Я связался с Останьковичем и приказал ему выдвинуть свои орудия на прямую наводку и открыть огонь по танкам и бронетранспортерам.
А фашистские боевые машины уже ринулись вперед. Мне казалось, что артиллеристы 34-го полка непростительно медлят. Но вот раздался первый выстрел, второй — задымил один танк, застыл с развороченной башней другой, опрокинулся бронетранспортер. У всех отлегло от сердца.
— Молодцы, артиллеристы! — вслух сказал Якимович.
Бой продолжался уже более часа. Отдельным фашистским танкам удавалось прорваться к окопам 85-го стрелкового полка. Здесь их встречали группы истребителей танков. Три машины сжег командир пятой роты лейтенант Приходько, две — командир пулеметной роты лейтенант Насад, по одной — секретарь комсомольского бюро полка политрук Шнейдерман и замполит полка батальонный комиссар Зыков.
Бой достиг своей высшей точки. Казалось, еще немного — и вражеская атака окончательно захлебнется. И вдруг резко упала интенсивность нашего артиллерийского огня. Я немедленно связался с Останьковичем:
— Почему прекратили огонь?
— Четвертая пушечная батарея молчит, товарищ генерал. Видимо, ее подавили. У шестой гаубичной на исходе снаряды…
— Вы понимаете, что сейчас решающий момент боя? — закричал я в телефонную трубку. — Немедленно обеспечить доставку боеприпасов и помочь четвертой батарее! Я повторяю — немедленно!
Надо отдать должное Останьковичу. Он приложил максимум усилий, чтобы обеспечить батареи боеприпасами. Но связь с ними никак не удавалось наладить.
Начальник штаба дивизиона капитан Тетерин послал связного на четвертую батарею. Но он не вернулся, видимо погиб по дороге. Немцы били из минометов даже по отдельным бойцам.
Второго связного послал командир дивизиона капитан Макеев. Но и он добрался только до дороги — погиб от осколка разорвавшейся рядом с ним мины.
Нужно было посылать третьего. Посылать почти на верную смерть. И капитан Макеев выбрал Арсентия Гаджамана, писаря штаба дивизиона.
Выбравшись из окопа, Гаджаман пополз от воронки к воронке. Над головой свистели пули, совсем рядом рвались снаряды и мины. Вскоре за кустами показались орудия второго огневого взвода шестой батареи.
Положение там было тяжелым. Стенки окопов, щелей осыпались. В одном из окопов стонали раненые — наводчик второго орудия красноармеец Михайлов и два бойца, дальше под кустом лежали убитые — командир батареи старший лейтенант Неведомский, командир первого орудия Морозов, наводчик Драгунов и еще три красноармейца.
Навстречу Гаджаману поднялся помощник командира второго огневого взвода сержант А. И. Вавилов.
— Товарищ сержант! — обратился к нему Гаджаман. — Я от капитана Макеева, передаю его приказ. Видите вон ту высотку? На ней немцы установили минометы и крупнокалиберные пулеметы, простреливают подходы к четвертой батарее. Дайте по ним пару снарядов, когда я буду проскакивать через шоссе, заставьте фашистов замолчать. А снаряды вам сейчас будут.
Где перебежками, где ползком, а где на четвереньках Гаджаман снова начал пробираться к четвертой батарее.
До огневой позиции четвертой батареи оставалось всего 50–70 метров, когда Гаджаман заметил, что у него на винтовке нет штыка. Как же так — винтовка без штыка? Если не сегодня, так завтра будут проверять оружие, обнаружат потерю и скажут: что же ты за боец, Гаджаман, штык потерял в бою, а еще хороший стрелок. Бросился искать, и, к счастью, штык оказался неподалеку. Последний рывок, вот и опушка леса, на которой позиции четвертой батареи.
Глазам Гаджамана предстала страшная картина: сиротливо стоявшие орудия, окруженные множеством воронок, разбросанные снаряды, разбитые телефонные аппараты.
Это были последствия сильного артиллерийского удара с воздуха.
В овраге были оборудованы укрытия. Там он нашел расчет батареи, всего 20 человек, остальные были убиты или ранены. Из четырех наводчиков в строю остались два. Командование батареей принял заместитель политрука батареи В. Д. Вакоренко. С ранеными был санинструктор батареи младший сержант Иргаш Шамсудинов.
— Почему молчит батарея? — спросил Гаджаман.
— Связь порвана, восстановить ее не удалось, старший на батарее младший лейтенант Гуцало тяжело ранен. Все остальные офицеры и младшие командиры вышли из строя. Не знаем, что дальше делать, — ответил Вакоренко.
В этой обстановке Гаджаману ничего не оставалось, как помогать Вакоренко.
Не теряя ни минуты, они сразу отправили на ОП шестой батареи два передка со снарядами. Быстро свели всех, кто был на огневой позиции, включая и ездовых, в два расчета. Для лучшего сектора обстрела выкатили орудия на край опушки леса, общими усилиями определили прицел и открыли огонь.
Четвертая батарея ожила. Своим огнем она прикрывала продвижение передков со снарядами. Затем перенесла свой огонь для поддержки шестой батареи.
Управлять огнем ни Вакоренко, ни Гаджаман, конечно, не умели. К счастью, четвертая всегда славилась своими наводчиками, такими, как П. П. Олейник, С. Н. Бондарь, В. Г. Письменюк, В. А. Нестеренко. Они хорошо знали свое дело.
Скоро батарейцы увидели, что танки с черными крестами на бортах ворвались на ОП шестой батареи. Вдруг два танка, вырвавшиеся вперед, вспыхнули. «Это последнее, — с горечью подумал Гаджаман, — что мог сделать огневой взвод Вавилова, у него кончились снаряды». Тем временем со стороны Раденковичи появилась колонна немецких танков, двигавшаяся к мосту через реку Умыж, 10, 15, 20 боевых машин насчитали артиллеристы. На батарее начали разворачивать орудия. Решили разрушить мост.
Это удалось сделать. Несколькими фугасными снарядами мост был поврежден перед самым носом у фашистов.
Первые машины остановились, образовался затор. Танки подставили свои борта под удар, и тут заговорила четвертая батарея. Второе орудие ударило по первому танку, первое — по последнему. Обе боевые машины запылали, а артиллеристы перенесли огонь на другие танки.
В панике фашисты развернули машины и убрались, оставив на поле боя 18 танков.
Вскоре с двух направлений четвертую батарею атаковало до батальона фашистских автоматчиков. Впереди них бежали офицеры. Бежали пьяные, во весь рост, с засученными рукавами, с расстегнутыми воротниками. Но горстка бойцов четвертой батареи перед врагом не дрогнула, открыла огонь шрапнелью.
Бой был тяжелый, фашисты, неся большие потери, упрямо лезли вперед, пытаясь захватить огневые позиции батареи.
Чем ближе приближались гитлеровцы к орудиям, тем труднее приходилось нашим наводчикам, снаряды рвались близко, и дым мешал им вести прицельный огонь.
Бой продолжался уже около двух часов, на раскаленных стволах пушек обгорела краска, оставалось все меньше и меньше бойцов в строю, кончались снаряды.
Гаджаман, как и прежде, помогал расчету орудия, подбадривал бойцов.
Когда фашистские автоматчики были в 100–150 метрах от батареи, он услышал голос наводчика:
— Они идут, шрапнель не берет!
Тогда Гаджаман подал команду:
— Поставить на картечь! Около орудий остаться наводчикам с заряжающими, остальным залечь и ружейным огнем отбивать атаки фашистов!
Наши пушки ударили картечью. После каждого разрыва картечь буквально сметала гитлеровцев. И они не устояли, стали быстро отползать назад. На поле боя осталась лежать третья часть личного состава батальона.
Гаджаман, проявив незаурядное мужество, выдержку и воинское мастерство, помог спасти шестую и пятую батареи. Благодаря меткому огню четвертой батареи удалось вывезти орудия шестой и пятой батарей на новые огневые позиция. Сам Гаджаман был несколько раз ранен, причем одно ранение в ногу было тяжелым, но не покинул огневых позиций до конца боя. Только когда было вывезено последнее орудие, он оставил батарею и отправился — нет, не в медсанбат, а к командиру дивизиона — доложить, что задание выполнено. Я в это время был на НП капитана Макеева я слышал доклад Гаджамана. Признаюсь, не смог удержаться, обнял и крепко расцеловал героя. Мне показали потом его шинель: она была пробита в 30 местах пулями и осколками. Каким чудом он остался жив — до сих пор не могу понять!