Вскоре многие познакомились с новой партией.

Сидел как-то Иван Кочетков в сельсовете, толковали они с Тимофеем, как им объединить бедноту, и вдруг приходит с жалобой поп Акакий.

— Як вам, власть предержащие. Извольте почитать, чья прокламация? — И предъявляет написанный на какой-то картонке плакат:

— Гм, — сказал, покрутив усы, Тимофей, — лозунг правильный, а вывод странный.

— Более чем странный, — взвизгнул поп, — морковь повыдергана, вишни оборваны!

— Ребячье баловство, — пожал плечами Тимофей.

— Какое же баловство, самая настоящая экспроприация! С угрозами. Вот, полюбуйтесь, какое я требование накануне получил. — И поп Акакий предъявил бумажку, на которой печатными буквами было написано:

— Гм, — смутился Тимофей и еще покрутил усы, — весьма невежливо… конечно. А кому это вы, батюшка, не дали медку?

— Старушке одной, хворой Агафье, вы ее знаете, — ответил поп, — была когда-то у меня в услужении. Чего ее медом раскармливать? Все равно не нынче-завтра преставится… Сами понимаете — не в коня корм…

— Кто же это за нее заступается? — покрутил ус Тимофей. — Кругом одинокая старушка, сильной родни нет, один только и есть внучонок Данилка, да и тот слабосилен… Не велик застой!

— Так ведь это же не один кто-то, а партия! Вы полюбуйтесь, вот выписка из постановления, — предъявил поп Акакий третий документ.

«Решили и постановили — запросить у попа Акакия немного меду для хворой бабушки Агафьи, очень ей перед смертью медку отведать хочется. «Обязательно, — говорит, — с батюшкиной пасеки, духовитого». Поручить получить Данилу Фокину.

Председатель ПСР

Секретарь.»

Подписи опять неразборчиво.

— Та-ак! — удивился Тимофей. — Новая партия у нас объявилась, ты слыхал, товарищ Кочетков?

Иван Кочетков только покачал головой и отвернулся, чтобы скрыть усмешку.

— А может, Агафье-то стоило бы вам послать медку?

Столько лет на вашу семью проработала, — сказал он.

А поп Акакий так и вскинулся, так и завопил:

— Я насилию не уступлю! Я террору не поддамся!

Прошли времена «грабь награбленное»! Я вас к порядку призову! Нет правды на местах, но есть она повыше!

И еще что-то кричал.

— Да вы успокойтесь, батюшка, — сказал ему вежливо Тимофей. — Мы самоуправства не поощряем. Оставьте документики, мы в этом деле разберемся.

И когда обозленный поп ушел, обратился к Кочеткову:

— Ну, что ты скажешь, Иван? Это что еще за подпольная организация появилась такая вредная?

— Не знаю, дружище, но если она Агафье медку, попу деготьку — значит, для пролетариата не очень вредная.

— Председатель у них есть, секретарь… Заседания…

Вот так штука. Я здесь Советская власть, и меня на заседания не зовут и в президиум не сажают. Дожил!

Кочетков рассмеялся и ничего не ответил Тимофею.

А рассмеялся Иван Кочетков потому, что вспомнил, как недавно, сам того не ведая, наверное, побывал на заседании этой таинственной партии.

Как-то раз сидели они с Машей на завалинке вечерком, и было им грустно.

— Скушно мне с тобой, Иванушка, — говорила Маша тихим голосом. Повидавши нового, не могу я жить по-старому. Своего теленочка поить. Своего поросеночка кормить. Свою полоску хлебца жать… Тесно мне, душно мне в такой жизни.

— Уж куда тесней, — вздыхал Кочетков.

— Отпусти ты меня в совхоз, Иванушка, на большие дела.

— Повремени, Маша, — отвечал Кочетков, — начнутся и у нас большие дела.

— Да откуда ты знаешь, что они начнутся?

— Партия об этом говорит нам, Маша.

И вот когда сказал он о партии, тут из зарослей лопухов появился вдруг лобастый мальчишка и сказал:

— Дядя Иван, расскажите вы нам, мальчишкам, про партию, очень этим делом ребята интересуются. Откуда она взялась?

Встрепенулся Иван, слетела с него грусть. Поглядел он в глаза ребят, широко раскрытые, и потеплело у него на сердце.

И рассказал он про партию так, что и Маша заслушалась. Рассказал он о том, как из маленькой-маленькой кучки, в которой было всего несколько рабочих, образовалась вокруг молодого Ленина партийная организация первых коммунистов.

Как было им трудно, как было им тяжело! Боролись они против власти царя, помещиков и буржуев тайно, в подполье, мало-помалу создавая ячейки партии на фабриках и заводах, организуя для борьбы рабочий класс.

Как издавали подпольную газету «Искру», потом «Правду». Боролись против предателей. Против нытиков, маловеров. Не страшились ни тюрем, ни пыток, ни смерти за рабочее дело.

Сидел на троне царь, словно Кащей Бессмертный. Вокруг стража, вокруг войско. Графы, князья, буржуи его трон золотом подпирают. Деньги ведь тоже сила.

А на стороне большевиков одна-единственная народная правда. Но в ней-то и скрывалась великая сила.

Как грянула в октябре семнадцатого года революция, так и рассыпалось все царство Кащея Бессмертного, как в сказке!

И очутились графы, князья, буржуи — все внизу, а рабочий с крестьянином — наверху!

Ребята слушали затаив дыхание.

— Вот за то народ-то партию-то и любит! — воскликнул Степан. — Она ему помогла верх взять!

— И ведь какая же малая вначале-то была? — сказал Сережка. — Небольшая кучка! А царь-то ее уже боялся.

И жандармы трусили. Если действовать втайне, подпольно, врагам будет страшней!

Тогда Кочетков не обратил внимания на эти слова мальчишки, но теперь догадался, что они были неспроста!

Действия подпольной партии вскоре привели семейство жадного попа в великий страх и трепет. Что бы ни делал поп, попадья, все его чады и домочадцы, все время случались в доме и в хозяйстве ужасные происшествия.

Поп охранял свой дом и имущество с дубинкой, попадья с кочергой, церковный служка — с метлой, сын Анатолий — с двухствольным ружьем, поповна Ангелина — с электрическим фонарем. Ложась спать, обследовали все закоулки, чуланы, заглядывали и в подпечье и под кровать.

Жившая в поповском доме старая барыня, последняя владелица сожженного имения, и та вооружилась зонтиком — во все темные углы тыкала и крепче прижимала к груди клубок синей шерсти, единственное имущество, с которым она выбежала когда-то из горевшего дома.

Девочка на побегушках, Дуняшка, со страху металась без толку и всем мешала, всем попадалась под ноги, как бестолковая кошка.

Каждый день, каждую ночь приключались какие-нибудь беды.

То самовар утром распаялся. Загудел, засвистел вдруг как сумасшедший, пар из него пошел и потекло олово.

И весь он скорежился, как бес на картинке Страшного суда.

То коровы с пастбища как бешеные прибежали, хвосты вверх, рогами трясут, бьют копытами, ревут, словно им под хвостами скипидаром смазали. Вокруг двора носятся, через заборы перепрыгивают, капусту топчут…

То вдруг пчелы с утра не вылетали. Самый взяток — липа зацвела, а они гудят в ульях, в воздухе над пчельником ни одной. Бросился поп-пчеловод и вместо божьего слова пустил такое ругательство, что попова дочка, бежавшая за ним, споткнулась и об дымарь нос расквасила.

Оказалось, у всех пчелиных домиков летки глиной замазаны!

Когда попадья побежала в сельсовет жаловаться, Тимофей только руками развел.

— Ну, — говорит, — матушка, это не иначе в вашем быту завелись бесовские шутки!

Не выдержало поповское семейство такой осады и выслало Дуняшку парламентером с наказом найти этого скверного Данилку. Пусть получит для своей болезной бабки Агафьи злополучного меду.

Данилка пришел как ни в чем не бывало, такой же, как всегда, вялый, робкий, бледный, но чашку для меда принес большущую деревянную, из каких в деревне квас хлебают.