Хабиба верила, что аллах взял ее под свою высокую руку и ограждает ее детей от всяких бед. Разве не ее молитвы спасли сына в боях на Дону? Под градом пуль и бомб он переплыл через Дон и остался живым… Аллах внял ее мольбам, иначе Альбиян не вернулся бы в родной край обучать молодых бойцов в кавалерийской дивизии. Слава милостивому и милосердному! Альбиян каждую неделю навещает свою семью, катает на своем вороном коне маленькую Даночку, нет-нет и к матери иной раз заскочит, повидает сестру. Это ли не по милости всемогущего аллаха?

Альбиян и сам считал, что после длинной цепочки неудач судьба немного смилостивилась над ним. Было время — неудачи сыпались одна за другой.

Не успел он закончить первый курс института — умер отец.

После второго курса закрылся институт. Пришлось возвращаться домой и устраиваться на работу.

Только добился комнаты в городе и собрался налаживать семейную жизнь — взяли в армию. Не кончился еще медовый месяц, как пришлось разлучиться с Ириной.

Только отслужил срок и вернулся к семье (к этому времени появилась уже Даночка) — началась война.

На фронте попал на Дон, когда разгорелись жестокие бои за Ростов. Октябрь сорок первого года. Чудом перебрался на этот берег реки. И вот тут течение событий переменилось. Альбияна направили для продолжения службы во вновь формирующуюся дивизию, называемую Национальной. Она формировалась и оснащалась на средства народов Кабардино-Балкарии.

Взвод, которым командовал Альбиян, размещался в полевом стане колхоза в семи километрах от города. Каждый день можно было найти возможность побывать дома… Ирина и Даночка по вечерам садились у окна и ждали, когда появится всадник на вороном жеребце Казбеке. Дочка получала гостинец: горсть мушмулы, собранной в лесу во время занятий со взводом, баночку компота из офицерского пайка, конфетку или кусочек сахару. Но больше гостинцев нравилось ей кататься на Казбеке. Девочка научилась понукать, дергать повод. Вороной жеребец с белой звездочкой на лбу, в трех высоких белых чулках — загляденье. Правда, командиру минометного взвода не полагалось коня, но Национальная дивизия только формировалась, и каждый действовал по своему усмотрению. Альбиян, узнав, что для полка пригнали большой табун верховых лошадей, выбрал себе коня и привел его на полевой стан.

Лошадь оказалась кстати не только одному командиру взвода. Вокруг полевого стана лежало поле, вспаханное под зябь. Чуть дождь — ни пройти, ни проехать. Бойцы, обутые в сыромятные чувяки (военного обмундирования еще не выдали), не могли шагу ступить по раскисшей, липкой земле. Никаких машин не было и в помине. Кто даст машину только еще формирующемуся, не снабженному матчастью (минометами), не вооруженному, не обмундированному взводу — кучке еще не организованных людей?

Значит, в штаб ли полка, за провиантом ли — выручал Казбек. Ну а к вечеру находчивый комвзвода мог себе позволить верховую прогулку, которая затягивалась, впрочем, на несколько часов, иногда до утра.

В эти редкие, словно украденные часы Ирина старалась, как могла, чтобы Альбиян жил семьей, дышал ее духом, отдыхал от своих дел, забывал, что где-то идет война, а помнил только о ней, молодой жене, да о Даночке. Но не такая была война, чтобы можно было забыть ее хотя бы и в самых ласковых объятиях любимой женщины, хотя бы и под самый беззаботный смех резвой дочки.

С каждым днем Альбиян становился встревоженнее, задумчивее, напряженнее. Он волновался. Приближался срок выступления дивизии, а материальной части все еще не было. Своих минометчиков Альбиян обучал по деревянным минометам. Во взводе нашелся плотник, который по рисункам из устава и по подсказкам Альбияна соорудил деревянный миномет. Издали его невозможно было отличить от настоящего, потому что плотник любовно и старательно отполировал свое детище и покрасил в черный цвет. Во всяком случае колхозники, на глазах у которых проходили занятия в поле, не замечали, что бойцы таскаются с деревянным оружием.

— Не думай об этом. Ты дома. Думай о нас, — просила Ирина.

Но Альбиян не думать не мог.

Однажды он приехал веселый и радостный.

— Получили матчасть? — Ирина уже усваивала военные словечки своего мужа.

— Матчасть — нет. А грамоту от Верховного Совета получили. Первая награда нашему взводу.

Альбиян развернул яркую красную папку с золотыми буквами.

— Вот видишь: «За успехи в боевой и политической подготовке…»

— Поздравляю с наградой, — серьезно сказала Ирина. А Даночка, увидев яркое и красное, потянулась ручонками поиграть.

— Значит, скоро и выступаем.

— Есть приказ? — Голос у Ирины дрогнул.

— Приказа нет. Но ты же видишь — есть грамота.

— Какая тут связь?

— Прямая. Если приказ и есть, то комвзвода узнает о нем в последний момент. Невелик начальник. Тогда давай рассуждать. Вручение грамоты говорит, что подведены итоги. Итоги чего? Боевой и политической подготовки. А когда подводят итоги? В конце. Значит, подготовка закончена. А раз закончена, то что же нам здесь торчать, когда идет война.

С логикой Альбияна было трудно не согласиться, но Ирина все еще пыталась защитить его от нависшей судьбы.

— Грамотой вас могли наградить, чтоб вызвать энтузиазм. Грамота еще не приказ.

Альбиян не спорил: если хочет, пусть заблуждается.

— Только ты смотри никому не болтай про мои догадки. Жена офицера должна хранить его тайны. — И шутя добавил в духе плакатов, расклеенных на домах: — Болтун — находка для шпиона.

В эту ночь из всей семьи спала только Даночка. Альбиян лежал с закрытыми глазами и, как в кино, смотрел ту самую битву на Дону, в которой едва-едва уцелел. Земля подымалась в небо, а небо обрушивалось на землю. Кипела вода. Сквозь черный дым просверкивало красное пламя. Скрежетало железо, воронки чадили серным дымком. В солдатском сапоге кровоточила нога, а самого солдата нигде поблизости не было. По барахтающимся в Дону бойцам строчили пулеметы и автоматы, и плывущих людей с каждой секундой становилось все меньше и меньше. Ярче всего виделся в этом чудовищном кино тот общипанный кустик краснотала, на который нацелился Альбиян, подплывая к берегу, и гадал: успеет или не успеет доплыть. И как руки наконец схватились за эти скользкие, гибкие, но такие надежные прутики.

Ростов вернули потом ценой многочисленных жертв. Бои за него все больше ожесточались. И теперь Альбиян был уверен почему-то, что Нацдивизию бросят туда, на Дон.

Не спала и жена, лежа рядом. Неизвестно, какое она смотрела про себя будущее «кино», и было ли ее «кино», рожденное тревожным воображением, страшнее картин, которые вспоминались мужу.

Утром Альбиян помчался в аул навестить мать и сестру. Его приезд оказался кстати, мать и дочь после вчерашней размолвки еще дулись друг на друга.

— Ах, ненаглядный! Чтоб мне лечь мостом через пропасть на твоем пути. — Хабиба обняла сына, прижавшись к его груди, и долго не давала ему поздороваться с сестрой, хотя та первая вскрикнула, увидев брата. — Ах, ты мой единственный! Не утреннее ли солнце показало тебе дорогу к родному очагу? Да будет у тебя столько лет в жизни, сколько шагов ты сделал. Ну как дела? Садись. Ты из полка или от Ирины? Даночки я давно не видела. Ласточка бесценная. Щебечет уже…

Апчара повисла на шее брата, как только он освободился из материнских объятий, и — что было не похоже на нее — разревелась.

«Они уже провожают меня на фронт, — подумал Альбиян. — Неужто они знают больше меня?»

— Что это с вами?

— Спроси сестру, — заговорила Хабиба несколько другим голосом, в котором слышалось и желание простить дочь, и все еще материнская строгость. — Твоя сестра надумала замуж выйти. Боится остаться старой девой. Ты знаешь, какую дерзость она вчера отвалила? Ты, говорит, выскочила замуж в шестнадцать лет, дозволь и мне. Повадился этот Чока Мутаев. Взяли его в обком партии — вытурили, послали в дивизию — военная форма оказалась не для него. Никуда он не годится, только в мужья…

— Откуда ты взяла? Не выхожу я замуж!.. — Апчара выскочила во двор, побежала в глубину сада.