинки, и все. Ну кто же он такой после этого? Болван. Самый настоящий болван!

Глебу не терпелось узнать про тетрадку — что там, в конце концов, из-за чего поднялся трам-тарарам?

Но разве Варю остановишь? Куда там! Так и сыплет, так и сыплет словами: «Девочка такая, девочка вот какая! Девочка весит четыре килограмма двести пятьдесят граммов».

И вдруг Глеб придумал, как остановить эту тараторку.

Он набрал в грудь побольше воздуха и завопил диким, страшным голосом:

— А-а-а-а! А-а-а-а! А-а-а-а!

Варя мгновенно умолкла. С изумлением и даже с каким-то страхом она посмотрела на Глеба и спросила:

— Ты, Глеб, чего так кричишь? Кричать не надо...

— А ты чего?.. Я про тетрадку спрашиваю, а ты... Очень мне нужны твои килограммы и граммы...

Варя обиделась. В больших круглых глазах ее блеснули слезы.

— Ты зачем мою сестричку обижаешь? Обижать не надо. Она маленькая.

Да, переменился человек. Была девчонка как девчонка, а теперь... Даже голос стал иной — сладенький, воркующий...

«Сестричка» закрыла перед Варей все остальное.

Ну да, разве это не так? То ничего мимо не пропускала: и надо и не надо — совала нос в каждую щелочку. А тут даже про тетрадку толком ничего не узнала.

Теперь уже Глеб ясно видел — Лука не зря понес тетрадку Георгию Лукичу. Нет, зря Лука ничего не делает...

— Ты вспомни, — приставал Глеб к Варе. — Неужели ты не можешь вспомнить!

Варя, видимо, первый раз в жизни попала впросак.

— Я, Глеб, сейчас вспомню, — виновато сказала она, — Ты, Глеб, подожди...

Варя прищурила глаза, наморщила лоб. Все лицо ее как-то сразу собралось в один бугристый напряженный комочек.

— Ты мне только не мешай. Ты подожди...

И вдруг в глазах ее блеснули светлые, быстрые искорки.

— Вспомнила? — с надеждой спросил Глеб.

Варя сердито махнула рукой и еще больше сощурилась.

— Я тебе сказала — не мешай. Я вспомнила, а потом снова забыла. Ты подожди...

Но вот Варя перестала гримасничать. Лицо ее приняло спокойное и даже немного торжественное выражение.

— Теперь я вспомнила, — твердо сказала она. — Ты слушай, а я буду все рассказывать. Только ты не перебивай, а то я опять забуду. Я очень расстроенная.

Глеб слушал и не знал — верить Варе или не верить. Варе и соврать ничего не стоит. Не один раз попадалась.

— Это, Глеб, знаешь какая тетрадка? Эта тетрадка особенная, — рассказывала Варя. — Это дневник геолога. Тут еще раньше хотели железную дорогу строить, еще до войны. Геологов вызвали и сказали: «Идите и найдите такие места, чтобы было поменьше болот и гор. Как только найдете, так сразу и начнем строить». Ну вот, они и пошли... Там, Глеб, все в тетрадке про это написано...

— Чего же ты молчишь, снова забыла? — подстегнул Глеб Варю.

— Не, Глеб, я не забыла, я все помню, — тихо добавила Варя. — Этот геолог погиб... Он в тайге замерз... Он до самой последней минуты писал... Пойдем, Глеб, ты же видишь, какая я расстроенная...

Так Варя больше ничего и не рассказала. Или в самом деле расстроилась, или забыла, или просто-напросто не знала, что придумать. Но, так или иначе, Глеб решил поддержать компанию и пойти с Варей в больницу.

Ведь, если хорошенько подумать, они с Варей были совсем одиноки. Георгий Лукич не считался с Варей, Лука грозился сделать из Глеба отбивную котлету. Нет, роднее человека, чем Варя, у Глеба сейчас не было.

По дороге Варя без умолку рассказывала про свою сестричку и про свою маму.

— Ты, Глеб, знаешь, какая у меня мама? Не, Глеб, ты ничего не знаешь! У меня мама на фронте была. Ей там медаль за отвагу выдали. А потом мама обратно на железную дорогу пошла. Папа увидел ее и сразу женился. У меня папа знаешь какой? У меня папа тоже отчаянных любит!

Глеб и Варя вышли на берег реки, разыскали там без труда лодку и поплыли. Глеб сидел на корме, слушал, как деловито и немного вразнобой шлепали по воде весла, и думал про геолога. Что же это за человек? Неужели он и в самом деле погиб в тайге?

За тальниками показался узкий, заросший осокой рукав. Варя ковырнула несколько раз веслами, и лодка послушно и тихо вошла в новое русло.

Они проплыли еще немного и увидели деревню. По косогору бежали к речному плесу серые бревенчатые избы, и сюда же, касаясь воды, сползала лента проселочной дороги.

На песчаном дне темнел старый колесный след и круглые, оставленные копытами лошадей ямки. Видимо, еще недавно, до ливня, который три дня назад прошумел над тайгой, через рукав переправлялись на телегах.

Глеб и Варя втащили лодку на берег и пошли вверх по косогору. С огородов тянуло пресным сухим запахом нагретой земли. За пряслами цвели подсолнечники.

Больница стояла на краю деревни.

Длинный, сложенный из бруса дом, калитка с железным кольцом, мокрые халаты на веревке.

Варя была здесь уже раньше. Она уверенно пересекла двор и подошла к высокой, обитой клеенкой двери.

В приемной с узелками и сеточками в руках дожидались очереди несколько мужчин и женщин. Одни писали за столом записки, другие стояли возле стены и терпеливо смотрели на крохотное, похожее на дырку в скворечнике окошко. Изредка окошко открывалось, и в нем появлялась тоже очень похожая на скворца женщина в белой косынке и круглых очках. Посетители передавали ей узелки и записки, покорно отходили в сторонку, ждали ответа и пустых бутылок от молока.

Бутылок у Вари не было, и поэтому она сразу же принялась за письмо. Села к столу, расставила локти и начала писать — старательно, с такими нажимами, что бумага сразу же покрылась канавками и бугорками, будто поле под острым плугом.

Глеб два раза выходил из приемной и два раза заходил, а Варя все писала и писала. Приемная опустела, и женщина, похожая на умного ученого скворца, больше не показывалась. Где-то в глубине дома шаркали туфли и звенела посуда. Там обедали...

— Ты иди, — сказала Варя, не отрываясь от бумаги. — Я сейчас закончу. Я только про папу напишу.

Глеб побродил по двору, приласкал рыжую добродушную собаку с белым пятном на хвосте, напился от нечего делать воды из крана и снова отправился в приемную. Еще с крыльца Глеб услышал громкий и очень знакомый ему голос:

— Откройте, я все равно не уйду обратно! Я вам говорю, откройте!

Варя стояла возле «скворечника» и колотила по дверце кулаком. Дверца ходила ходуном. Казалось, еще минута, и она вылетит вон вместе с объявлением «Прием окончен», вместе с железными петлями и согнувшимся вдвое крючком...

Лучше бы он совсем не ходил с Варей. Очень ему все это нужно! Как будто бы мало у него своих историй!

Женщина в белой косынке вытолкала их за дверь и пригрозила, что немедленно вызовет милиционера.

Она, видимо, и в самом деле решила наказать Варю.

Едва они спустились с крыльца, в приемной послышалось нервное, настойчивое жужжание телефонной ручки:

— Алё! Алё!

Услышав «алё», Варя перетрусила.

— Вызывайте хоть сто раз! — крикнула она в закрытую дверь. — Брат тоже все видел, он сам все скажет!

— Какой брат? — спросил Глеб, оглядываясь по сторонам. — Где?

Варя не ответила. Она взяла Глеба за руку и с самым решительным видом потащила к высокому крылечку на другом конце дома.

На чистых, отмытых добела ступеньках лежал цветной половичок, на дверях пришпиленная поржавевшими кнопками висела бумажка. Ровными и красивыми, будто в прописях, буквами на ней было выведено: «Главный врач».

— Ты куда? — спросил Глеб и потянул руку.

Но не тут-то было. Варя вцепилась в него, как клещами. Даже пальцы онемели.

Не успел он опомниться, как уже стоял в кабинете главного врача. Врач сидел за столом и, прищурив глаз, рассматривал на свет черный рентгеновский снимок.