— Ты знаешь, — спросил меня Преойто, — в каком направлении от моего дома находится храм Буатоо? — Я указал на восточный угол веранды. Правильно. Посмотри теперь, куда указывает эта птичка. — Нос кораблика, выполненного в виде клюва новозеландского поэ, указывал на восточный угол веранды. — Куда бы ты ни отнес эту Ладью, — продолжал Преойто, — она будет неизменно указывать не на север, как изобретенный китайцами компас, нет, на Буатоо. Еще в молодости, вскоре после того как я получил от отца эту семейную реликвию, я проверял ее всячески: уезжал с нею на дальние острова, бродил в разных направлениях вокруг храма и всегда ее острие было направлено на то место, где стоит храм Небесного Гостя. В Европе Золотая Ладья указывала на острова Паутоо. Этот удивительный компас я брал с собой в храм Буатоо и незаметно для окружающих ухитрялся наблюдать за ним в самом храме. В Буатоо острие указывало на то место, где, по преданию, находится Верхний Храм, до сих пор ревностно охраняемый жрецами от непосвященных.

Преойто собрал ловко устроенную шкатулку, чудо-птица скрылась в ней, и он протянул ко мне иссохшие, морщинистые руки со шкатулкой.

— Возьми! Себе возьми!

Я не в силах был поднять своих рук и оторопело смотрел на реликвию.

— Бери. Ты достоин. Ведь ты знаешь; у меня нет наследников. Мне трудно держать, Вудрум, возьми, пожалуйста.

Я взял шкатулку.

— Мне выпала горькая участь пережить сыновей и еще горшая — не иметь внуков. Не дай бог тебе такой доли!.. Ты еще полон сил. Ум твой смел и меток… Ты уже много сделал, чтобы проникнуть в древнюю тайну Паутоо. Пусть же удача сопутствует тебе и дальше. Я знаю: ты любишь наш народ, ты сумеешь рассказать миру о его былом правду, открыть людям то, что было похоронено в течение стольких веков. Может быть, тебе доведется разгадать и тайну Крылатой Ладьи, так стремящейся к Верхнему Храму; открыть, что же в нем находится сокровенного, какие силы, еще не известные науке, влекут туда этот проплывший через столетия кораблик. Дерзай… Прости… И прощай. А сейчас… Сейчас иди… Предоставь меня уединенному размышлению.

Вчера, в два часа пополудни, скончался Преойто…

Проводы Преойто в его последний путь, кажется, выльются во всенародное шествие. Весть о смерти паутоанского учителя распространилась со скоростью непостижимой. В Макими съезжаются люди с отдаленнейших островов. Приезжают паутоанцы и из других стран. Возбуждение в столице небывалое и весьма тревожащее власти. В Макими много военных частей, прибывших сюда из Пога и Уинасса.

В устье Матуана вошли две канонерки метрополии…»

В день, на который были назначены похороны Преойто, произошли события, в корне изменившие по сути судьбу экспедиции.

С утра Иван Александрович не поехал на Себату, а остался в Макими, собираясь принять участие в похоронах. Неожиданно в отель вбежал вконец измученный, запыхавшийся Шорпачев.

— Иван Александрович, скорее, скорее на Себату!

— Что с тобой, Борис? Что случилось?

Шорпачев тянул профессора за рукав, широко раскрывал рот, силясь ответить, но, видимо, был не в состоянии произнести ни звука. Промчавшись по жаре от пристани до отеля, он не в силах был говорить. Вудрум понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее, и, уже не сопротивляясь, вышел к извозчичьей коляске, помог Шорпачеву взобраться в нее и крикнул:

— В порт! Живее!

Только немного отдышавшись, Шорпачев наконец выдохнул:

— Шираст храм хочет взорвать.

Пока ехали к порту, молодой человек успел немного прийти в себя и рассказал Вудруму, как ему удалось удрать с базы, как друзья паутоанцы привезли его на быстроходной лодке в Макими.

А на месте раскопок произошло следующее. Небольшие подводные взрывы производились экспедицией часто. Это помогало удалять мешавшие водолазам скалы, коралловые образования.

Шираст, имея теперь в составе экспедиции своих людей, распорядился заложить такое количество динамита, от которого могли погибнуть развалины найденного под водой храма.

— Ну, а Николай Николаевич? Он-то что же?

— Иван Александрович, так ведь у Шираста в руках взрыватель. Мы с Александром Ивановичем было к нему, а он говорит: «Не подходи — взорву!» Николай Николаевич тогда и распорядились удалить всех с плота. Боялись, видать, как бы этот шалый и с людьми не рванул. С него станется!

— Ну, ну, Борис, не забывайся. А баржи? Баржи-то как? Оборудование?

— Николай Николаевич приказали отбуксировать.

От коляски к катеру Вудрум бежал, не отставая от Шорпачева, забыв про свои пятьдесят два года. Такого паутоанцы еще не видели. Они привыкли к тому, что европейцы метрополии не идут, а шествуют, не говорят, а изрекают и уж никогда, конечно, не бегают.

Катер шел к островку на предельной скорости. Вот уже видна мрачная оголенная вершина острова — Себарао, вскоре в бинокль можно будет увидеть, что делается у подошвы горы, у берега, близ которого стоят баржи экспедиции. Но поздно. Еще не показалась белая полоска прибоя, а Вудрум и Шорпачев увидели гигантский столб воды, выброшенный над тем местом, где еще утром велись работы экспедиции.

Взрыв в лагуне взбудоражил Макими, отвлек в какой-то мере внимание паутоанцев от истории, связанной с похоронами Преойто. А история эта была довольно загадочной. Утром в понедельник, когда толпы людей стали стекаться к домику Преойто, было объявлено, что он, согласно его последней воле, похоронен на скалистом безлюдном островке Биу, в самой дальней, восточной части архипелага. Как и когда это произошло — осталось невыясненным. Возбуждение толпы было огромным, но никто не знал, что предпринять. Взрыв у берегов Себату усилил растерянность. В толпе начали сновать какие-то люди, распространяя слухи о гибели дерзких ученых, посягавших на паутоанскую святыню. Кто-то уже говорил, что находящийся в Буатоо обломок статуи Небесного Гостя шевелится и начинает расти. Многие поспешили к храму, многие устремились в порт. Словом, замешательство было изрядным и усиливалось тем, что еще ночью были арестованы наиболее активные, преданные Преойто паутоанцы.

…Вудрум нашел Шираста в экспедиционном поселке. Едва владея собой, он закричал:

— Кто дал вам право, господин Шираст, бесчинствовать?!

— Присядьте, профессор. Вот стаканчик холодного аполлинариса, и давайте поговорим рассудительно, спокойно.

— Не паясничайте, господин хороший, я еще раз вас спрашиваю: какое вы имели право самолично, не сообразуясь ни с моим мнением, ни с мнением прочих членов экспедиции, варварски загубить дело, на которое нами уже потрачено столько усилий? Что все это значит, наконец? — Вудрум все же сел и залпом выпил искристый, чуть запотевший стакан минеральной воды.

— Иван Александрович, я ведь предупреждал вас. Я ставил вас в известность о том, что подводные раскопки необходимо прекратить, но вы не посчитались с нашими требованиями и настаивали на продолжении работы.

— Мы получили на них разрешение губернатора.

— О, с тех пор многое изменилось. И в этих изменениях немаловажную роль сыграл ваш неосмотрительный поступок. Вы меня простите, профессор, но нельзя же в наше время вмешиваться в дела политические, не учитывая, к чему это может привести.

— Вы отлично знаете, что я ни в какие политические дела не вмешивался.

— А ваш дар храму Буатоо? Он-то и сыграл в политике Паутоо немаловажную роль. Вы ведь знаете, что в народе давно стала угасать вера в Небесного Гостя и жреческая партия влачила довольно жалкое существование. Теперь, обретя «святыню», она воспрянула духом. Со всех сторон архипелага к храму Буатоо начали стекаться тысячи паутоанцев. Но самое неприятное заключается в том, что жреческая партия, сама по себе слабая, объединилась с национальной партией, а та, пользуясь этим, стремится приобрести влияние на народ, возглавить его борьбу с властями колонии, чего, само собой понятно, метрополия допустить не может. Мы живем в реальном мире, и, поверьте, как ни увлекает меня перспектива заняться историческими изысканиями, я всегда должен считаться с тем, что происходит в окружающей нас действительности. Вот и теперь, вместо того чтобы отдаться дорогому мне делу, я обязан был улаживать вызванный вами конфликт.