Вечер давно наступил и кончился. Полноликая луна взошла над оградой, озарила часть двора, пересеченного длинной тенью креста, белую стену звонницы. Второе окно выходило в сад. Оно не было защищено обычной решеткой, и сквозь узкую прорезь виднелись кусты и деревья и между ними широкая тропинка, ведущая куда-то вправо. Пятно света, не от луны, а из не видного отсюда окна, лежало на этой дорожке с нависшими над ней серебристыми листьями оливы.

Кто-то тоже еще не спал и даже не собирался ложиться, потому что свет в окне стал ярче, словно передвинули свечу поближе, а потом раздались негромкие звуки клавесина. Ничего, конечно, в этом особенного не было, играть мог любой из монахов, но Алексей вдруг почувствовал, как у него учащенно забилось сердце. Грустная повесть Петронио не выходила из памяти, и стремление побывать в миссии невольно было связано с нею. Правда, странный разбойник называл местность Сан-Пабло. Но названия миссии они не знали, надпись на молитвеннике солдата могла быть сделана и много лет назад… Может быть, это и есть та миссия, где живет осиротевшая синьорита?

Алексей взобрался на подоконник и заглянул в сад. Но рассмотреть освещенное окно мешали кусты и густая листва, зато звуки клавесина прекратились и послышался быстрый возбужденный голос. Стена и расстояние не давали возможности что-либо разобрать, однако Алексею показалось, что говоривший грозит и злится. Потом хлопнула оконная решетка, а минуту спустя донесся стук двери и сразу же топот копыт пущенного в галоп коня.

Подбежав к первому окну, Алексей только и успел заметить метнувшуюся за ворота тень. Крайне заинтересованный, он вернулся на прежнее место, заглянул в сад. Теперь свет, падавший на дорожку, стал слабее, очевидно, свечу снова передвинули в глубину комнаты либо заслонили каким-нибудь предметом. Гуще и темнее выглядели кусты. Звуки клавесина не повторились. Полная тишина вновь окутала миссию.

Но Алексей не покидал своего наблюдательного пункта. Им все больше и больше овладевало чувство ожидания чего-то необычайного, что должно обязательно произойти еще сегодня. Уединенная миссия, настороженный прием, странное поведение настоятеля, всадник, а главное — вероятность того, что здесь находится та девушка, о которой говорил Петронио, создавали это состояние приподнятости.

Так он провел, может быть, час и почти не удивился, когда открылась дверь и закутанная в какое-то длинное покрывало девочка-индианка проникла в комнату. Девочка огляделась, затем, осторожно обойдя спящих Луку и Манука, подошла к Алексею.

— Синьорита, — произнесла она, как видно, заученные слова. — Русский, иди!..

Не раздумывая, Алексей спрыгнул с подоконника и, схватив шляпу, последовал за маленькой проводницей.

Первое, что увидел Алексей, войдя в большую, полутемную комнату, невысокую женскую фигуру, стоявшую возле окна. Углы, высокий потолок тонули в полумраке, и две свечи, вправленные в железный подсвечник, еле освещали середину комнаты. Мебели здесь тоже было мало. Кресло, диван, шерстяная занавеска вместо двери в коридор, клавесин, скамеечки перед деревянной статуей. На стене что-то вроде портрета или картины. Но все это Алексей разглядел позже, а сейчас остановился на пороге и с нескрываемым любопытством смотрел на хозяйку комнаты. Он почти не сомневался, что перед ним донна Консепсия.

Услышав шаги, девушка обернулась и пошла навстречу. Это была Конча. Она почти не изменилась за эти годы. Такая же тоненькая, в темном глухом платье, смуглолицая, с длинными, без всяких украшений, локонами, с ясным, спокойным взглядом. Лишь похудело лицо да легкая складка залегла между чуть изогнутыми бровями.

Конча тоже несколько секунд рассматривала гостя. Смуглые щеки ее сейчас казались бледными.

— Я не видела русских шесть лет, — сказала она, наконец, так, словно только что прибежала издалека и ей трудно было говорить. — Я хотела вас видеть, синьор!

Она говорила по-русски, однако Алексей в первую минуту даже не сообразил этого. Перед ним стояла девушка, которую он давно хотел увидеть, но эта встреча ночью, в затерянной среди песков миссии, а особенно красота Кончи лишили его дара речи. С женщинами ему редко приходилось встречаться, всю свою еще недолгую жизнь он провел в море, походах, матери и той не помнил… Он продолжал неподвижно стоять у двери, а в глазах его было столько неприкрытого восхищения, что девушка невольно отвернулась, сложила веер.

— Я хотела вас видеть, синьор, — повторила она.

Только теперь Алексей спохватился.

— Синьорита… — сказал он чистосердечно, — я знаю, кто вы, я уже давно догадался. Мы никогда не забывали вас, наш священник каждое воскресенье упоминает вас в своих молитвах. И я знал, что вас встречу!

Большой, мужественный, смелый, он не мог лгать.

Конча быстро повернула голову. Тяжелые локоны соскользнули на грудь. По лицу словно пробежала тень.

— Не надо говорить об этом. Надо говорить о другом!

Она немного помедлила, посмотрела в сторону занавески, прикрывавшей вход в коридор, прислушалась. Затем, подойдя ближе к Алексею, решительно заявила:

— Я хотела вас видеть и сказать, синьор… Падре Микаэль узнал вас. Он был в горах, когда вы убили лошадь солдата. Но он вам ничего не скажет. От бешенства он сейчас лег больной… Он ненавидит русских. И он не один… Будьте осторожны, синьоры!

На секунду она умолкла, нахмурилась.

— В этих местах у вас мало друзей, и я хочу, чтобы вы знали.

— Спасибо! — Алексей сразу стал серьезен.

Минуту назад он забыл, что существуют друзья и враги, дела и опасности, сейчас он об этом вспомнил. Подсказала девушка, на которую он так бесцеремонно пялил глаза и которая, может быть, рисковала многим, чтобы произнести эти слова.

— Спасибо, синьорита, — повторил он как можно учтивее и сердечней. — Мы никогда не забудем вашей доброты!..

Ему хотелось сказать еще какие-нибудь хорошие слова, но он не мог их подобрать.

— Вы приезжайте к нам! — заговорил он, наконец, досадуя на свою неуклюжесть. — Посмотрите, как мы живем. Скоро к нам придет корабль из Ситхи. Такой, на каком когда-то приезжал господин…

Алексей чуть было не назвал имя Резанова, но, не зная, как отнесется к этому собеседница, удержался и начал говорить о постройке форта и еще раз пригласил Консепсию навестить колонию.

Однако девушка не заметила его обмолвки. Она слушала внимательно, нахмуренные брови ее разошлись. Когда же Алексей повторил приглашение, она вздохнула, покачала головой и, неожиданно взяв Алексея за руку, легонько подвела к окну.

Это была та самая амбразура, которую он заметил в западной стене. Отсюда виднелась прерия, голая и бугристая, облитая лунным светом. Тени невысоких холмов делали ее похожей на безводную пустыню.

— Здесь мой мир… — сказала Конча. — Теперь совсем… Он большой и немножко бедный… (Она говорила «немнёжко», да и вся ее почти правильная русская речь была по-детски мягкой.) Когда-то и я думала уехать отсюда и увидеть все. Теперь уже нет. Но я знаю, что время идет быстро-быстро… — она прислонилась к косяку окна, раскрыла веер. Маленькая ее головка была освещена луной. — Может быть, прошло уже сто лет… Я тоже хотела славы своей patria… Я была девочкой и плакала над словами епископа Монте Пелоза к письму Колумба: «Уже не осталось ни одной страны, которую можно было присоединить для торжества Испании, и земля слишком мала для таких великих дел…» Потом я подросла и увидела, что красивые слова очень далеки от великих дел… Но я всегда думала о вас!

Консепсия замолчала. Она ни разу не упомянула имени Резанова, и Алексей догадался, что ей трудно его произнести.

Он многое не понял, но грустный тон, горечь и печаль последних слов окончательно расстроили Алексея. Может быть, ей не с кем сказать и слова?.. Он молча комкал поля своей шляпы.

Прошло несколько мгновений. Неяркий огонек свечи озарял скудную обстановку комнаты, узорчатый от виноградных листьев вырез окна, темную фигурку возле него…