— Я буду отдавать приказания из-за экрана.

Репетиция продолжалась. Все его замечания были очень толковы и обличали в нём талант и большой режиссёрский опыт.

— Мисс Гедда Люкс приехала! — возвестил помощник режиссёра.

Престо передал бразды правления помощнику и отправился одеваться и гримироваться.

Через двадцать минут он вышел в ателье уже в костюме мейстерзингера. Костюм и грим не могли скрыть его уродства. О, как он был смешон! Статисты с трудом удерживали смех и отводили глаза в сторону.

— Но где же Люкс? — нетерпеливо спросил Тонио.

Партнёрша заставила себя ожидать. Для всякой другой артистки это не прошло бы даром, но Люкс могла позволить себе такую вольность.

Наконец она явилась, и её появление произвело, как всегда, большой эффект. Красота этой женщины была необычайна. Природа как будто накапливала по мелочам сотни лет всё, что может очаровывать людей, копила по крохам, делала отбор у прабабушек, чтобы, наконец, вдруг собрать воедино весь блистательный арсенал красоты и женского очарования.

У Антонио Престо нервно зашевелился туфлеобразный нос, когда он посмотрел на Люкс. И все, начиная от первых артистов и кончая последним плотником, устремили свои глаза на Гедду. Статистки смотрели на неё почти с благоговейным обожанием.

Нос Престо приходил всё в большее движение, как будто он вынюхивал воздух.

— Свет! — крикнул Престо тонким голосом, ставшим от волнения ещё пронзительней и тоньше.

Целый океан света разлился по ателье. Казалось, будто Гедда Люкс принесла его с собой. Её псевдоним так же хорошо шёл к ней, как «Престо» — к её партнёру.

Перед съёмкой Престо решил прорепетировать главный кадр — объяснение мейстерзингера с дочерью короля.

Люкс уселась в высокое кресло у окна, поставила ногу в расшитой золотом туфельке на резную скамеечку и взяла в руки шитьё. У ног её улёгся великолепный дог тигровой масти. А в почтительном расстоянии от Люкс стал Престо и под аккомпанемент лютни начал декламировать поэму о любви бедного певца к благородной даме. Дочь короля не смотрит на него. Она всё ниже склоняет голову и чему-то улыбается. Быть может, в этот момент она думает о прекрасном рыцаре, который на последнем турнире победил всех соперников во славу её красоты и был удостоен её небесной улыбки. Но мейстерзингер понимает эту улыбку по-своему — недаром он поэт.

Он приближается к ней, он поёт всё более страстно, потом падает перед нею на колени и начинает говорить о своей любви.

Неслыханная дерзость! Невероятное оскорбление! Ужасное преступление! Королевна, не поднимая головы от шитья, хмурится. Глаза её мечут искры, она топает маленькой ножкой в золочёной туфельке по резной скамеечке, зовёт слуг и приказывает увести дерзкого поэта. Входят слуги, хватают мейстерзингера и уводят в тюрьму. Мейстерзингер знает, что его ожидают пытки и казнь, но он не жалеет о том, что сделал, и посылает своей возлюбленной последний взгляд, исполненный любви и преданности. Он охотно примет смерть.

Сцена прошла прекрасно. Престо удовлетворён.

— Можно снимать, — говорит он Гофману.

Оператор уже стоит у аппарата. Всю сцену он наблюдал через визирное стёклышко. Престо вновь становится у кресла Люкс.

Ручка аппарата завертелась. Сцена повторялась безукоризненно. Мейстерзингер поёт, королевна наклоняет своё лицо всё ниже и чему-то улыбается. Мейстерзингер подходит к королевне, бросается на колени и начинает под музыку свою страстную речь Престо увлечён. Он не только играет жестами и богатой мимикой своего подвижного лица. Он говорит и шепчет страстные признания с такой искренностью и силой, что Люкс, забывая десятки раз проделанную последовательность движений и жестов, чуть-чуть приподнимает голову и с некоторым удивлением взглядывает на своего партнёра одними уголками глаз.

И в этот момент происходит нечто, не предусмотренное ни сценарием, ни режиссёром.

Престо, коротконогий, большеголовый, со своим туфлеобразным, подвижным носом, признаётся в любви! Это показалось Гедде Люкс столь несообразным, нелепым, комичным, невозможным, что она вдруг засмеялась неудержимым смехом.

Это был смех, который охватывает вдруг человека, как приступ страшной болезни, и держит, не выпуская из своих рук, потрясая тело в судорожном напряжении, обессиливая, вызывая слёзы на глазах. Люкс смеялась так, как не смеялась никогда в жизни. Она едва успевала переводить дыхание и снова заливалась бесконечным серебристым смехом. Вышивание выпало у неё из рук, одна из золотистых кос спустилась до пола. Встревоженный дог вскочил и с недоумением смотрел на свою хозяйку. Растерянный Престо также поднялся на ноги и, мрачно сдвинув брови, смотрел на Люкс.

Смех так же заразителен, как зевота. Не прошло и минуты, как перекаты смеха уже неслись по всему ателье. Статисты, плотники, монтёры, декораторы, гримёры — все были во власти смеха.

Престо стоял ещё несколько секунд, как громом поражённый, потом вдруг поднял руки и с искажённым лицом, сжав кулаки, сделал шаг к Люкс. В эту минуту он был скорее страшен, чем смешон.

Люкс посмотрела на него, и смех её вдруг оборвался. И так же внезапно замолк смех во всём ателье. Оркестр давно прекратил игру, так как у смеявшихся музыкантов смычки выпали из рук. И теперь в ателье наступила жуткая тишина.

Эта внезапная тишина как будто привела Престо в чувство. Он медленно опустил руки, медленно повернулся, волоча ноги, дошёл до большого дивана и кинулся ничком.

— Простите, Престо, — вдруг сказала Люкс, нарушив тишину. — Я вела себя как девочка, и из-за моего глупого смеха испорчено столько плёнки.

Престо скрипнул зубами. Она думает только об испорченной плёнке!

— Вы напрасно извиняетесь, — вместо Престо ответил ей Гофман. — Я нарочно не прекращал съёмки и совсем не считаю плёнку испорченной. С моей точки зрения, этот новый вариант кадра у окна великолепен. В самом деле, смех, уничтожающий смех, который не оставляет никаких надежд, смех любимой женщины в ответ на страстное признание — разве для влюблённого он не ужаснее самых страшных мук? Разве этот смех не превратил на один момент любовь мейстерзингера в жгучую ненависть? О, я знаю нашу американскую публику, публика будет смеяться, как никогда. Эти выпученные глаза мейстерзингера, раскрытый рот… Вы не сердитесь. Престо, но ещё никогда вы не были так эффектны. И если бы я не видел вас каждый день, то не смог бы вертеть ручку аппарата.

Престо поднялся и сел на диван.

— Да, вы правы, Гофман, — сказал он медленно и глухо. — Это вышло великолепно. Наши американцы подохнут со смеху.

И вдруг, чего ещё никогда не было, сам Тонио Престо засмеялся сухим, трескучим смехом, обнажив ряд мелких и редких зубов. В этом смехе было что-то зловещее, и никто не отозвался на него.

После этой злополучной съёмки Престо сел в автомобиль и, по словам шофёра, «загнал машину насмерть».

Неудовлетворённость, обида на жизнь, возмущение несправедливостью природы, оскорблённое самолюбие, терзания неудовлетворённой любви — всё, что накапливалось в его душе годами, словно прорвалось в страшном извержении. В бешеной езде он хотел найти успокоение, словно хотел убежать от самого себя.

— Вперёд! Вперёд! — кричал Престо и требовал, чтобы шофёр дал полную скорость. И они мчались по дорогам, как преступники, за которыми гонится полиция. А за ними и в самом деле гнались. Пролетая мимо ферм, они давили гусей и уток, шествующих с соседнего пруда, и обозлённые фермеры гнались за ними с палками, но, конечно, не могли догнать. Два раза за автомобилем погнались на мотоциклетках полицейские, так как автомобиль мчался с недопустимой скоростью и не желал остановиться, несмотря на энергичные требования полицейских. Однако полицейским мотоциклам невозможно было угнаться за автомобилем Престо. Это была одна из лучших во всей стране, сильнейших машин, сделанная по особому заказу Тонио Он любил скорость во всём.