Группу десантников — коммунистов и комсомольцев — забросили в тыл врага. Они должны были, ведя разведку, идти навстречу нашим наступающим войскам и, соединившись с ними, рассказать, где противник строит оборону, где у него склады с боеприпасами. Особое внимание надо было уделить расположению танков и огневых точек, скоплению фашистских войск.

— Выбросили нас ночью. Приземлились около деревни. Вскоре нас собралось шестеро, в том числе девушка, радистка. Остальных не удалось разыскать. Шли днем и ночью. Наблюдали за передвижением фашистов. Вдали от линии фронта было довольно спокойно. Раз в сутки заходили в деревни. Жители встречали нас тепло, кормили, рассказывали про немцев. Взятые с собой продукты мы берегли. Но чем ближе к фронту, тем становилось труднее. Деревни были забиты фашистами. Днем продвигаться стало невозможно. Отсиживались в лесах. Ночью шли дальше. Продукты кончились. Питались лишь сухарями да снегом. Костров не разводили, чтобы не привлекать внимания. Кончились и сухари. Остался только снег. На пятые сутки, голодные, озябшие, мы рискнули зайти в деревню. Тихо подошли к крайнему дому, постучали. За дверью послышался старческий голос: «Вам кого?»

Я ответил по-немецки: «Открывай». Вошли в сени, шепотом спросили открывшего нам дверь старика: «Немцы в доме есть?» — «Трое. Спят, вчера нализались, свиньи». Вшестером быстро покончили с ними, оттащили в огород, забросали снегом. Пришедшая затем старушка подала на стол две кринки молока, творог и буханку хлеба. Как волки голодные, накинулись мы на еду, быстро опорожнили посуду, съели хлеб. Вдруг за дверью послышался шум, затем немецкая речь. Вскочили. Куда деваться? Решили выбраться через чердак. В дверь уже барабанили. Чтобы не оставлять следов, захватили с собой кувшины из-под молока, блюдо из-под творога и забрались на чердак. Внизу началась стрельба, видно, фашисты почувствовали недоброе. Через слуховое окно мы попрыгали прямо в огромные сугробы — и бегом к лесу. Немцы заметили нас, ударили из автоматов. Радистка упала. Мы унесли ее в лес. А когда стрельба прекратилась, похоронили нашу боевую подругу комсомолку Валю в лесу, в огромном сугробе.

В деревни больше не заходили. Чем ближе к линии фронта, тем сильнее было движение на дорогах. Тянулись колонны бронетранспортеров, танки, самоходные орудия. А на востоке по вечерам полыхало красное зарево и слышался беспрерывный гул. Идти становилось все труднее.

Но ценные данные о противнике, карты с расположением фашистских войск и линиями обороны хотелось побыстрее вручить нашему командованию. На одиннадцатые сутки один из наших умер. На двенадцатые сутки совсем обессилели. Решили дальше не двигаться, а ждать своих. Вскоре скончался еще один товарищ. Осталось трое.

К вечеру на поляне показались люди в маскировочных халатах. Кто они? Немцы или наши? Каждый поудобней устроился за деревом, лег, положил около себя маузер, пистолет, нож. Лежим, ждем. Они нас заметили. Долго что-то обсуждали. А затем разошлись в разные стороны и стали окружать. Кольцо сужалось. Мы выжидали.

Кто же они? Наши или чужие? Они ползли, плотно прижавшись к снегу, не поднимая головы. Один из них, очевидно, наткнулся на что-то и выругался на самом настоящем русском диалекте. Свои!

Привели нас в штаб дивизии, потом отправили в штаб армии. Под контролем врачей стали кормить. Сначала понемногу, а затем стали давать побольше. Сегодня уже третий день, как мы питаемся нормально. Вот и вся история…

Рассказчик умолк.

Некоторое время в комнате стояла тишина.

— Так вот что такое война… — глубоко вздохнув, произнес девятнадцатилетний Зорин. А мне подумалось: «Вот что значит быть коммунистом, уметь по-партийному выполнять свой долг…»

Этот вечер крепко запал в душу каждого из нас, и мы не раз вспоминали о нем.

На следующий день с рассветом три самолета вылетели из Теряевой Слободы и взяли курс на Перхушково.

После посадки направились в лес. Там размещался штаб Западного фронта. В бараке у шлагбаума находилось бюро пропусков. Войдя в помещение, Синиченко предложил посидеть на скамейке, отдохнуть и на прощание покурить.

Из двери напротив вышел высокий мужчина в коричневом меховом комбинезоне и с удивлением стал рассматривать нас.

— Синиченко? — наконец произнес он, подбежал к разведчику, обнял его, уткнулся в воротник комбинезона.

Мы слышали, как наш ночной гость повторял:

— Товарищ майор, командир… жив!

Потом слышалось одно:

— Жив, жив!..

Наконец:

— Пойдем. Через час будем докладывать командующему…

— Нет, погоди, надо проститься.

И Синиченко подошел к нам:

— Спасибо, дорогие друзья. Будете в Москве, заходите…

Тепло распрощавшись с десантниками, мы вернулись в полк.

Во второй половине декабря полк перелетел в деревню Смольниково. Летный и технический состав разместился в домах у колхозников. На краю деревни, недалеко от леса, батальон аэродромного обслуживания оборудовал хорошую посадочную площадку. В сосновом подлеске были замаскированы самолеты.

К этому времени войска 1-й ударной армии вышли на реку Ламу и с ходу стали прорывать вражескую оборону, а авиационные части получили приказ — поддерживать наступление.

Все наши самолеты переоборудовали и приспособили для бомбометания. Позади штурманской кабины прорезали отверстие и вставили металлический цилиндр, куда помещалось 5–6 мелких осколочных бомб.

В холодный зимний вечер летчики и штурманы собрались на командном пункте. Командир полка капитан Куликов объявил:

— Получена боевая задача. Нам приказано нанести бомбовый удар по узлу сопротивления в районе Чекчино, на западном берегу Ламы. Это километрах в двадцати пяти от Волоколамска. Фашисты ведут оттуда усиленный пулеметный и минометный огонь. Предстоит уничтожить фашистские огневые точки и помочь нашим войскам освободить населенный пункт.

— Вот мы и стали ночными бомбардировщиками, — задумчиво произнес Виктор Емельянов, когда командир полка закончил указания и разрешил идти.

— А почему бы и нет? Пора, пора! — услышав разочарованный возглас Виктора, как-то очень тепло сказал парторг полка Жарков. — Идет большое наступление наших войск. Нужно их поддержать всеми силами. Вот и настало время стать ночными бомбардировщиками — теми, кем мы называемся и кем хотим стать. А теперь пошли, ребята! Надо подготовиться!

Жарков поднялся, вдавил недокуренную папиросу в пепельницу из консервной банки, улыбнулся своей светлой улыбкой и направился к двери. За ним потянулись и остальные.

Когда совсем стемнело, мы направились к своим «ночным бомбардировщикам».

Вот и первый боевой вылет. Настоящий боевой вылет за линию фронта. С нетерпением мы ждали этого часа.

Механик Коновалов доложил о готовности самолета к полету. Штурман Гарифуллин проверил подвеску бомб. Все было в порядке.

Запустив мотор, вырулил на старт. Старт дали немедленно. Самолет плавно оторвался от земли.

— Забирайся выше! — передал Гарифуллин.

Стрелка высотомера медленно поползла вверх.

Еще несколько минут полета — и внизу замелькали десятки вспышек: красных, желтых, синеватых. Вот она, линия фронта. Даже ночью не знают здесь покоя.

Высота полторы тысячи метров, а внизу отчетливо виднеется каждый разрыв. На стороне немцев вспышек больше. Это наша артиллерия обрабатывает их передний край.

Самолет идет над лесом. Вот и деревня.

— Цель вижу! — доложил штурман. — Держи правее!

Деревня вытянулась с востока на запад километра на полтора. На снегу отчетливо чернели квадратики изб, а возле них — автомашины.

— Заходи вдоль деревни, — скомандовал Гарифуллин. — Еще правее! Так держать! Гитлеровцы в избах! Греются, гады!

— Сейчас зашевелятся, ответил я.

Где-то в стороне засветил прожектор.

Мотор работал на полную мощность. Вдруг спереди у самого винта темноту прорезал сноп огня. Струя светящихся точек стремительно ринулась с земли навстречу самолету. «Крупнокалиберный зенитный бьет», — мелькнуло в голове.