В ручье снова заплескало. Словно утка полощет крылья или небольшой зверек бегает по воде. Поплескалось и смолкло, только родничок: тириль-тириль-тириль…

Поднимаюсь на локти и всматриваюсь в тайгу. Скорее бы рассвет. Еще вчера даже не предполагал, что попаду на Чилганью. До конца отпуска целая неделя, но вдруг заявляется Шурыга и без предисловий говорит:

— Завтра с Чилганьи снимаются лесозаготовители, нужно принять все их хозяйство: дизель, сварочный аппарат, горючее. Там хорошие покосы, с весны поставим механизированное звено. Пока терпит погода, постараемся подготовить для людей какое-нибудь жилье. Ну и, само собой, столовую, навес, баню. Да гляди, чтобы сегодня же выехал, а то рыбаки без хозяйского глаза все быстро расшаманят. Даю под твое начало Федора, а повезет Толик Логинов. Он уже и машину готовит.

Федора я немного знаю — очень худой мужик с жиденькой бородкой и свежим шрамом на носу. При разговоре часто дергает шеей, словно иначе не может вытолкнуть застрявшие в горле слова. Еще у Федора нет половины левого уха. Он напускает на это место прическу, но и на голове у него не густо, поэтому ополовиненное ухо все время вылезает наружу.

Федор недавно приехал в совхоз и попал в нашу бригаду. Наверняка Шурыга не мог подыскать ему жилье и постарался при первой же возможности отправить в тайгу.

…Переселяться решили в два захода. Сначала уеду я с вещами, инструментом и продуктами, а дня через два-три прибудет и Федор. В столярке для нас мастерят двери, окна, щиты для столов, так что ему придется задержаться.

К обеду загрузились и выехали в сторону Чилганьи. Едем, песню про старого Карапета поем, вспоминаем всякие случаи. Когда же до лесозаготовителей оставалось километра три, Толик вдруг резко затормозил у нависшего над глубоким оврагом мостика, посидел минуту с закрытыми глазами, затем сердито проговорил:

— Выгружайся, приехали! Я все думал, чего это они так раздобрились? И дизель, и сварочный аппарат — все совхозу передали. А они просто вывезти все это не смогли. Гады, хотя бы ограждение какое-нибудь поставили. Еще немного, — и загремели бы.

Только теперь я заметил, что второй половины мостика, собственно, нет. Недавнее половодье размыло откос и обрушило целый пролет на камни…

Делать нечего. Сгрузили вещи прямо на дорогу и распрощались. Завтра начну перетаскивать все это к лесозаготовительному участку. Добро бы справиться за неделю.

Я разжег костер. Сразу стало уютней. Чуть посидел, затем отыскал фонарик и тихонько направился вдоль ручья. Лучик достает до неглубокого дна. Под водой качаются длинные водоросли. Иногда между ними проносятся черные юркие рыбки.

Впереди что-то плеснуло, и полукружья волн добежали до моих ног. Перевожу фонарик и замечаю большую рыбу. Она застыла, втиснувшись между двух огромных валунов. Это мальма. Наклоняюсь и пробую коснуться ее спины ладонью. Мальма вздрогнула, разметала нити водорослей и унеслась в темноту.

Тушу фонарик и прямо через кусты иду к своему, горящему у дороги костру. Он дышит теплом, поигрывает синеватыми живчиками. Подкладываю сухих веток и забираюсь в матрац. Интересно, что готовит мне завтрашний день?

Разбудили меня куропатки. Ночевавший на сопке старый куропач привел стаю к голубичному болоту и очень удивился, когда увидел рядом со своими владениями невесть откуда взявшийся холм из одежды, всевозможных узлов, мешков, ящиков и матрацев. Птицы вышли на дорогу и принялись обсуждать взволновавшее их событие: «Кок-кок-ко-ол! Кэ-э! Кэ-э! Кок!» Я высунулся из-под матраца, куропатки удивились еще больше, да так и застыли с вытянутыми во всю длину шеями. Куропач стоял на белеющем у обочины камне, а члены его стаи выстроились в цепочку на оставленной бульдозером бровке. Я сказал птицам: «Привет!» Старый куропач спрыгнул с камня и сделал ко мне несколько осторожных шажков. Усыпанная белыми пестринами шея петуха все время дергалась, вместе с нею плясала и голова. Вверх-вниз, вверх-вниз. Споткнувшись о лежащую поперек колеи ветку, куропач остановился и удивленно, отчетливо спросил:

— Кто-кто?

— А тебе какое дело, Бульон Супович? — ответил я куропачу. — В кастрюлю захотел, что ли?

Куропач присел, развернулся и со всех ног бросился в голубичник. Следом, путаясь в траве, устремился и его выводок.

Придерживаясь руками за стебли растущего по откосу вейника, взбираюсь наверх. Вдоль обрыва проложена широкая тропа. В каком-то метре от нее под невысокой корявой лиственницей постель из свежих веток. С наслаждением растягиваюсь на ней. Здесь ничуть не хуже, чем на моих матрацах. Переворачиваюсь на живот, и в нос ударяет запах псины. Вернее, не псины, а чего-то очень похожего. Настороженно оглядываюсь и только сейчас обращаю внимание, что рядом с лежанкой нет кострища. К тому же на стоящем у изголовья дереве целы все веточки. Не тронуты они и на соседних деревьях. Получается, всю эту постель принесли со стороны. Осматриваю ветки, ствол дерева и замечаю приставший к шероховатой лиственничной коре длинный волос. Наверное, медведь не один раз отдыхал на этой лежанке. Место открытое, налетающий от реки ветер разгоняет мошкару, охотнику подкрасться трудно. По одну руку крутой откос, по другую — чахлый, просматривающийся насквозь лиственничник. Интересно, откуда он принес ветки? Постель довольно толстая, ни одного грубого сучка. Никогда не думал, что медведи устраиваются с таким комфортом.

Осматриваюсь еще раз и поднимаюсь с медвежьего ложа. Недалеко от берега из воды выглядывает большой серый камень. Раз за разом вскипают возле него буруны, и на поверхность выглядывает красный плавник или большая рыбья голова. Это три крупных самца сражаются за место у небольшой самочки. Она прижалась ко дну.

Закидываю блесну, все три дружно кинулись к ней, и вот уже трехкилограммовый самец заиграл на сплетенном из доброго десятка лесок шнуре.

Он действительно очень красив в своем брачном наряде: красный живот, покрытые алыми разводами бока, крутой горб и тяжелый крючковатый нос. По всему телу «пожарника» разбросаны темные пятна, словно он и вправду побывал в огне.

Наверняка можно было поймать рыбы сколько угодно, но куда она мне? На уху за глаза хватит и этой. Еще раз окидываю взглядом плес и тороплюсь готовить завтрак.

На стане лесозаготовителей пусто. По всему видно, они покинули его уже давно. Воткнутый в чурку топор успел покрыться ржавчиной, стол с лежащими на нем мисками припорошен лиственничной хвоей. На оставшемся от палатки каркасе дремлет кедровка. Наверное, лесорубы подкармливали эту птицу, и она по старой памяти явилась за угощением. В заросшем осокой ручейке россыпь пустых консервных банок, покрышка от автомашины, сорокалитровая фляга с дырявым дном. Несколько в стороне прикрытый тряпками дизель, десятка три бочек. Дальше простирается заросшее чахлыми лиственничками кочковатое болото. За ним уже Чилганья. Ее русло можно угадать по высокой гриве тронутых осенью ив и тополей.

Стоянка мне не понравилась сразу. Все захламлено, и вообще вид унылый. Ни шума реки, ни ветерка. В теплую погоду здесь самое комариное царство.

Оставляю рюкзак на столе и по одной из разбегающихся во все стороны тракторных дорог направляюсь к Чилганье. Не успел пройти и сотни шагов, как наскочил на глухариный выводок. Беспечные птицы разбрелись по голубичнику, увлеклись ягодами и прозевали меня. Я чуть не наступил на крупного, похожего на индюка глухаренка. Он испуганно вспорхнул, пролетел всего лишь чуть-чуть и неуклюже сунулся в кусты. Я понял, что залез в самую середину выводка. Справа, буквально рукой подать, вытянув длинные шеи, на меня в упор смотрят две глухарки. Чуть дальше, но уже с другой стороны, ко мне повернулись четыре головы, и еще одна выглядывает из-за выросшего рядом с тракторной колеей куста.