Утром я возился с дровами и вдруг слышу, куропатки мои заклекотали. У них это случается. То погода их не устраивает, то испугаются чего-то. Так вот, я колол дрова, а куропатки закричали, захлопали крыльями и вдруг стихли. Наелись, думаю, и улетели. И не заметил, что сова, которая сидела на лиственнице, исчезла.

Заготовил дров и направился по воду. Иду, ведром брякаю. Вдруг из-за деревьев вылетает мне навстречу сова. Не долетев несколько метров, плюхнулась на ивовую ветку и пристально уставилась мне в лицо.

— Кыш отсюда!

Она крыльями взмахнула и опустилась еще ниже. Рукой можно дотянуться. Что это с ней? Вспомнил я о животных, которые якобы ищут помощи у человека. Я никогда не верил подобным россказням. Но вот подлетела же сова и чуть ли не на голову уселась.

Смотрю на птицу. Крылья целые, длинный полосатый хвост на месте. Вот только на лапах что-то… Словно кровью по ним мазанули.

Сова наклонилась ко мне так, что ее ярко-желтые глаза оказались совсем рядом, и вдруг как закричит: «Кик-кик-кик!» Потом клювом — щелк-щелк. Я на нее ведром: «Да иди ты отсюда!» Ведро громыхнуло, сова сорвалась с ветки и вспорхнула на лиственницу, устроилась на ветке и принялась чистить клюв.

Подхожу к галечнику и вюку под обрывом растерзанную куропатку. Кругом перья валяются. Снег и камни в крови. Так вот в чем дело! Оказывается, сова поймала куропатку и, заметив мое приближение, кинулась защищать добычу. Не звякни я ведром, чего доброго, когтями в лицо вцепилась бы.

Отнес я воду, возвращаюсь, а куропатки нет. Неужели сова успела спрятать? Но нет. Сидит голубушка на старом месте и дремлет. Так куда же девалась куропатка? Я задержался в избушке никак не больше десяти минут: подбросил дров, сполоснул и налил воды в кастрюлю.

Осматриваю кусты вокруг галечника и вдруг замечаю пропаханную в снегу борозду. Выдра! У нее на лапках перепонки, и поэтому ее следы не спутаешь ни с чьими. Канавка дотянулась до реки и оборвалась у воды.

Пока я бродил у Фатумы, погода испортилась. Небо стало белесо-мутным. Одна за другой в верховья реки пронеслись две стайки куропаток. За ними пролетел одинокий ворон. Птицы держались низко. В их натужном полете мне почудилось что-то тревожное. Вспомнив, что с крайнего навеса, под которым хранилось сено, ветром сорвало толь, я поспешил за молотком и гвоздями…

В избушке было тепло и уютно. Клокотала вода в кастрюле. Выходить на улицу не хотелось. Нет настроения — к твоим услугам тысяча причин. Во-первых, сегодня воскресенье, во-вторых, я еще не завтракал, в-третьих, сейчас зима, дождя не будет. Так что ничего с этим сеном не случится.

Вытаскиваю из-под стола ящик с припасами и сажусь у окна чистить картошку. Сквозь стекло видна опушка тайги, лиственница с сидящей на ней совой, излучина Фатумы. Вдоль берега просматривается тропинка, по которой я разбросал кашу для росомахи. Интересно, что она сейчас поделывает?

А что ей — забралась в дупло и спит. Недавно по радио передавали, как из Нарьян-Мара в Киров перевозили росомаху. Везли ее в ящике из толстых дубовых досок, обитом изнутри листовым железом. Всю дорогу росомаха рвалась на волю, кромсала зубами металл, с остервенением грызла доски. И убежала-таки в лес. Ей бы сидеть в чащобе, а она, дурочка, отправилась в город. Почему ее туда понесло, не представляю. Росомаху загнали в крольчатник, травили собаками, тыкали палками, набрасывали ей на шею петлю. Она сражалась изо всех сил.

Когда же подсунули капкан, то зверь обнюхал его и сразу все понял. Лег на живот, вытянул лапы и даже по пошевельнулся. Наконец росомаху как-то обманули, затолкали в мешок и отвезли на биостанцию. Теперь, мол, блаженствует в клетке, и ей там очень нравится.

Так я и поверил. Несмышленый зайчонок, в первый же день бравший морковку из моих рук, и тот предпочел всем благам свободу и убежал домой на остров.

А вдруг и на мою Роску тоже кто-то позарится? Поймает и увезет от этих сопок, тайги, быстрой и студеной Фатумы. Может, мне не нужно ее подкармливать? А то привыкнет доверять людям…

Переправив очищенную картофелину в воду, гляжу в окно и вижу… росомаху. Она стоит на тропинке и смотрит в мою сторону. Не жди я росомаху, мог бы подумать, что пришел медвежонок. Забавный, мохнатый, с потешной мордашкой и любопытными глазками, маленькими круглыми ушками, повернутыми внутрь косолапыми лапами, чуть горбатой спиной.

Так вот ты какая! Красивая! И ничего хищного в твоем облике нет. Чем же ты насолила людям, что они тебя так ненавидят. Немецкое и французское твое название переводится на русский язык не иначе как обжора. Охотники-саами, спасая от тебя свою добычу, строили ящик — «пурну» или лабаз — «луэвь». Североамериканские индейцы, если прятали мясо на дерево, обивали весь ствол огромными рыболовными крючками. И ничто тебя не останавливало. А умом и смекалкой ты превосходишь любого живущего в твоих краях зверя. Не потому ли во многих странах истинным владыкой леса считают не медведя, а росомаху?

Моя гостья обнюхивает горку каши и поворачивается ко мне боком. Хорошо вижу темное пятно — «сковороду» на ее спине, длинный и пышный хвост. Бока и голова — светлые, на груди — россыпь белых пятнышек.

Росомаха жадно ест. Разгрызая замерзшие куски, она мотает головой, помогает лапами, иногда ложится грудью на снег. Раза два прерывала трапезу и настороженно поглядывала по сторонам. При этом уши ее как бы приподнимались, морда подавалась вперед, а нос усиленно втягивал воздух. Торопливо проглотив последний кусок, росомаха глянула на избушку и, горбясь, побежала вдоль Фатумы.

Больше днем к избушке Роска не подходила. Раз в неделю она под утро являлась в Лиственничное, съедала все, что я ей оставлял, и сразу же убегала. Я давно скормил Роске всю овсянку и угощал ее теперь тем, что готовил для себя.

В середине января сено стали отправлять тракторами. Прицепят сани, навалят целый стог и везут в совхоз. Обычно в рейс выезжало три-четыре трактора. К механизаторам и грузчикам, пользуясь оказией, присоединялись и совхозные охотники. Это же здорово — прокатиться в теплой кабине на 70–80 километров в глубь тайги! По дороге погонять глухарей, куропаток, а там, глядишь, повезет — и повстречается олень или лось.

Сначала сено выбирали с ближних покосов, но вот очередь дошла до дальних Сокжоевых лугов, и вся компания нагрянула ко мне в Лиственничное.

За день до этого приезжал Шурига и предупредил, что в Родниковом распадке наледь вот-вот перекроет дорогу. Так что недели две мне придется пожить в одиночестве.

Я уже поужинал и, перед тем как забраться в постель, вышел на улицу. К ночи сильно похолодало. Предвещая ясную погоду, высыпали крупные зеленые звезды. Млечный Путь протянулся через все небо и скрылся где-то за сопками. Скованный пятидесятиградусным морозом снег излучал матовое сияние. Закостенелые лиственницы клонились к стылой земле, и мне их было жалко. Не верилось, что в этой почти космической стыни сохранилось что-то живое. Умолкла тайга, упряталась под ледяным панцирем звонкоголосая Фатума. Петляющее в тальниковых зарослях русло реки казалось широкой дорогой.

Тишина. Только изредка потрескивают, я бы сказал, даже покрякивают деревья да в глубине избушки о чем-то бормочет транзистор.

Неожиданно слышу какой-то рокот. Кажется, вездеход. Недавно заезжали охотники из Магадана. У них было две лицензии на отстрел лосей. Я напоил их чаем и устроил ночевать. Они расспрашивали про лосей. Я сказал, что раньше здесь жили лось, лосиха и малыш-лосенок, но на прошлой неделе их обстреляли приезжавшие за сеном шоферы, и звери куда-то ушли. На самом деле лосей никто не беспокоил, и они всей семьей бродят километрах в трех от Лиственничного. Совсем недавно гостили на моем галечнике.

Охотники посетовали на то, что придется пробиваться к самой Буюнде, и укатили. Теперь, наверное, возвращаются.

Мотор на мгновенье стих и вдруг взорвался мощно и властно. Нет, это, скорее всего, трактор, да не один. За сеном едут. Может, Шурига нашел объезд?