— Однажды я уже поверила, что он мертв, — прозвучал в ответ нежный голос немки. — И боль, которую я при этом пережила, была настолько глубокой, что я предпочту умереть, чем снова пройти через этот ад, — она улыбнулась своей безмятежной улыбкой, делавшей ее столь непохожей на всех остальных женщин. — Пусть пройдет хоть сто лет — каждый день я буду просыпаться в надежде, что наконец-то встречу его, прежде чем лягу спать, поскольку надежда мне необходима больше, чем воздух, вода и пища.

— Но это же нелепо!

— Нелепо было выбросить за борт мой брак, имя, честь и удачу, а теперь и иллюзии. Поймите же наконец, даже на смертном одре я буду надеяться, что он появится, возьмет меня за руку и поцелует.

Луис долго смотрел на Ингрид и наконец закрыл глаза и кивнул.

— Я вам верю! — сказал он. — Клянусь Богом, что верю вам, как бы нелепо это ни было! Я часто задаю себе вопрос: кто он, этот чертов Сьенфуэгос — самый везучий человек на земле, потому что вы его любите, или самый несчастный, потому что не может насладиться этой любовью.

— Безусловно, и то, и другое, — улыбнулась она. — Я знаю это по собственному опыту — иногда я ощущаю себя самой счастливой женщиной во всем свете, потому что так его люблю, но и самой несчастной оттого, что его нет рядом. Но не беспокойтесь, я не собираюсь делать из этого трагедию, я научусь жить полной жизнью.

— Давайте сменим тему, эта сбивает меня с толку, — иронично попросил Луис. — Как там ваши свиньи?

— Толстые и лоснятся. Вот уж кто превратится в подлинный золотой рудник, Охеда явно ищет не в том месте. Обещаю, что не пройдет и года, как я стану самой богатой помещицей на острове.

— Только не в Изабелле, — предупредил ее Луис, слегка покачал указательным пальцем. — Вспомните мой совет и уезжайте из этого проклятого города как можно раньше. Если, как уверяет Охеда, земли на возвышенности более плодородные, а воздух более свежий и здоровый, устройтесь там и забудьте об этой грязной дыре.

Донья Мариана Монтенегро раскинула руки, показывая на окружающий пейзаж.

— Посмотрите на мои владения! — сказала она. — Помимо животных, у меня нет ничего, что нельзя было бы перевезти на муле или лошади. Рано или поздно адмиралу не останется ничего другого, кроме как двинуться вглубь острова, и будьте уверены — вы увидите меня в авангарде.

Но несмотря на то, что дону Христофору Колумбу удалось полностью поправиться после долгой болезни, он по-прежнему пребывал в нерешительности, и когда одиннадцать кораблей снялись с якоря, неся непосильный груз разочарования и неудач, он ждал еще несколько недель, прежде чем отдать нетерпеливому Охеде приказ двинуться в необходимый и долгожданный поход вглубь долины.

К несчастью, отряды дезертиров активно сеяли смуту среди некогда мирных туземцев, создавая атмосферу растущего день ото дня враждебного недоверия, чем успешно пользовался могучий вождь Каноабо — тот самый, что разрушил форт Рождества — для того, чтобы, встав во главе множества объединенных племен, начать своего рода священную войну против жестоких чужаков, решивших, похоже, любой ценой поработить местных жителей.

Вице-король не хотел рисковать, ввязываясь в неравный бой с дикарями, а потому решил покинуть город во главе лучших своих людей, отменно вооруженных. Его сопровождал также большой кавалерийский отряд и даже несколько пушек, кои должны были произвести впечатление на простодушных местных жителей, никогда прежде не сталкивавшихся со столь устрашающей военной силой.

Исполнять обязанности губернатора в свое отсутствие он поручил своему брату Диего — самому робкому и нерешительному человеку, какого только можно было выбрать на столь ответственный пост. После тяжелого изнурительного перехода через горы Колумб достиг, наконец, высокого плато, где основал маленькую крепость, которую решил назвать именем святого Фомы, и оставил в ней гарнизон в пятьдесят человек.

Это дало Каноабо повод убедить последних вождей, которые еще отказывались принять участие в восстании, что чужеземцы намерены их уничтожить. А между тем, пока индейцы готовились к войне, в Изабелле тоже день ото дня зрело недовольство, что люди едва ли не умирают от голода, пока присланные королями припасы гниют под замком в амбарах братьев Колумбов.

На возмущение адмирал всегда реагировал одинаково: он приказал силой установить закон и порядок, казнив самых отъявленных бунтовщиков, чтобы подавить остальных, и это стоило ему испорченных отношений с влиятельным падре Биулом, личным советником королевы, который со своей кафедры осудил излишнюю жестокость наказания.

На следующий день вице-король приказал уменьшить паек для священника и его помощников.

Положение становилось трагикомичным: высшие светские и духовные власти острова изо всех сил боролись друг с другом, а тем временем десятки людей голодали, туземцы же готовили оружие, чтобы без промедления начать войну.

В некотором смысле, только в большем масштабе, повторялись события, положившие конец бывшему форту Рождества.

Дон Луис де Торрес не переставал удивляться, и во время собраний в доме Ингрид Грасс постоянно обсуждал эту тему с мастером Хуаном де ла Косой.

— Вы знаете адмирала так же хорошо, как и я, — сказал он. — И знаете, насколько он неспособен признавать даже самые очевидные свои ошибки. Я соглашусь, что мало кто может с ним соперничать в морском деле, но когда доходит до вопросов командования на земле, он превращается в настоящую катастрофу.

— Но и его способности как моряка тоже сомнительны, — ответил капитан. — Он ведь уверял, что от берегов Испании до Сипанго не более трех тысяч миль, а по моим расчетам — не меньше десяти тысяч.

— Хотите заставить меня поверить, будто мы проделали всего лишь треть пути?

— Примерно так.

— И где, в таком случае, мы оказались? — осведомилась смущенная донья Мариана Монтенегро. — На неизвестном доселе архипелаге, как шепчутся некоторые?

— Именно так, хоть вице-король и грозится повесить на мачте любого, кто так заявляет. Вскоре мы отплываем на Кубу, и хотя многие знают, что это всего лишь остров, он продолжает утверждать, будто это восточная оконечность Азии. Готов поставить бочку рома на то, что, не успеем мы достичь последнего мыса, как он велит развернуться, лишь бы не признавать, что совершил ошибку, — громко вздохнул Хуан де ла Коса. Просто в голове не умещается, как такой умный человек может слепо отрицать очевидное, это противоречит всему, что он делает в другое время и при других обстоятельствах.

— Быть может, благодаря этому упрямству он и стал адмиралом Моря-Океана и вице-королем Индий? — заметила немка. — Более разумному человеку это вряд ли бы удалось.

— Хотите сказать, что следует соглашаться с тем, кто не прав, и отвергать того, кто говорит разумно?

— Обычно нет, — признала Ингрид с легкой улыбкой, ласково похлопав собеседника по руке. — Я лишь хочу сказать, что пути гения неисповедимы. Часто клубок ошибок приводит к успеху, а других уверенные действия приводят лишь к полнейшему провалу. Такова жизнь, и нужно это принять.

— В этом есть свое грустное обаяние, — пробормотал капитан. — Учитывая, сколько на кону стоит жизней.

— История никогда не помнит погибших, если они не добились славы, — заметил Луис. — А Колумб, помимо богатства и власти, ищет славы.

— Не многовато ли для одного, вам не кажется?

— Мое мнение в расчет всё равно не принимается. А ему нужно всё — быть адмиралом Моря-Океана, вице-королем Индий и владельцем десяти процентов всего, что найдется на этих берегах. Таких привилегий не удостаивался до сих пор ни один человек. И всё это — в обмен на то, что он привез нас почти за семь тысяч миль от того места, куда обещал доставить, — дон Луис де Торрес озадаченно почесал нос, не сводя проницательного взгляда со своего старого друга Хуана де ла Косы. — Я часто спрашиваю себя, почему наши монархи согласились заключить подобный договор, ведь любой хороший моряк достиг бы того же самого, и без стольких ошибок.