Уже не в первый раз Консепсия говорила о делах, которые так близко касались планов Баранова и о которых Николай Петрович сам писал министру коммерции. Она словно присутствовала при его беседах с правителем в далекой Ситхе… Мерно шагает по залу хозяин российских колоний, низенький, в неизменном черном кафтане, подходит к глобусу, проводит пухлой рукой две черты.

— От Кантона и до Сан-Франциско, границу Калифорнии составляющую, могут ходить суда наши, и своих и соседственных стран благосостояние усилять… А когда возрастет торг, не потребуется отправлять суда кругом света, не будет риску от дальних плаваний и корсаров. У гишпанского двора нужно испросить дозволение приходить судам нашим для закупки зерна и разных продуктов в Калифорнии и островах Филиппинских.

Планы оставались пустой мечтой. Петербург похоронил не одно начинание. Пока же пришлось ехать сюда выпрашивать хлеб…

Николай Петрович встал, отодвинул кресло.

— Я очень благодарен вам за доброе мнение о нас, — сказал он серьезно. До сих пор он все же говорил с ней полушутливо. — Мы могли бы быть добрыми соседями… А что касается янки, они действительно ничего не упустят…

— Да… — сказала Конча и положила молитвенник на выступ окна. — Они заняли Луизиану и скоро займут Калифорнию… Все это уже было… Когда пришли сюда первые завоеватели, они тоже строили огромные каменные здания, церкви. Они тоже пролили много крови, хотели создать сильную страну… Может быть, они делали не так, я не знаю, но сейчас — жалкие хижины и глиняные крепости, возле которых валяются старые пушки. И люди, которые умеют только играть на мандолине. Хотя крови не меньше… Святая матерь! Я очень жалела когда-то, что родилась девочкой!

Она покраснела и, глянув исподлобья на Резанова, притихла.

— Я беспокою вас, — закончила она неловко. Морщинка перерезала ее смуглый лоб.

— Нет! — Резанов подошел к ней блинке.

Смелость и осведомленность Консепсии, чистота ее прямой натуры все сильнее поражали и покоряли его. Неужели шутливая дружба, скрепленная невольной симпатией, превращалась в более сильное и глубокое чувство?..

— Конча… — назвал он ее неожиданно по имени. — Я вижу, вы очень любите свою страну! Хотя недавно не очень ее хвалили.

Удивленная, она немного отодвинулась. Затем вспыхнула, взяла свой молитвенник.

— Да.

— И не покинули бы ее никогда?

— Не знаю…

— Даже на корабле с белыми-белыми парусами?..

Резанов тихонько отобрал у нее черную книжечку с золотым распятием. Но девушка на этот раз ничего не ответила и, блеснув гладко причесанной опущенной головой, быстро вышла из комнаты.

Лансдорф запретил Резанову в течение пяти-семи дней покидать президию. Ушибы Николая Петровича были не так уж значительны, но естествоиспытатель боялся, что могут быть осложнения.

— Вы посланы самим государем императором, сударь, — говорил он нарочито официально, укрепляя сползавшие очки. — Вам надлежит соблюдать осторожность. На корабле качка, а здесь… О, я хотел бы болеть здесь! — заканчивал он лукаво, поднимая указательный палец.

Старательный натуралист являлся по жаре два раза в день и скрывал свое огорчение, что не может вместе с Давыдовым снова отправиться на реку. Резанов строжайше приказал мичману и Хвостову не оставлять «Юнону».

Навещать Николая Петровича приходили почти все обитатели крепости. Утром обычно появлялся домоуправитель в сопровождении Мануэллы, и пока индианка, кося смеющиеся глаза в сторону сидевшего в халате Резанова, убирала постель или, ползая на коленях, вытирала пол, старик торжественно справлялся о здоровье, сообщал, что какой-нибудь де ла Круц уснул на посту, а у кобылы капрала родился жеребенок; что роса сегодня обильнее вчерашней; что в 1795 году в этот день было землетрясение…

Потом наступала очередь дона Аргуэлло. Так же, как и его древний слуга, комендант приходил в неизменной парадной форме, после церемонного поклона садился и, сказав несколько слов, уходил. Резанов видел, что он озабочен своим положением хозяина.

Младших Аргуэлло приводила донья Игнасия или Гертруда — старшая девочка после Консепсии, добродушная и толстая ленивица. Дети выстраивались шеренгой и, глядя друг на друга и раскланиваясь, разноголосо приветствовали:

— Buenas dias, senor!

Последней кланялась Гертруда, затем, поворотив свою команду к двери, неторопливо уходила, улыбаясь, совсем как маленькая женщина.

Из всей семьи не показывался только Гервасио. Однажды Резанов спросил про него у Луиса, навещавшего его раза три в день. Юноша смутился и сказал, что он не знает, в чем дело, но Консепсия потребовала у дона Аргуэлло отправить Гервасио в миссию Санта-Роза.

— Они очень поссорились. Это было после обвала. Конча даже мне ничего не сказала. Она стояла бледная в кабинете отца и поклялась перед Мадонной, что так надо.

Может быть, Луис действительно не знал, может быть, не хотел говорить, но Резанову вдруг показалось, что между исчезновением Гервасио и случаем на дороге есть какая-то связь. Волчий взгляд ровесника Луиса, заостренное лицо с нависшими надбровьями всегда вызывали антипатию. Но Резанову сейчас было не до этого. После разговора с губернатором прошло уже несколько дней, однако до сих пор никто из монахов не явился. Может быть, все их разговоры о желании продать хлеб были притворством, и губернатор, зная об этом, так легко дал свое согласие?.. Беспокоило и положение дел на корабле, бездельничавшая команда которого снова начала ворчать. Хвостову пришлось посадить двоих матросов в карцер…

Приезд падре Уриа сразу поднял настроение Резанова. Настоятель только что вернулся из дальней поездки, о несчастном случае узнал час назад. Священник даже не отдохнул после утомительной дороги. Ссутулившийся и еще более потемневший, он сидел в кресле и, слушая Резанова, медленно перебирал четки.

— Misericordia! — сказал он, наконец, когда Николай Петрович кончил. — Милосердие господне! Велики его имя и слава! Я рад, синьор Резанов, за вас и за свою бедную страну. Тридцать лет я живу здесь и тридцать лет верю, что настанут и для нее лучшие дни… И вот, не дай господи, несчастье с вами!.. — он поднял голову, оставил в покое свои четки. — Я говорю чистосердечно, синьор Резанов, в Европе всякое могли подумать. Там каждый день меняются веяния, корсиканец натравливает народы друг на друга. Губернатор сказал, что может вспыхнуть война и между нашими государствами…

— А вы верите этому? — живо спросил Резанов. Он очень обрадовался приходу миссионера, длительное отсутствие которого тоже начинало его тревожить.

— Не знаю, — ответил Уриа. — Но твердо верю, что если и будет, то долго не протянется. Нам нечего делить, ни там, ни здесь… Если бы вы только знали, какое процветание возможно в здешних местах! Прекрасные гавани, плодородные земли, леса и горы, в которых индейцы давно уже нашли железо и серебро, а может быть, там есть и золото. Пастбища, годные для пропитания бесчисленных стад. Но бедная Калифорния забыта! Его величество содержит гарнизоны, миссии, тратит в год полмиллиона пиастров, но не имеет доходу ни реала. Торговля здесь в небрежении, и министры жалуются и проклинают землю, которая приносит один убыток. Мы же сидим, как нищие. Жалкие свои потребности не можем удовлетворить даже по неимоверным ценам. Судите сами. Из Санта-Блаза раз в год приходит корабль, мы отдаем ему наперед деньги, чтобы только на будущее лето выслали нам самое малое! А между тем Буэнос-Айрес, Вера-Круц, Каракас и Картагена уже пользуются плодами торговли, процветают. Правительство не устояло перед янки, особенно, когда министр Соединенных Штатов выехал из Мадрида, и уступило им для торговли четыре порта на восточном берегу… Я откровенно скажу вам… — падре Уриа выпрямился, провел рукой по лицу, глянул на Резанова внимательными усталыми глазами. — Нужно, чтобы и ваш император настоял на торговле с нами. На этом берегу мы самые близкие ваши соседи и за двадцать с лишним лет убедились в вашем доброжелательстве. Не рассчитывайте, конечно, что у нас все так думают, большинство — не так. Противоречия при дворе и в Мексике, стремление янки и англичан поссорить нас с вами, чтобы самим укрепиться в Калифорнии, и еще кое-что другое — все это требует преодоления и настойчивости. Однако, синьор Резанов, я стар, чтобы кривить душой. У нас разные религии, но бог один и едины стремления… Кто знает, может быть, вы лучше нашего устроите свою жизнь…