— Прощайте! — наконец, произнесла Консепсия. — Мне надо уходить… Я была рада вас увидеть… Не забывайте, что я сказала, остерегайтесь всего. И очень — Гервасио. Он тоже был здесь!

Еще раз кивнув головой, она отодвинула полог и исчезла в коридоре. Стук каблучков по каменным плитам гулко отдался под сводами…

Девочка-индианка снова повела Алексея через все здание. Проходя крытой галереей, чтобы спуститься вниз, в комнату, где спали Лука и Манук, он невольно остановился и посмотрел на равнину. Она была по-прежнему тихой и пустынной, но далеко, возле освещенных луною песчаных холмов, двигался всадник. Косая тень переползала бугры. Это, очевидно, был Гервасио, о котором говорила Консепсия.

Однако Алексей не думал сейчас о предостережении. Он с искренней жалостью думал о Конче.

Весь ноябрь шли дожди. Порой они переходили в ливень, и тогда за мощной стеной воды не видно было ни гор, ни прерий. Потоки размывали суглинок, бурлили на камнях, уносясь в океан, тоже не видный, укрытый завесой дождя. Пропитывались сыростью стены, протекали крыши, дым застревал в трубах, бессильный пробиться сквозь водяную препону.

В казармах и доме Кускова было сыро и холодно, люди ходили злые, беспрестанно чинили и затыкали промоины. Лазурное горячее лето не требовало тщательности работы, зимой здесь раньше никто не бывал, и теперь строители не успевали штопать прорехи.

А потом вдруг ветер разметывал тучи, срывал траву и кустарник, бил мелким щебнем по палисаду, швырял в вышину чаек и, пригнув вершины поникших мокрых лавров, с воем уходил в ущелья. День-два светило солнце, дымился берег, серый океан кое-где отдавал голубизной, но тяжелые чугунные валы говорили лишь о передышке.

Во время таких затиший Иван Александрович снаряжал людей в лес продолжать заготовку бревен для будущей верфи, закладываемой верстах в пяти от форта. Весной собирался строить два небольших судна из калифорнийского дуба: одно для сношений с испанцами и ловли морского зверя, второе для плавания на Аляску. Шхуна «Вихрь», выделенная Барановым обслуживать новое заселение, до крайности нужна была самому Ново-Архангельску. Готовил правитель колонии и посылку промысловой партии на Ферлонские камни. Там думал поселить надежную артель котиколовов. Только на этих скалистых островках да в заливе Святого Франциска еще водится драгоценный зверь.

Часть людей Кусков поставил на пахоту небольшой ложбины, загороженной от ветров холмами. Здесь Иван Александрович собирался сеять пшеницу. Дон Риего сдержал обещание. Из Сан-Францисской президии прибыло с десяток коней и несколько пар быков. Правда, ни письма, ни даже словесного извещения от коменданта не было. Двое солдат и пастухов пригнали скот к воротам форта, что-то покричали и уехали обратно. Кусков тщательно записал коней и быков на первой странице книги, предназначенной для расторжек с испанцами. Время подарков кончилось, пора заводить торговые дела. Пора и самому побывать в президии, познакомиться с комендантом, с отцами-францисканцами. А заодно оправдаться перед ними и за вмешательство Алексея не в свои дела.

Три дня Иван Александрович не хотел видеть помощника после того, как Алексей, вернувшись, рассказал о результатах похода, о стычке с солдатами и о посещении дальнего монастыря. Давно уже не видели правителя таким разгневанным.

— Сколько раз говорил тебе, что не политикою заниматься сюда прибыли, — сказал он, грохая кулаком по столу. — Пускай гишпанцы хоть всех своих диких переловят. Мы — торговые люди, и не бонапартовцы, а подданные государя императора! Сеять, пахать приехали, промыслом заниматься! Может, и Василий там драку затеял…

Алексей молчал. Он знал исключительную преданность Кускова русскому народу, понимал его осторожность и боязнь столкновений, особенно теперь, когда в Европе творилось бог знает что! Перед отъездом сюда ходили слухи, что Бонапарт опять поссорился с царем, русские войска собираются у польской границы… Видел, как Иван Александрович терпеливо мучился, ведя переговоры с офицерами губернатора, занимаясь пересылкою всех этих писем, и вместе с тем знал, что переубедить его нельзя никакими силами. Но согласиться не мог. Выслушав до конца сердитые фразы, Алексей повернулся и вышел из горницы.

Вслед за ним прошмыгнула Фрося, подслушивавшая у дверей по просьбе Луки. Сам промышленный, ожидавший вызова в сенях, услышав гневный голос правителя и стук кулаком по столу, на всякий случай скрылся в казарму.

— Лексей Петрович… — зашептала Фрося сочувственно. — Я шанежки горячие испекла… Ты не слушай, что раскричался. Без тебя тут прямо туча тучей ходил. А Лука… — Фрося не выдержала, фыркнула и затрясла крепкими крутыми плечами. — Почитай, посинел от страху. Убег в казарму…

Но Алексей поблагодарил Фросю и пошел к морю. Тогда еще не наступила пора дождей, но лето уже кончилось. Небо было пасмурное, серое, океан гнал тяжелые волны. Однотонный грохот и шипенье воды успокаивали, Алексей долго ходил по мокрой гальке. В уме складывались горячие ответы Кускову, и не Кускову только, а всей компании, денежным вельможам Санкт-Петербурга. Для них интересы заключались в морских котах и бобрах, а люди пусть хоть с голоду дохнут. Для них и колония — лишь забота о торговле, и Ситха, и вся Аляска… Доброе имя Отечества, равноправное со всеми державами положение на берегу, который не принадлежал до сих пор никому, честное отношение к коренным обитателям, отдавшим русским людям свои лучшие земли, — пустой разговор и помеха. Если бы не воля и ум Баранова, давно бы здесь не было ничего…

Очень обидело и поведение Кускова. После всего проделанного, после похода, из которого они могли и не вернуться, такая встреча была незаслуженной. Он даже покраснел, подумав, что сказала бы Консепсия, увидев, как его отчитали, словно мальчишку. А он еще звал ее в колонию!..

Однако горячность его и обида постепенно проходили. Ровный гул прибоя, беспредельный простор, ветер, мешающий запахи хвои и водорослей, всегда его успокаивали. Остывая, он подумал о том, что Кускову приходится еще труднее и что своим вмешательством в монастырские дела он, Алексей, усугубил эти трудности. Но он не мог упрекнуть себя ни в чем. Если бы пришлось снова оказаться в таком положении, он снова бы поступил так, а не иначе.

Алексей повернулся к воде. Океан вздымал темные гривы волн. Они далеко уходили к чуть просветлевшему на горизонте небу. Низкий берег продолжал грохотать, разбрасывая камни и гальку. Но и небо, и океан не были грозными и мрачными, так же как и берег, и горы, и прерия, и новый форт с еще не потускневшим палисадом. Все это стало милее и дороже…

Вскоре начались дожди. Верфью и пахотой Иван Александрович занимался сам, Алексею поручил снаряжать котиколовов. На помощника больше не дулся — остыл, да сейчас было и не до этого. Из Сан-Франциско прибыл солдат, привез коротенькое послание Александра Андреевича Баранова, доставленное шкипером бостонского судна, заходившего в Ново-Архангельск. Шкипер собирался навестить колонию, но из-за непогоды вынужден был пройти мимо. Александр Андреевич сообщал, что в конце месяца «Вихрь» закончит обшивку киля медью и направится в Росс. Шхуна доставит товары для расторжки: железо, снасти. А главное, на «Вихре» прибудут несколько жен промышленных и жена Кускова с детьми.

Иван Александрович не ждал семью раньше весны. Его и тронула забота Баранова, и обеспокоила. Видно, перехвалил он главному правителю дела колонии. А кроме того, переход из Ситхи в эту пору труден. Ну, тут, конечно, настояла сама хозяйка. Тихая-тихая, а в любую погоду одна на байдарке управится. Недаром выросла у воды. В лодке он и увидел ее когда-то в первый раз, с черными косами, перехваченными вышитым обручем. Девушку окружали смуглокожие сестренки. Старшая дочь вождя, она заменяла им мать, и эта любовь к детям и необычная для индианки самостоятельность покорили тогда Ивана Александровича.

Сдерживая добрую улыбку, Кусков несколько раз перечитал письмо правителя, затем отправился на берег осмотреть и приготовить алеутские лодки. К приходу «Вихря» нужно промыслить хоть сотню шкурок котов — первую добычу нового заселения.