— Ну только не начинай снова про Севилью, я этого не вынесу! — сердито запротестовал старик. — Я сделаю всё, о чем ты просишь. Вырежу огромного коня, сделаю горшки, ожерелья и посуду, сыграю роль жреца. Всё, что угодно! Только не рассказывай больше про виконтессу и Севилью, потому что клянусь, в этом случае тебе придется выпутываться в одиночку.

На следующий день они принесли из леса самый красивый кусок дерева, какой смогли найти, и принялись вытачивать гордую голову коня — точь-в точь такую, как в наборе шахмат, только в пятьдесят раз больше. Они не думали о том, что создают ложного кумира, подсовывая его в качестве божества тупым дикарям затерянного острова; нет, они считали, что совершают благое дело, подарив смысл жизни этим существам, чьим прежним уделом было бездумное существование — жить как безмозглые утки и умереть, как свиньи.

Старый Стружка превзошел сам себя, выточив необычайно красивую фигуру почти двухметровой высоты; больше того, конь умел вращать глазами, шевелить ушами, открывать и закрывать рот и даже пускать дым из ноздрей при помощи искусно замаскированных мехов, что придавало ему сходство с ужасным огнедышащим драконом.

В довершение всего, канарец Сьенфуэгос, сумевший за долгие месяцы плена освоить гортанный и весьма примитивный язык карибов, явился в круглую хижину и объявил колдуну в перьях, что всемогущий Туми, властелин мира, провозгласил его своим наместником на земле, призванным оберегать людей и властвовать над ними.

Старый колдун едва не лишился разума, увидев столь грандиозную работу, какой никто еще не видал по эту сторону океана; ему тут же вспомнились жуткие фигуры, украшавшие носы огромных, летящих над морем кораблей, что не так давно прошли мимо острова.

В благоговейном ужасе он пал ниц перед новым хозяином своей жизни и властелином души, уткнувшись лицом в песок, и торжественно поклялся, что с этой минуты и до последнего вздоха вся его жизнь будет посвящена прославлению великого Туми — Творца Вселенной.

— Ну, дело сделано! — самодовольно заявил канарец, оставив колдуна благоговейно стоящим на коленях перед новым божеством, от которого тот не мог оторваться. — Колдун уже наш, а остальное — вопрос времени, — с этими словами он сердечно похлопал друга по плечу. — Отличная работа, старик! Просто не знаю, что бы я без тебя делал!

— Как и я без тебя, Гуанче, — ответил тот. — Лишь вместе мы чего-то стоим.

И это была чистейшая правда, и потому однажды вечером, когда они сидели по своему обыкновению за шахматной доской и мирно курили у дверей хижины, наслаждаясь легким ветерком, приносящим запах манго и гуав, а Бернардино из Пастраны чуть замешкался, делая ход в ответ на простейший шах, глаза Сьенфуэгоса тут же наполнились слезами, а сердце разорвалось на кусочки — он понял, что его вечно всем недовольный товарищ по приключениям мирно уснул навсегда и больше уже никогда не станет ворчать, потеряв ферзя.

— Это ловушка, старик, — горько упрекнул его Сьенфуэгос. — Ты так поступил только потому, что знал — я вот-вот поставлю тебе мат.

Больше получаса он молча рыдал, не отрывая взгляда от дорогого морщинистого и бородатого лица, ставшего вдруг пепельно-серым, и в который раз в своей жизни Сьенфуэгос почувствовал себя совершенно одиноким, хотя сейчас, возможно, более одиноким, чем когда-либо, ведь он понимал, что потерял друга, на многие месяцы почти заменившего ему отца, человека, который был ему близок, как никто и никогда прежде.

Он поднял на руки усохшее тело, похожее на тело мальчика, и отнес его в темную чащу леса, где одними руками вырыл глубокую могилу и опустил в нее старика, а потом замаскировал ветками и листвой.

— Я хотел бы помолиться за твою душу, старик, — тихо прошептал Сьенфуэгос. — Но не знаю как, да тебе это и не нужно. Ты совершил в жизни так мало плохого, что с лихвой за это расплатился. Уверен, сейчас ты играешь в шахматы там, где никогда не проиграешь.

В конце концов он спустился к берегу и сел на песок, наблюдая, как первые лучи зари окрашивают в бледные цвета бескрайний океан, разделяющий его с любимой и родиной.

Во время одной из поездок на Кубу его превосходительство адмирала, вице-короля Индий, поразила странная болезнь, неизвестная даже непревзойденному доктору Чанке, штатному врачу экспедиции. Колумб, казалось, погрузился в глубокий беспробудный сон, ничего не чувствуя и никого не узнавая, что весьма нежелательным образом отразилось на строительстве новоиспеченной столицы Нового Света.

Колумба препроводили в спальню его каменного дворца, где он продолжал спать под неусыпной охраной брата и нескольких самых преданных царедворцев, а помещенный на церковной колокольне колокол с «Санта-Марии» снова и снова отбивал время — к величайшей радости туземцев, которые приходили из самых отдаленных мест с одной лишь целью: послушать мелодичные и совершенно новые для них звуки.

Необычно долгий и нелепый сон адмирала в конце концов привел к тому, что город охватило уныние, а мелкие группы дезертиров на свой страх и риск отправлялись исследовать новые земли, не полагаясь больше на исчезнувшего из виду вице-короля, и даже всегда преданный и бодрый Алонсо де Охеда решил предпринять ознакомительный поход, в полном соответствии с логикой военного.

Отобрав пятнадцать самых храбрых людей, он организовал разведывательную экспедицию вглубь загадочного Сибао, или «Страны золотых гор». О ней ходило множество легенд — якобы там столько золота, что оно валяется прямо под ногами. Экспедиция увенчалась тем, что спустя несколько дней они обнаружили высокое плато, посреди которого лежала благодатная долина с мягким климатом, глубокими чистыми озерами, густыми рощами, дружелюбными людьми и множеством ручьев с искрящимися на дне и посверкивающими на солнце золотыми песчинками.

Таким образом, подтвердилось то, что золото в Новом Свете действительно есть. Тем не менее, не подлежало сомнению — для того, чтобы его добыча начала приносить доход, а также окупила все колоссальные расходы, которые повлекла за собой столь далекая и сложная экспедиция, потребуется вложить немало труда и средств. Когда Охеда вернулся, чтобы уведомить об этом тяжело больного и изрядно разуверившегося в успехе адмирала, тот был глубоко разочарован тем, что не сможет переправить в Испанию огромные богатства, на которые так рассчитывали его благодетели.

Тем не менее, он приказал погрузить всех недовольных на одиннадцать кораблей, чтобы вернуть в Испанию и отвезти Их Католическим величествам письма, в которых адмирал умолял прислать провизию, лекарства и новых людей, более мужественных, чем вернувшиеся домой. В этом земном раю, самом прекрасном, какой только мог существовать на земле, предстояло наладить новую жизнь и добыть все сказочные богатства, несомненно таящиеся в его недрах.

В качестве компенсации того, что золота оказалось не так много, как ожидалось, адмирал послал их величествам кое-каких местных животных, а также предлагал развернуть охоту на карибов, поскольку ему слабо верилось, что эти племена когда-либо смогут избавиться от своих каннибальских привычек, но зато их можно выгодно продать в рабство, добыв таким образом для колонии средства к существованию.

А в это время Луис де Торрес, смотревший на ситуацию со свойственным ему скепсисом, с каждым днем все больше и больше убеждался, что у города Изабелла нет никакого будущего, а потому всеми силами старался убедить бывшую виконтессу де Тегисе вернуться в Испанию на одном из кораблей, поскольку даже ребенку ясно, что они никогда не найдут Сьенфуэгоса.

— Прошло слишком много времени, — заметил он. — А остров все же не настолько велик, чтобы Сьенфуэгос не мог нас найти. Все до последнего туземца знают, что мы здесь, а кое-кто из перебежчиков уже добрался до западных берегов, где нога европейца еще не ступала, — вздохнул он, и стало ясно, как искренен он в своем горе. — Я сам весьма сожалею, ибо люблю его, как сына, но все больше склоняюсь к мысли, что глупо тешить себя надеждами.