Я побывал на этом месте несколько лет спустя. В высокой траве и среди кустарника белели уже обглоданные волками и лисицами черепа и кости безжалостно перебитых людей. «Как они могли это сделать? — спрашивал я сам себя много раз. — Что за люди эти солдаты, которые хладнокровно расстреляли беззащитных женщин и невинных детей?» В их оправдание нельзя даже сказать, что они были пьяны; не был пьян и командовавший ими офицер, не грозила им и никакая опасность. Хладнокровно, умышленно, спокойно прицеливаясь, чтобы бить наповал, они перестреляли свои жертвы, добили раненых, а затем попытались сжечь их тела. Но я не буду больше говорить об этом. Подумайте обо всем этом сами и попытайтесь найти подходящее имя для людей, учинивших эту бойню. [19] Во время путешествия вверх по реке мы видели много важенок и годовалых оленят, группу самок и молодых вапити, но ни разу не встретили самцов этих видов. На обратном пути перед заходом солнца самцы-олени стали выходить к воде из оврагов и лощин. Мы убили большого жирного оленя. Мадам Ягода повесила всю переднюю четверть туши над очагом в палатке. Мясо, вращаясь над огнем, медленно жарилось в течение нескольких часов. К 11 часам она объявила, что мясо готово, и мы не устояли перед соблазном отведать жаркого, хотя уже основательно поели, когда начало темнеть. Оленина была так вкусна, что очень скоро от туши не осталось уже ничего, кроме костей. Я не знаю лучшего способа жарить мясо. Жарить нужно на малом огне в палатке, где нет ветра. Мясо подвешивается на треноге; пока оно жарится, время от времени его нужно подталкивать, заставляя вращаться. Чтобы зажарить тушу как следует, надо несколько часов, но результаты с лихвой окупают труд.

Наши люди скоро срубили деревья, перетащили нужные для постройки бревна и сложили стены «форта»; сверху настлали крышу из жердей и засыпали ее толстым слоем земли.

В готовой постройке было восемь комнат, размером приблизительно по шестнадцать на шестнадцать футов. Одна из них служила для торговли, две комнаты были жилые, в каждой стояли грубо сложенные из камней, на глиняном растворе, но вполне годные для отопления камины с трубой. Остальные комнаты служили складами товаров, мехов и шкур. В стенках торгового помещения мы проделали множество маленьких отверстий, через них можно было просунуть ствол ружья. Заднюю сторону квадрата охраняла наша шестифунтовая пушка. Мы считали, что принятые меры для защиты от нападения заставят даже самых отчаянных смельчаков призадуматься раньше, чем решиться напасть на форт.

Едва мы закончили форт, как пришли черноногие пикуни и поставили свои палатки в длинной широкой долине, примерно в одной миле от нас ниже по течению. Большую часть времени я проводил в лагере с женатым молодым человеком по имени Хорьковый Хвост и еще с одним со странным именем Говорит с Бизоном. Эти два индейца были неразлучны; они оба полюбили меня, а я их. Оба жили в новых палатках с хорошенькими молодыми женами. Как-то я сказал им:

— Вы так друг к другу привязаны, — не понимаю, почему бы вам не жить вместе в одной палатке. Вам бы пришлось меньше возиться с укладкой, меньше уставали бы лошади при переходах, меньше тратилось бы труда на сбор сучьев для топлива, на разбивку и свертывание палаток.

Говорит с Бизоном расхохотался.

— Сразу видно, — ответил он, — что ты не женат. Запомни, друг мой: двое мужчин могут мирно и долго дружить, но женщины — никогда. Не пройдет и трех дней, как они начнут ссориться из-за пустяков, да еще будут пытаться втянуть в свои раздоры мужей. Вот почему мы живем отдельно — чтобы не ссориться с женами. Сейчас они любят друг друга, так же как любим друг друга и мы. К счастью для всех, у нас две палатки, два очага, два вьючных комплекта и прочный мир.

Подумав, я понял, что они правы. У меня были знакомые две сестры, белые,

— впрочем, это особая история. Замужние женщины ни белые, ни индианки не могут в мире и дружбе вести общее хозяйство.

Я наслаждался жизнью в этом большом лагере с семьюстами палаток — в них жило около трех с половиной тысяч человек. Я научился игре в колесо и стрелу и другой, в которой партнер прячет в одной руке кусочек кости; я даже выучил песню игроков, которую поют вечерами вокруг очага в палатке, когда играют в угадывание кости. Я ходил смотреть на танцы и участвовал в танце «ассинапеска» — танце ассинибойнов. Учтите, что мне еще не исполнилось двадцати лет; я был еще мальчик, и притом, может быть, более глупый, более беззаботный, чем большинство юношей.

В танце ассинибойнов участвуют только молодые неженатые мужчины и девушки. Старшие, родители и родственники, бьют в барабаны и поют песню, сопровождающую этот танец, очень оживленный и довольно свободный. Женщины сидят на одной половине палатки, мужчины на другой. Начинается пение, в котором участвуют все. Танцующие становятся друг против друга, они приподнимаются на носках, затем опускаются на пятки, сгибая колени. При этом они выступают вперед, сближаясь, затем отступают, снова сходятся и снова отступают много раз; все поют, все улыбаются, кокетливо заглядывают друг другу в глаза. Танец длится, бывает, несколько часов, с частыми перерывами для отдыха, иногда чтобы поесть и покурить. Но самое интересное наступает в конце праздника. Снова ряды юношей и девушек сблизились; внезапно одна из девушек поднимает свой плащ или накидку, набрасывает его на голову себе и выбранному ей юноше и крепко целует его. Зрители заливаются смехом, барабаны бьют еще громче, песня становится еще звонче. Ряды отступают назад — у избранника очень смущенный вид, все рассаживаются по местам. Расплата за поцелуй происходит на следующий день. Если молодому человеку девушка очень нравится, он может подарить ей лошадь или двух лошадей; во всяком случае он должен сделать ей подарок, хотя бы медный браслет или нитку бус. Мне кажется, что я был «легкой добычей» для этих бойких и, боюсь, корыстолюбивых девиц, так как меня накрывали плащом и целовали чаще, чем всех остальных. А на следующее утро три или четыре девушки со своими матерями являлись на наш торговый пункт; одной нужно было дарить много ярдов яркого ситца, другой красную шерсть и бусы, третьей одеяло. Они разоряли меня, но когда танцы устраивались снова, я опять участвовал в них.

Я танцевал, играл в азартные игры, участвовал в скачках, но все же моя жизнь в лагере не была только одной непрерывной цепью легких развлечений. Я часами просиживал со знахарями и старыми воинами, изучая их верования и обычаи, слушая их рассказы о богах, повествования о войне и охоте. Я посещал различные религиозные церемонии, слушал патетические обращения знахарей к Солнцу, когда они молились о здоровье, долголетии и счастье своего народа. Все это было чрезвычайно интересно.

Увы, увы! Почему эта простая жизнь не могла продолжаться и дальше? Зачем железные дороги и мириады переселенцев наводнили эту чудесную страну и отняли у ее владельцев все, ради чего стоит жить? Индейцы не знали ни забот, ни голода, не нуждались ни в чем. Из своего окна я слышу шум большого города и вижу бегущие мимо торопливые толпы. Сегодня резкая холодная погода, но большинство прохожих и женщин и мужчин легко одеты, лица у них худые, а в глазах светятся грустные мысли. У многих из них нет теплого крова для защиты от ненастья, многие не знают, где добыть пищу, хотя они рады были бы изо всех сил работать за пропитание. Они «прикованы к тачке», и нет у них другой возможности освободиться, кроме смерти. И это называется цивилизация! Я считаю, что она не дает ни удовлетворения, ни счастья. Только индейцы, жители прерий, в те далекие времена, о которых я пишу, знали полное довольство и счастье, а ведь в этом, как нам говорят, главная цель человека — быть свободным от нужды, беспокойства и забот. Цивилизация никогда не даст этого, разве что очень-очень немногим.

Молодые и пожилые мужчины из племени черноногих постоянно отправлялись в военные походы группами в десять-пятьдесят человек или даже больше. Они развлекались, устраивая набеги на окрестные племена, которые вторгались в обширную область охоты черноногих, угоняли лошадей у этих племен, если удавалось, приносили из набегов скальпы. [20] Возвращение отряда после удачного похода торжественно обставлялось. В нескольких милях от лагеря участники похода облачались в свои живописные военные наряды, красили лица, убирали лошадей орлиными перьями, расписывали им шкуры, а затем спокойно подъезжали к вершине холма, с которого была видна деревня. Здесь они запевали военную песню, бешено нахлестывая коней, пускали их вскачь и, стреляя из ружей, гоня перед собой взятых у врага лошадей, мчались с холма в долину. Задолго до их появления лагерь уже кипел от возбуждения. Женщины, побросав работу, выбегали им навстречу, за женщинами медленнее и спокойнее шли мужчины. Как женщины обнимали вернувшихся невредимыми любимых! И сейчас же начинали раздаваться женские голоса, певшие хвалу мужу, сыну или брату: «Вернулся Лисья Голова, — восклицала какая-нибудь женщина, — о, ай! вернулся храбрый Лисья Голова и гонит перед собой десять лошадей из вражьего табуна. И он принес с собой скальп врага, убитого в бою. О храбрец! Он принес оружие убитого врага, храбрый Лисья Голова!»