Тороплюсь в избушку. Нужно ставить на огонь все три чайника и разжигать печку в бригадирской. Всем прибывшим в моей избушке не разместиться.

Через полчаса у реки появляется цепочка огней. Набрасываю куртку и тороплюсь навстречу. Все-таки я здесь хозяин, и долг вежливости требует встречать гостей у ворот. Один, два, три, четыре. Трактора, чакая разболтанными траками, проплывают мимо меня и заворачивают в Лиственничное. За каждым трактором тянутся широкие длинные сани…

В избушку набилось много людей. Одни скромно жмутся у двери. Это новички, и таежное житье-бытье им в новинку. Другие ведут себя более чем уверенно. Подкладывают в печку дрова, разливают по кружкам чай. Высокий горбоносый парень успел снять валенки, забрался с ногами на мою кровать и роется в объемистой сумке, извлекая различные припасы. На столе гора всякой снеди. Жареные куры, колбаса, сало, три каравая белого хлеба.

Под низким потолком плавают клубы табачного дыма. Даже керосиновая лампа начала коптить.

На полу возле печки белеют убитые куропатки. На взъерошенных перьях мазки крови. Длинный, сидящий на кровати, первым замечает меня:

— О, начальник явился! Давай к столу. Сейчас перекусим с дороги, а потом уху из куропаток заделаем. Самая вкусная уха — из петуха. Вы не представляете, До чего я люблю дичь!

Он настораживается, а рыскавшая в сумке рука замирает. Горбоносый медленно поворачивается к возившемуся с чайником трактористу:

— Сергей, ты соображаешь? Правильно говорят, если человек идиот, то это надолго. Как ты мог положить патроны в сумку с продуктами?

Горбоносый достает из сумки четыре ярко-красных патрона и выставляет их на стол.

— Из-за тебя я без шапки остался. Представляешь мое горе, начальник, — это уже ко мне. — Выныриваем из ложка, и прямо перед нами росомаха. Стоит, как специально ждет, значит. Я за ружье, мы перед этим куропаток гоняли, ну патроны с мелкой дробью в стволах и остались. Я за патронташ — и там пусто. Хорошо помню, что перед самым выездом четыре гильзы волчьей картечью набил. А она глядит. Здесь из заднего трактора бегут. Чего, мол, стали? Она заволновалась — и на ход. Я ей дробью вжарил вдогонку.

— Стреляли где? — спрашиваю длинного.

— Недалеко. За поворотом на Родниковое. Уже темнеть начинало. Я даже мушки толком не видел. А что, знакомая?

— Вы ее ранили?

Тот, что с чайником, пожимает плечами:

— Кто ее знает? Я хотел посмотреть, сунулся, а там снега по шею. Ей-то что? У нее лапы — как лыжи. Раз-раз — и подалась.

Мне бы на следующее же утро сгонять к Родниковому и пройти по следу росомахи. Но я должен был сопровождать трактор на покосы и руководить погрузкой сена. Да и что я мог сделать для Роски? Если ее даже задело, к ней не подступиться. Это же росомаха, а не какой-то там зайчонок.

Наконец, покачиваясь на выбоинах, последние сани уплыли вслед за трактором в сторону совхоза, и я вздохнул свободно. Быстро собрав рюкзак, я заторопился к Родниковому. Можно было бы подъехать туда на тракторе, но не хотелось объясняться с механизаторами. К тому же я боялся, вдруг они подумают, что пошел искать чужую добычу. По неписаным охотничьим законам зверь принадлежит тому, кто его ранил. А всякий, отправившийся за чужим подранком, считается чуть ли не вором.

Сразу же за Лиственничным я встретил стадо оленей. Четыре важенки, бык и тонконогий, очень резвый олененок. Впереди шла крупная белесая важенка с ветвистыми рожками. Раньше я думал, что вожаком может быть только сильный опытный сокжой, победивший в турнирах всех своих соперников. Оказывается, зимой «лидером» становится иногда старая важенка. Она выбирает пастбище, распределяет роли, когда нужно пробивать путь через снежные сугробы, следит за порядком. С непокорными расправляется очень просто — бьет их рогами. Наверное, ей трудно было бы справиться с крупными, поднаторевшими в драках быками, если бы не вмешалась сама природа.

В октябре у быков отпадают рога, и они ходят комолыми до самой весны. Важенки же сохраняют рога на всю зиму. Удивляюсь, почему олень-самец оказался среди оленух? Обычно, как похолодает, самцы собираются в «бычьи табуны» и держатся вместе до весны…

Олени подбирали на дороге сено. Раньше совхозным коровам заготавливали корм только из диких трав: вейника, пушицы, осоки. Но в прошлом году мелиораторы осушили и раскорчевали обширное болото. И там посадили овес и горох. Конечно, вызреть они не успевают, слишком уж коротко колымское лето. А вот ceнo получается отличное.

Заметив меня, олени сбились в кучу и застыли с высоко задранными головами. Я тоже остановился. Белесая важенка сделала несколько шагов по направлению ко мне. Затем она круто развернулась и в один прыжок оказалась в нескольких метрах от дороги. Следом за нею бросилось все стадо…

Место, где горбоносый стрелял в Роску, я нашел легко. На спуске в Родниковое простирающаяся у дороги снежная целина вспахана до самого мха. Выпрыгнувший тракторист пробился в глубь тайги метров на двадцать. На большее у него не хватило сил. Здесь и в самом деле снега по шею. Надеваю лыжи. Вижу два следа. Неглубокий и частый, ведущий к дороге, и размашистый — убегающего от опасности зверя. Там, где цепочки отпечатков смыкаются, снег исполосован канавками — их пробуравили дробинки. Опустившись на колени, подбираю несколько светло-коричневых шерстинок. Крови нигде не видно. Полегчало на сердце.

Сначала росомаха уходила почти по прямой, потом повернула к Родниковому. Затем зверь залег. Красные тальниковые веточки, окружившие выдавленную в снегу ямку, обглоданы. А это что такое? Кровь! Ночью выпала пороша, поэтому-то я и не сразу заметил красное пятно.

Ножом вскрываю корочку льда на месте лежки, стараясь узнать, как много крови потеряла Роска. Спег пропитан сантиметров на пять-шесть. Многовато. Бедная Росочка.

Поднявшись, она направилась к расползшейся по всей долине наледи.

Над выступившей из-подо льда водой клубится пар.

Как ни легка росомаха, а снег под ней уплотнился, и я могу проследить ее путь через всю наледь. И здесь она шла строго по прямой. Зачем? Может, хотела отсечь себя от преследователей водной преградой, а может, в том краю у нее логово и она торопилась спрятаться?

С противоположной стороны над долиной нависла обрывистая сопка. У ее основания что-то темнеет. Может, это Роска? Вдруг и вправду она? Мороз-то за сорок градусов, а она ранена. Легла отдохнуть и застыла. Как же туда пробраться в валенках?

Неподалеку от наледи отыскиваю поваленную сучковатую лиственницу и разжигаю под ее корнями костер. Здесь же вытаптываю небольшую площадку и выстилаю мелкими ветками. Лыжи оставляю у лиственницы, к наледи буду пробиваться без них.

Еще раз оглядываюсь на полыхающий костер и лезу в воду. У берега не глубоко. Чуть выше щиколоток. Кое-где влагу сковал ледок.

Он стреляет мириадами трещин, но держат. Вскоре вижу, что под сопкой лежит не Роска, а самый обыкновенный камень, с которого ветром сдуло снег. Но продолжаю идти, потому что иначе не узнать, куда девалась росомаха.

Наконец берег. Здесь Роска обкусывала прикипевшие к лапам кусочки льда. На снегу шерстинки и пятнышки крови. Стараюсь убедить себя, что рана не опасная.

От наледи росомаха двинулась на сопку. С крутых склонов недавно сползли две лавины. Может быть, виновницей катастрофы была Роска, потому что след зверя проходит как раз по кромке обрушившегося вниз снега. Лезть вверх опасно — очень круто, да и валенки покрылись льдом.

Возвращаюсь домой.

До вечера просидел в избушке. Читал книжку и посматривал на бегущую вдоль Фатумы тропинку. Казалось, вот-вот на ней появится Роска. Наступили сумерки, я отложил книгу и, не зажигая лампу, все поглядывал в оконце. Луна всплыла над тайгой. До самого крыльца протянулась тень корявой лиственницы. Все ее веточки четко вырисовались на снегу. Только сейчас я обратил внимание, до чего же их много! Если смотреть на луну сквозь эти веточки, она и впрямь кажется запутавшейся в рыбацких сетях золотой рыбкой.