Когда же он описал бедствия «Юноны», Консепсия поднялась и быстро вышла из комнаты.

Вскоре после ее ухода Резанов тоже поднялся. Визит и так затянулся. Он легкой шуткой закончил рассказ и, поблагодарив семью Аргуэлло, стал прощаться. С шумом поднялись Давыдов и Лансдорф. Им порядком надоело сидеть за столом. Лансдорф хотел спать, а мичман торопился рассказать Хвостову про все смешное, что видел в испанской крепости. И подразнить приятеля знакомством с необыкновенной красавицей.

Прощаясь, Николай Петрович сказал о главной цели своего посещения. Он попросил провизии для команды и разрешения остаться на несколько дней в гавани, пока приведут в порядок судно. Тогда он сможет отправиться в Монтерей. Он отложил разговор об этом умышленно, чтобы не показать его исключительную важность.

Луис сказал, что все будет сделано и что кораблю незачем торопиться. Бумаги в Монтерей он сегодня же отправит нарочным.

Донья Игнасия и монах просили русских синьоров не торопиться. Несмотря на невыносимую жару, синьора вышла на крыльцо проводить гостей.

А во дворе Резанова и его спутников ожидал сюрприз. Несколько солдат и служителей, изнемогая от зноя, уже грузили в скрипучую телегу мешки с мукой, овощами, кур, живую свинью. Это была провизия для «Юноны».

— Кто вам сказал? — спросил озадаченный дон Луис одного из солдат.

— Синьорита, — ответил солдат.

Молодой комендант засмеялся, махнул рукой.

— Консепсия!.. Конча!.. — крикнул он. — Синьоры уже уезжают!

Но девушка не отозвалась.

…Стреляла пушка. Эхо гудело в горах, медленно уплывал дым. Несколько байдар шли к берегу, теряясь в дожде между лесистыми островками. На последней уходил Баранов, проводивший «Юнону» в далекое странствие. В меховом картузе, невысокий и сутулый, правитель российских колоний долго глядел вслед кораблю. Потом повернулся к берегу.

Было сыро и холодно, низкие тучи закрыли вершину горы, моросящая пелена оседала на скалы, на первые венцы крепости Ново-Архангельской — столицы далеких земель. Сотни людей с надеждой следили за уходящим судном…

Таким запомнился день отхода из Ситхи…

Резанов отложил перо. Негромко плескалась за бортом волна, изредка скрипела обшивка. Светлый зайчик, отбрасываемый стеклом иллюминатора, дрожал на стене каюты. Стоял полуденный час; на корабле, кроме вахтенных матросов, все отдыхали, укрывшись от зноя.

Но Резанов не ложился. Широкоплечий, в одной рубахе, он сидел у стола и на четвертушках тонкой японской бумаги писал в Санкт-Петербург письмо. Уже третье и этом новом 1806 году. Последний раз писал из Ново-Архангельска, куда прибыл сразу же после безрезультатного посольства к японскому императору. Корабли кругосветной экспедиции ушли домой, он остался в колониях выполнить второе поручение — ознакомиться с делами Российско-американской компании — настоящего хозяина Аляски.

Богатство и нищета, небывалые возможности и бессилие, великие замыслы и косность стояли рядом, и пока только воля и ум Баранова не давали погибнуть начатому.

Больше ста лет назад русские люди появились в этих местах. Огромная Россия простиралась до трех океанов, и смелые ее мореходцы первыми открыли Америку с севера, первыми поселились на не принадлежащих никому берегах. Беринг и Чириков нашли пролив и море, «Российский Колумб» Григорий Шелехов обосновался на Алеутских островах и Аляске, создал компанию для освоения новых земель. Необозримые равнины и горы, снежное безмолвие, леса и реки напоминали родину, влекли к неизведанному и, быть может, счастливому. Бежали сюда мужики от каторжной жизни, поморы, прогоревшие купцы, солдаты, вольные люди — все, кто еще верил и искал…

Компания промышляла морских котов и бобров. Пушное богатство заполнило рынки мира. Мешки золота давали Кантон, Кяхта, Лондон и Амстердам, но люди гибли без счета от стычек с индейцами, суровой природы, лишений и голода. Полтора года шли сюда корабли из Санкт-Петербурга, десяток тысяч верст и два моря отделяли его от колоний по другому пути через Сибирь. Своего хлеба не было.

«Российский Колумб» умер в Иркутске десять лет назад. Десять лет правил колониями его преемник, Александр Баранов, одним своим именем державший в повиновении всех жителей далекой страны. Стареющий и одинокий, он терпеливо ждал помощи родины, строил широкие планы. Теперь корабли пришли. Молодой царь внял настойчивым просьбам главных хозяев компании, обеспокоенных письмами правителя, внял осторожным советам министра коммерции. Просвещенные люди обеих российских столиц заинтересовались далеким краем. Посольство в Японию должно было открыть порты для торговли с колониями, посланнику Резанову поручалось навести здесь порядок.

Памятна навсегда осталась первая встреча. «Мария Магдалина», на которой он вышел из Камчатки, долго носилась с пьяной командой по морю, и Резанов, измученный и отчаявшийся попасть на этой «блуднице» куда-нибудь, кроме морского дна, увидел, наконец, Ситху. Так же, как спустя много месяцев при отплытии в Калифорнию, шел дождь, но скоро тучи рассеялись, и красно-бурый свет заходящего солнца озарил берег, нескончаемые леса, гряду островов, скалы и снежную вершину горы. Еще дальше тянулись отроги Кордильеров, уходивших в глубину материка. Красота открывшихся мест и простор подействовали даже на буйную команду «Магдалины», а когда над чуть приметной крепостью взвился флаг и долетели первые звуки салюта, неистовый грохот всех пушек «Магдалины» выразил искреннюю гордость и восхищение.

Резанов прожил в Ново-Архангельске почти пять месяцев и за все это время не мог надивиться нетронутым богатствам края, дикости и бесчинствам людей, боявшихся только одного Баранова, непрестанной борьбе и лишениям, уму и великим замыслам правителя — тихого и нелюдимого с виду каргопольского купца. Неизвестно, когда он ел, спал. В дощатой казарме, протекающей от дождей, не раз видел Резанов пустую кровать его. На столике лежали книги, гусиное перо и бумаги, прикрытые куском старого паруса. В бумагах были заметки о постройке школы для «диких», о мореходных классах, кораблестроении, гаванях от Амура до Сандвичевых островов, о торговле с Китаем и Калифорнией, о сохранении лежбищ морского зверя, о выплавке меди, хлебородных долинах подальше к югу.

— Большая тут земля и больших попечений требует… — сказал он как-то Резанову с горечью и поглядел на него глубокими светлыми глазами. — Диким просвещение, а не силу принести должно. А так платим кровь за кровь… А ежели бы подумали, как с честью поддержать обладание сими местами, усилить промысел мехов и торговлю, доставя спокойствие, довольство и изобилие обитающим здесь народам, может, и внуки наши вспомнили бы добрым словом…

Резанов глядел на него и начинал понимать, что чувствовал этот человек, сжегший недавно индейский поселок за нападение на Якутат.

Видел посланник и то, как, отказывая себе во многом, на свои личные средства правитель снаряжал партию байдарок для описания берегов, собирал на Кадьяке девушек-креолок и сирот-индианок для обучения рукоделию, мечтал о постройке верфи и о своих кораблях…

Резанов поддержал его планы. Он ехал сюда предубежденный против Баранова — правителя-самоучки, собирался «учинить разгром», но после того, что увидел сам, стал на его сторону. Он вспомнил встречу с Александром Радищевым, недавно вернувшимся из сибирской ссылки. Радищев служил в комиссии составления законов, готовил проект гражданских реформ, интересовался делами российских колоний. В Иркутске он познакомился с Григорием Шелеховым и читал книгу Радищева.

Резанов не раз уже слышал о Радищеве, сосланном Екатериной за сочинение «Путешествие из Петербурга в Москву», книгу страстную и обличительную; за эту книгу Радищев сперва был приговорен к смертной казни… Резанов хотел познакомиться с крамольным писателем. В эти первые годы показного заигрывания царя с просвещенными людьми России зародилось «Вольное общество любителей словесности, наук и художеств». Возглавляли общество последователи Радищева — Иван Борн, Иван Пнин. Один из них и познакомил Николая Петровича с Радищевым при случайной встрече возле Сената.