Никодим заметил, что некоторые породы леса были особенно устойчивы. Даже молодые кедры и березы уцелели. Прямослойные же пихты и сосны, особенно те, что легкомысленно выбежали на отмет, ураган сломал, как былинки.

Тем удивительней показалась мальчику сосна в самом центре ветровала. Высокая и прямая, с гладким, точно отлитым из бронзы, стволом, в неравной борьбе она потеряла все сучья и ветви. Уцелел только крошечный зонтик на самой ее вершине. Даже кору сорвало во многих местах с могучего ее ствола, и она стояла, белея израненными боками.

Глядя на литой ее ствол, на толстые, узловатые корни, глубоко запущенные в земную твердь, Никодим понял, что дерево это еще долго будет стоять здесь, что вместо потерянных сучьев и веток оно обрастет новыми. И так же стойко встретит оно сокрушительные ураганы.

Никодим уже далеко отошел от сосны, но еще несколько раз оборачивался, смотрел, и неясные мысли о силе, о стойкости роились в голове его.

Теперь мальчик все внимание свое сосредоточил на отыскивании медвежонка. Распутывать петли по едва заметным следам, доискиваться до подробного объяснения каждого поступка таежных обитателей увлекало молодого следопыта.

Следы пестуна на мокрой траве заметил издалека. Медвежонок тоже успел плотно позавтракать, поймав жирного барсука. Выгнанный ливнем из норы, барсук, очевидно, бродил утром по тайге, лакомясь личинками в поваленных, гнилых деревьях. Пестун незаметно подобрался и сделал большой прыжок. Облитая кровью трава и недоеденные барсучьи лапы раскрыли следопыту драму в колоднике.

За утро медвежонок наделал множество петель, исколесил пространство вокруг ущелья, то продираясь густой чащей, то взбираясь на отвесные кручи.

Мальчик заметил, что медвежонок любил подниматься на колодины и ходить по ним, перепрыгивая с одной на другую с ловкостью гимнаста.

«Зачем это чертяки поднимают его на бурелом? — недоумевал следопыт. — Неужто с толку сбить, меня в дураках оставить? А может, из озорства? Может, зайца, тетерку высматривать ему сподручней сверху?»

По следу пестуна Никодим подошел к толстой трухлявой колодине и остановился в раздумье. Потом, стукнув по стволу, он по звуку понял, что в середине иструхшей колодины дупло. Мальчик исследовал колодину, и ему все стало ясно. Сбоку буреломина была разломана. По отпечаткам когтей медвежонка, по капелькам крови на мху Никодим понял, что здесь произошло совсем недавно.

Колодник — излюбленное место для кладовых у запасливых бурундуков и белок. Пестун подобрался к отверстию, стукнул когтистой лапой по стволу, выгнал бурундука и съел. Потом он уничтожил весь запас орехов домовитого хозяина.

«Ненасытное горлышко! Ничего не пропустит, все под метелку метет».

Лицо Никодима возбужденно раскраснелось, глаза сверкали. Счастливый удачным решением сложной головоломки, следопыт услышал характерный гул мчавшегося в ущелье валуна.

«Опять! Опять, собачий сын! Ну, подожди же, я тебя отучу!» Никодим решил подобраться к медвежонку с противоположной стороны горы и отвадить его играть в опасную игру.

Но все произошло совершенно иначе. В пагубном увлечении — обрушить с горы как можно больше камней — медвежонок подбежал к нависшему над кручей огромному валуну. Накануне он несколько раз пытался сдвинуть его с места, подрывал, снова толкал, но камень был неподвижен. Никодим смеялся вчера над пестуном. И вот сегодня пестун решил еще раз попытать счастья с этим камнем. Мальчик не выдержал и крикнул медвежонку снизу:

— Гашник лопнет!.. Пупок развяжется! Ты бы, дурова голова, весь утес попробовал сдвинуть…

Но ни Никодим, ни пестун не знали, что ливень, бушевавший ночью, подмыл камень со всех сторон.

Пестун подладился плечом и только собрался было толкнуть валун, как он с грохотом рухнул. Потеряв равновесие, медвежонок перекувырнулся через голову и вместе с посыпавшимися камнями полетел с кручи.

Побледневший мальчик схватился за выступ утеса и замер с широко раскрытыми глазами. Грохот обвала, нараставший с каждым мгновением, мчавшийся в ущелье валун — обо всем забыл Никодим. Только Бобошку, подпрыгивавшего в воздухе, как мяч, осыпаемого градом камней, — его одного видел мальчик.

Постепенно гул стих, и даже мелкие камни перестали сыпаться. У подножия горы, на груде камней лежал окровавленный медвежонок, и мальчик стоял над ним.

Никодим был без шляпы: она свалилась на бегу. Волосы растрепались, прилипли ко лбу. Губы кривились, в глазах стояли слезы.

— Доигрался! Сколько раз я говорил тебе! — с тоской и упреком сказал Никодим.

Изувеченный звереныш был недвижим. Окровавленная голова его беспомощно лежала на камнях. Круглые коричневые глазки заволокло влажной дымкой. Казалось, пестун беззвучно плакал.

Никодим опустился на колени, обхватил медвежонка руками и прислонился к мохнатой груди. Сквозь густую, мягкую, пахнущую псиной шерсть звереныша он отчетливо услышал биение сердца.

— Живой! — радостно вскричал Никодим.

Пестун с трудом повернул голову и уставился на человека бессмысленными глазами.

— Живой! Бобошка, живой! — кричал Никодим, восторженно и дико прыгая.

Медвежонок со стоном положил разбитую, окровавленную голову на прежнее место и устало закрыл глаза короткими рыжими ресницами.

Никодим опустился на корточки и начал внимательно осматривать пестуна. Правое ухо его было ободрано, правая бровь глубоко рассечена. Запустив пальцы в шерсть медвежонка на голове, Никодим ощупал ее.

«Черепуха цела!» — радостно отметил он.

Медвежонок вскинул на охотника глаза, опять посмотрел и снова закрыл их.

«Печенки отбил и из ума выстегнулся. Смотреть смотрит, а в глазах, видать, метляки летают… Дела-а!»

Внимательно ощупывая пестуна, Никодим обнаружил, что правая передняя лапа медвежонка переломлена, сломаны три ребра, шкура на правом боку кое-где тоже сорвана до мяса, а левая задняя нога вывихнута в коленном суставе и черная жесткая подошва ее уродливо запрокинулась вверх. Никодим встал. Вывернутая нога медвежонка неестественным своим положением больше всего угнетала мальчика.

Он вспомнил костоправку бабку Андрониху.

— Вот что, милый! — вдруг решительно сказал Никодим. — За Андронихой мне не бежать. И далеко, да и не пойдет она, скажет — медведь… Как будто у медведя не душа… Ты лучше потерпи, дружок, я сам попробую. Ведь ты у меня такой, та-кой!.. — Никодим не нашел больше утешений, но слова «такой, та-кой» сказал, как говорила мать, когда собиралась вытаскивать у него занозу из-под ногтя. — Перво-наперво лапку на место вправим. Ты, браток, поддержись немножечко, а я легонечко-легонечко дерну и поверну…

Обеими руками Никодим взял тяжелую заднюю ногу звереныша за вывернутую когтистую подошву. Левой ногой мальчик уперся в живот медвежонка, правую прочно поставил на камень и рванул. От боли медвежонок дернулся с такой силой, что уронил Никодима. Падая, мальчик услышал щелк в вывихнутом суставе Бобошки, похожий на звук раздавленного ореха.

«На место встала!»

Потирая ушибленное колено, Никодим закричал на пестуна:

— А ты потише! Больной тоже!..

Медвежонок подобрал ногу под себя, и новоявленный костоправ увидел, что подошва легла как следует.

— Вот тебе и бабка! Ты, брат, не гляди, что я ростом мал, я, брат, до всего дошлый.

Никодим был радостно возбужден первой удачей, много и громко разговаривал с медведем, с самим собой.

— Ну, а теперь, братишечка, за переломленную лапку возьмемся. Хоть дело это и не бывало у моих рук, но не горюй, видел я, как Андрониха сломанную ногу телке складывала и в лубок вязала…

С медвежонком Никодим провозился до вечера. Сломанную ногу сложил, плотно обернул берестой несколько раз. Поверх бересты наложил две выструганные из пихтинки палочки и прочно обмотал лыком.

Работой Никодим остался вполне доволен.

Солнце опускалось, а дела было еще много. Мальчик боялся, что в раны звереныша мухи наплюют яиц и больного «замучают черви». Он не знал, что делать со сломанными ребрами медвежонка, и решил на них махнуть рукой.