Его окружили, и когда бешеное дыхание немного успокоилось, а пульс перестал грохотать, как церковные колокола, Сьенфуэгос расслышал звук шагов своих преследователей.

Они наступали со всех сторон — и спереди, и сзади, и справа, и слева, тыкали в него из зарослей острыми топорами, как загонщики на охоте на кабана, готовые размозжить ему череп в тот же миг, когда он решит снова броситься бежать.

Вглядевшись сквозь вайи папоротника, он явственно различил медленно приближающуюся фигуру. Время от времени преследовательница останавливалась и принюхивалась, ее ноздри расширялись, словно она пыталась взять след, который приведет к жертве.

Без всякого сомнения, это была женщина, скорее даже юная женщина — одно из этих странных созданий, слегка похожих на людей, хотя огромные ноздри, крохотные стального цвета глазки, толстые мясистые губы и желтые острые зубы придавали ей скорее обезьяноподобный вид, несмотря на то, что кожа ее была довольно светлой, резко контрастируя с копной прямых черных волос, потоком спадающих на спину.

Ее чертам не хватало женственности, которую можно найти даже у самых примитивных коренных народов других островов, зато она обладала агрессивностью настоящего зверя и в определенные моменты напоминала большую дикую кошку на охоте.

Сьенфуэгос понимал, что находится на пороге жестокой и позорной смерти и в любую секунду его обнаружат. Его снова охватила крайняя апатия, каждая клеточка тела налилась свинцом, он не мог пошевелиться, хотя от врага его отделяло всего шесть метров. Женщина замерла, понюхала воздух, чтобы убедиться, что она на верном пути, и издала один из тех коротких и гортанных возгласов, который, вероятно, означал приказ.

Канарец тут же услышал новые крики со всех сторон, последним усилием воли вскочил и бросился вперед, отчаянно стремясь избежать ужасной гибели, на которую обрекла его жестокая судьба.

Он едва успел увернуться от удара каменного топора, пролетевшего у виска и перерубившего толстую ветку ближайшего дерева, после чего продолжил свой бешеный галоп, перескакивая через кусты и бурелом, словно не замечая их, любым способом пытаясь найти выход из этой гигантской западни.

Еще одна женщина с топором в руке преградила ему путь, но он не дал ей времени замахнуться, кинувшись на нее грудью и отшвырнув прочь, чтобы снова пуститься бежать, не разбирая дороги.

Потом он увернулся от третьей.

Затем — от четвертой.

Две женщины почти догнали его, когда перед его глазами мелькнула синева моря, подарив маленький проблеск надежды. Но в этот миг он вдруг ощутил тяжелый удар по голове, и мир будто разлетелся на тысячу осколков. Сьенфуэгос камнем рухнул наземь, словно сраженный молнией.

Перед тем, как он окончательно лишился сознания, в его мозгу промелькнула картина кровавого пиршества, виденная несколькими месяцами ранее.

Он открыл глаза и увидел перед собой унылую физиономию Бернардино из Пастраны, больше известного по забавному прозвищу Стружка, который за несколько часов постарел на столетие — его редкие волосы еще больше поседели, а миллион морщинок на лице превратился в десять миллионов.

— Они хотят сожрать нас, Гуанче! — сказал он первым делом, не в силах сдержать рыданий. — Эти дикари собираются нас сожрать.

Канарец даже не потрудился подыскать слова утешения, просто потому, что их не было. Сьенфуэгос не пошевелился, будто его парализовало. Он почувствовал, как его захлестнула волна гнева при мысли о том, что он пришел в сознание лишь для того, чтобы немыслимый страх овладел не только телом, но и душой. Он бы предпочел умереть в тот момент, когда потерял сознание, нежели прийти в себя и узнать об неизбежном страшном конце.

Ни в силах пошевелить ни единым мускулом, Сьенфуэгос оглядел темную грязную яму, где они находились, и не обнаружил никакого выхода, кроме высокого зева над головой, расчерченного крошечными квадратами очень синего неба — видимо, яма была накрыта тяжелой решеткой из толстых бамбуковых стволов. Наверное, старик уже долго бился, пытаясь вернуть Сьенфуэгоса в мир живых — лицо его осунулось, а в покрасневших глазах до сих пор стояли слезы.

— Почему ты позволил себя схватить? — с упреком спросил канарец. — Лучше было бы утонуть.

— Течение вынесло меня к берегу, а они тут же посыпались сверху, как горох... Они все плавают, как утки, даже ветер не помог. — Он немного помолчал и удивленно добавил: — Это женщины.

— Я уже и сам это заметил. Карибские женщины. Видел, какие у них ноги?

— Кошмарные! Раздутые, как колоды!

— Такие же были у тех воинов, которых мы поубивали в форте... Помнишь?

— Боже ты мой, еще б не помнить! — снова ужаснулся старик. — С тех пор как нас схватили, я только о них и думаю! Они нас сожрут!

— Какая разница, старик, кто нас сожрет, карибы или черви? Главное — умереть быстро и без страданий. Боже! — безнадежно воскликнул канарец. — Никогда не предполагал, что попасть в Севилью окажется так трудно.

— Гораздо достойнее было бы погибнуть, сражаясь с воинами Каноабо, — заявил плотник, прислонил затылок к земляной стенке и воздел лицо к небу, глотая слезы. — Они хотя бы не были каннибалами.

— Я видел труп Варгаса — его глодали раки на берегу. Но это уже не больно. Я мучаюсь, лишь представляя, как нас будут убивать, потому что после смерти уже будет всё равно.

— А что случится, когда мы предстанем перед Страшным Судом?

— Я не думаю о подобных вещах, старик, — напомнил пастух. — Я даже не крещеный, не думаю, что вообще предстану перед Страшным Судом или чем-нибудь в таком роде. — Вот ведь дерьмо, это просто ужасно! — пробормотал он. — Как бы то ни было, если твой Бог способен поднять из могил людей, которые много веков назад обратились во прах, то, наверное, сможет воскресить нашу плоть, вытащив ее из желудков дикарей.

— Меня это не утешает.

— Меня тоже.

После этого они долго молчали, обдумывая этот вопрос, а перед глазами у них стояла жуткая сцена их собственного расчленения теми тварями, лишь отдаленно напоминающими людей, которые держали их взаперти. Казалось, они ослепли и оглохли, удрученные мыслью о своем близком и ужасном конце.

Из-за страха часы текли бесконечно.

А с приходом темноты паника только усилилась.

Это была самая долгая и безмолвная ночь, какую только можно вообразить — жаркая, душная, непроницаемая; не слышалось ни шелеста ветра, ни голосов, ни плача, ни отдаленного крика ночной птицы. Словно замерло само сердце Земли, и все вокруг погрузилось в глубины ада, полного лишь страха и зловония, источаемого их телами.

Наконец, из темноты раздался спокойный и хрипловатый голос плотника:

— Гуанче!

— Что?

— Убей меня.

Канарец молча задумался, ничуть не шокированный этой просьбой, поскольку и сам предпочел бы погибнуть от руки друга, чем выносить бесконечные страдания, что ждали их впереди. В конце концов он все же покачал головой, хотя и знал, что старик в темноте все равно этого не видит.

— Нет, — только и сказал он.

— Почему?

— Не хочу остаться в одиночестве.

— Это несправедливо. И эгоистично. Я всего лишь бедный старик, и от меня мало проку, поэтому лучше убей меня сразу, безболезненно и быстро. Тебе просто нужно слегка сжать мне горло, ты же такой сильный. Прошу тебя!

— Нет! — снова покачал головой канарец. — Это несправедливо. Чего ты добиваешься? Чтобы я остался здесь наедине с твоим трупом, страхами и угрызениями совести? Нет! Мы пройдем через это вместе до самого конца.

Они вновь погрузились во мрак и безмолвие. Впрочем, длилось это недолго: неожиданно сверху просочился тусклый свет, а затем прямо на них полился тяжелый, теплый и вонючий дождь, сопровождаемый громким смехом.

— Вот ведь сучье отродье! — в ярости выругался канарец. — Они справляют на нас нужду!

Он оказался прав: три или четыре женщины, присев на корточки на бамбуковую решетку, мочились прямо на них, а одна без всякого смущения даже навалила кучу.