— Есть! — сказал Николай Панкратович.

— Хорошо, а то я на всякий случай тюль привез. Плотная — ни один крылатый нахал не протиснется. Сам вязал зимой из черных шелковых ниток. Дай, думаю, прихвачу, авось кому-нибудь понадобится. Без спасательной сетки сгинешь в тайге.

— Да-а, от гнуса в одной шапке не спасешься, — подтвердил Курдюков.

Конюх молча докурил самокрутку, вынул из голенища кривой охотничий нож.

— Пойду седла подлатаю. А то мы в такие чертоломы попали, что даже уздечки у некоторых коняг порвались, подпруги ременные лопнули. Ремонт капитальный надо произвести.

— Да-а… — мрачно ухмыльнулся Курдюков. — Такого работничка любой вьюк придавит…

Несколько дней мы корпели над пошивкой брезентовых вьючных сум. Наши лошади за это время заметно окрепли, и теперь можно было идти к первой стоянке, откуда мы решили приступить к составлению геологической карты.

И вдруг однажды, когда мы сидели у дымного костра, в прибрежных тальниковых кустах послышался шорох.

— Тише! — прошептал Павел. — Кажись, росомаха к нам пожаловала.

Сашка схватил карабин, щелкнул затвором и прыжками бросился к реке.

— Постой! — пытался остановить его конюх. — Не надо горячиться!

Но парень уже скрылся в кустах. Немного спустя он вернулся, сокрушенно махнул рукой:

— Смоталась.

— Зачем спугнул? Я же тебе толковал: подожди, не ерепенься — а ты не послушался старшего.

— Боже мой! Сколько учителей развелось! — Юноша принял горделивую позу. — Курдюков учит, Рыжов учит, Повеликин учит и ты тоже. Не слишком ли много для одного бедного ученика?

— Э, вон куда хватил?! — удивился Павел. — Нешто я назидания делать собираюсь? Добрый совет хочу дать. Ежели и впредь, Саша, ты будешь скакать по тайге как очумелый, все птицы разлетятся, все звери разбегутся от твоей прыти. Понял?

— Это уж не ваша печаль! Не впервые огнестрельное оружие в руках держу. Так что как-нибудь обойдусь без посторонних нравоучений.

— Ладно, леший с тобой, обходись. Пойду-ка лучше проверю, кто подглядывал за нами.

— Зачем попусту ноги мозолить? И так ясно — черная лохматая росомаха. Сам видел, как она бросилась в чащобу, — сквозь зубы процедил Волынов.

Павел молча скрылся в тальниковых зарослях. Долго он лазал и шебуршил по кустам, потом весело крикнул:

— Александр! Подь сюда для приемных экзаменов на таежника.

— Вот что, дорогой охотничек! — с ехидной ухмылкой начал он. — В повадках диких зверей и в следах ихних ты покедова ни шута не смыслишь.

— Почему? — обидчиво вспылил Волынов.

— Во-первых, потому, что росомахи ходят неуклюже и развалисто, наподобие годовалых медвежат. И следы у них, как у медвежат, — широкие, туповатые, будто обрубленные. Во-вторых, ступают они очень осторожно, воровато, словно хвоста собственного боятся. Поэтому отпечатки их лап мягкие, расплывчатые, а здесь, на песке, твердые, грузные, да и форма следов иная — не плоская, а круглая, больше на цветок похожая.

— Может, это полярный волк? — предположил Сашка.

— Нет, еще никто из старожилов не видывал пестрых волков с черной да белой мастью. А тут, посмотри внимательней под куст, в корявинах запутались клочки шерсти. Факт, выдрались из шкуры линючей собаки.

Волынов расхохотался:

— Ох, уморил! Откуда же в дикой тайге собаке взяться? Поселков поблизости нет, охотники и рыбаки тоже тут не промышляют.

— За нами кралась собака. Вот здесь она лежала, притаившись, и почему-то следила за нами. Давайте покличем ее. Собака нам очень пригодилась бы.

Павел выбрался из тальников и, причмокивая языком, начал манить:

— На-на-на!.. Ну, иди, дорогуша, иди смелее! Рыбкой вареной, лепешками свежими накормим. Сюда! Сюда, дорогуша! Сюда!..

В кустах кто-то закопошился.

— Иди, миленькая, не бойся! На-на-на!.. Сюда!.. — повторял Павел.

Из-под листьев недоверчиво высунулась белая остроносая морда с чутко настороженными торчками черных ушей.

— Да это же Найда! — воскликнул Павел.

Услышав свою кличку, собака наконец поборола нерешительность и пугливость, медленно, робко подошла к Павлу. Тот ласково потрепал ее по груди. Она взвизгнула, подпрыгнув, лизнула его лицо и бросилась ластиться ко всем полевикам, радостно помахивая круто загнутым кренделем хвоста. На шее у нее болтался обрывок веревки.

— Эх ты, трусишка! Еще чуточку — и застрелили бы тебя, Найдушенька, как зверя лесного! — приговаривал Павел, заботливо поглаживая ее худые, ребристые бока. — Прячешься, пужаешься, бедняжка, а вдруг не примут, вдруг прогонят к твоему злому лиходею. Не бойся, Найдушечка, мы тебя в обиду не дадим! Ишь ты, горемычная, совсем одичала! И ужасть как изголодалась.

Собака преданно смотрела в глаза Павлу.

Конюх рассказал, что у него была умная сибирская лайка, но ее случайно убил городской «охотник», приняв со страху за медведя. А Найда принадлежит односельчанину Силину Косорукому — хитрому, вороватому мужичишке, очень свирепому хапуге. Перед походом в тайгу Павел попросил у него отпустить собаку на лето к геологам, но Силин ни за что не согласился. Мало того, опасаясь, как бы она сама не удрала за караваном лошадей, он запер ее в дровяном сарае. И вот все-таки лайка сбежала от ненавистного хозяина, последовав за нашим караваном.

Невыносимо жарко, словно над каракумской пустыней, пекло таежное солнце. Стволы хвойных деревьев обливались смолистым потом. Он тягучими струйками полз по извилистым глубоким бороздам шелудивой коры, облекая вездесущих муравьев, любопытных жучков и глупых, нерасторопных гусениц. Бедные насекомые безуспешно пытались вырваться из вязкого плена, не понимая того, что, быть может, судьба уготовила им завидное, вечное сохранение, лишенное всесокрушающего тлена. В размашистых ветвях кедров и скорбно поникших грузных лапах пихт путались голубовато-розовые испарения.

Павлу я поручил пригнать к лагерю лошадей. Они уже хорошо отдохнули, даже растолстели от ячменя и овса.

До места, где мы наметили разбить первый лагерь, было километров двадцать. Нужно поторапливаться, чтобы сумерки не застигли в пути.

Все смотрели, как будет вьючить свою лошадь начальник. А я, признаться по совести, даже понятия не имел, с какой стороны подступиться к ней. Поэтому искоса поглядывал на Рыжова, стараясь во всем подражать ему. Однако бывалый полевик Евгений Сергеевич почему-то не торопился. Он исподлобья смотрел то на груду пузатых вьючных сум, то на конюха Павла, который безразлично сидел у тлеющего костра, то на Повеликина, с важной суетливостью бегающего среди табуна. По всему было видно, что «доподлинный таежник», заявивший мне в Красноярске, будто он умеет обращаться с лошадьми не хуже, чем с арифмометром, тоже, как и я, не знал, как нужно вьючить лошадей. Но старый хитрец-притворщик не хотел признаваться в своей беспомощности. Заметив, что я растерялся, он решил совсем доконать меня вежливыми, подковыристыми вопросами:

— Виктор Иванович, как вы советуете, с каких коней лучше начинать погрузочные операции: с кобыл или с жеребцов? Что сперва подкладывать под вьючные седла — чистую марлю, мягкую мешковину или сразу же войлок? Впрочем, он слишком толст, коряв, дерябанье спины может произвести. Как прикажете поступить с сухарями: рассортировать по разным вьюкам или же сосредоточить в одном?

Я отвечал Николаю Панкратовичу не очень-то внятно и убедительно, потому показная суета бухгалтера выглядела куда внушительнее, чем мои сбивчивые советы. Старик играючи, словно тяжелоатлет, ворочал увесистыми сумами; громыхал, как барабанщик, ведрами и кастрюлями; властно покрикивал на Сашку, который не пытался увиливать от работы, а просто не знал, что и как делать, но лошади, несмотря на шумливые хлопоты Повеликина, по-прежнему стояли без седел.

Рыжов гневно косился на меня, и на его худых бледных скулах вздувались тугие, багровые желваки.

— С такой мышиной возней мы до морковкиных именин не тронемся с места, — сердито сказал он.