Метрах в трехстах от землянки начальника штаба мы залегли под сосной и напряженно глядели в небо. При каждом взрыве вжимались в снег. Рядом с нами, прислонившись к сосне, стоял боец и попыхивал самокруткой.

— Перестань дымить! — сердито сказал черноглазый сержант Гарифуллин.

Боец усмехнулся, показав под рыжими усами прокуренные зубы.

— Думаешь, увидят? — ткнул он цигаркой в небо.

— Маскироваться надо, — пробурчал штурман и еще глубже втиснулся в снег.

— Перезимуем! Это не страшно, это не минометы. А вы что, впервой под бомбами?

— А тебе-то какое дело? — обозлились мы вконец.

Красноармеец хмыкнул:

— Стало быть, у вас крещение? Понятно. Надо бы вам потемну уматывать отсель. Сейчас бы дома сидели. А теперь, чего доброго, еще холку намнут.

— Не болтал бы ты, сами знаем, что делать. Видел же, мы с машиной возились!

— Это верно, — согласился боец. — С техникой завсегда так.

Зенитки «заработали» дружнее. «Юнкерсы» сделали еще два захода и, сбросив остаток бомб, потянулись к линии фронта. Над поляной, вывалившись из-за облаков, закружилась «рама» — так называли немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик. Наш собеседник сразу же бросил окурок.

— Слышь? — толкнул он меня в бок. — Ты мне скажи, из чего эта зараза сделана? Ну никак ее не сшибешь! Кружит и кружит. По ней лупят все, кому не лень, из пулеметов, из ружей, а ей хоть бы хны!

«Рама» жужжала над поляной, точно огромный шмель. Серые комочки разрывов окружали ее со всех сторон. Она ныряла, затем круто взмывала вверх и вдруг, рассыпав серию мелких бомб, скрылась в облаках, а потом вновь появилась. В лесу гулко затрещали взрывы. Было похоже, будто кто-то большой и сильный ломает сухие деревья. Одна из бомб разорвалась неподалеку. Красноармеец вскрикнул и схватился за ногу. Я повернулся к нему:

— Ты что?

— Ногу разбило, — застонал он.

Пришлось нам в первый раз быть санитарами. Кое-как стащили валенок. Полезли в карманы за бинтами, но их там не оказалось.

— Наверное, в самолете? — переглянулись мы со штурманом.

А до него метров четыреста. И тут еще «рама» назойливо жужжит. Пострадавший, видимо, понял нашу беспомощность и, превозмогая боль, улыбнулся.

— Нате-ка, ребятки, забинтуйте, да покрепче, — и протянул нам пакет.

Мы начали бинтовать ему ногу, но, наверно, так неумело, что он, тихонько отстранив нас рукой, сам закончил эту несложную, казалось на первый взгляд, операцию. Затем достал из своего бездонного кармана большой складной нож и отрезал часть валенка. Получилось что-то вроде бота. С нашей помощью надел его на раненую ногу и сказал:

— Ну, пойдем, что ли?

Мы помогли ему подняться. И так, поддерживая раненого с двух сторон, заковыляли в санбат, благо палатки его находились неподалеку.

У штаба бригады нас встретил майор.

— Готовьтесь к вылету, — сказал он. — Ваш полк перелетел сегодня в Клин, вот сюда, — и ткнул карандашом в маленький кружочек на карте.

Со штурманом разобрали маскировку, прогрели мотор. Самолет заскользил по снегу и, добежав до середины поляны, оторвался от земли. Под крылом замелькали занесенные снегом деревья. На душе сразу стало легко. Во-первых, в воздухе не так страшно, как на земле. Ну что такое самолет, пусть даже и боевой, на земле, во время бомбежки? Ничто. А во-вторых, как-никак, выполнено первое боевое задание: пакет из штаба армии доставлен в бригаду точно в срок.

Мы летели над дорогой, с обеих сторон заваленной обгорелыми машинами, трупами лошадей, изуродованными орудиями, повозками. Кое-где, уткнувшись пушками в сугроб, чернели танки с крестами. У перекрестка валялись трупы фашистских солдат — их не успели убрать. Дорога войны. Мрачная, страшная дорога военных будней!..

Впереди показались груды битого кирпича, развалины завода. Самолет шел точно по курсу. Минут через десять слева должно было вытянуться Ленинградское шоссе. Перевалили через лес, и действительно, внизу появилась широкая автострада с колоннами людей и машин. Войска двигались на запад. А вот и Клин.

Сделав над городом круг, быстро нашли аэродром и без труда сели на ровное поле недалеко от зенитной батареи. Возле орудий стояли артиллеристы. Гарифуллин окликнул их:

— Братцы! Куда семьсот десятый перебрался?

— Не знаем! Поищи на той стороне аэродрома, — ответил за всех стоявший впереди сержант.

Мы заскользили на другую сторону аэродрома, высматривая по пути стоянки У-2. Но их нигде не было. У самого леса красовались остроносые «миги», около которых возились техники.

— Где тут семьсот десятый авиаполк стоит? — снова спросил штурман.

Техники переглянулись.

— Семьсот десятый? Про такой не слыхали, а он где базируется?

— У вас, в Клину.

Техники захохотали:

— Эх, куда хватил! Да разве это Клин? Это же Солнечногорск.

Штурман смутился, но тотчас же овладел собой и тоже рассмеялся:

— Значит, малость не дотянули?

— Оно и видно! — добродушно смеялись чумазые техники.

— Горючего-то хватит до дому добраться? — спросил кто-то из них.

— Хватит.

— Ну, тогда попутного ветра!

Через несколько минут сели в Клину.

Подрулив к стоянке, сразу увидели знакомые лица.

Снова вместе!

На следующий день получили приказ перелететь на озеро, расположенное недалеко от деревни Теряева Слобода.

Вылетали один за другим с интервалом 10 минут. Шли на высоте 30–50 метров. Летели строго вдоль дороги Клин — Ярополец.

До места долетели благополучно. Большая часть деревни была совершенно разрушена. В уцелевших домах окна побиты, двери выломаны.

Разместились мы в одном из таких домов. Окна забили фанерой. Поставили в комнате железную печку. Она немного согревала нас и служила кухонной плитой, на которой мы разогревали консервы для завтрака и ужина. Когда печурка горела, было тепло и как-то по-домашнему уютно, хотя всего в двадцати километрах находилась линия фронта.

Однажды вечером после полетов мы собрались в своем домике у печки. В комнате было темно. Техники засветили коптилку, разогрели консервы и приготовили ужин. Виктор Емельянов потешался над сержантом Зориным. Дело в том, что у него во время полета вырвало планшет, в котором находился пакет с секретными документами. Зорин развернул самолет и бросился на поиски. Он сделал шесть посадок. К месту последней посадки прибежали деревенские ребятишки. Один, утопая в снегу, приблизился к У-2:

— Дядя летчик, это не ваш самолет потерял прозрачную сумку? Так мы ее нашли!..

— Ты им хоть спасибо сказал? — под общий хохот допрашивал Виктор.

Дверь в комнату внезапно отворилась, нас обдало холодом, пламя в печурке заметалось, огонек коптилки из снарядной гильзы потух. На пороге появился лейтенант Ноздрачев. Он остановился и начал вежливо приглашать кого-то:

— Проходите, проходите, вот сюда, ближе к печке, здесь теплее.

В комнату вошли трое, одетые в меховые комбинезоны, унты, шлемы. У каждого через плечо на узеньком ремешке висели здоровенные деревянные кобуры. Кроме того, у всех были пистолеты ТТ. Незнакомцы прошли к печке. Емельянов и Зорин сразу же предложили им свои табуреты. Ноздрачев поздоровался и объявил:

— Товарищи, это наши боевые друзья. Всех троих приказано утром доставить в штаб фронта на станцию Перхушково. Полетим втроем: Емельянов, Шмелев и я. К рассвету техникам подготовить самолеты!

Мы окружили гостей, зажгли потухшую коптилку, в комнате стало светлее. Предложили с нами поужинать, но те отказались:

— Спасибо, нам нельзя есть.

— Это почему же, мясо нельзя? — удивился Виктор.

— Да очень просто, — ответил один из них. — Мы двенадцать суток голодали, мотаясь по тылам врага… А положенное на сегодня уже съели. И сейчас хотим просто посидеть с вами в тепле. Спасибо за угощение…

Все в комнате с любопытством разглядывали пришельцев. Емельянов и Манеров подсели ближе и стали расспрашивать:

— Как вы забрались к немцам?

Один из пришедших, который назвался старшим лейтенантом Синиченко, не спеша начал рассказывать.