Я уперся. Спиннинг, конечно, возьму, но деньги ни за что. Я никогда не торговал тем, что мне давала тайга, и, если кто пытался узнать, почему я за столь скромную плату соглашаюсь месяцами жить в глухой тайге, я говорил, что очень люблю природу, а все живущее здесь в тайге мне как будто бы сродни. Теперь получается, что я торгую этой родней.

Мамашкин выслушал мои доводы и махнул рукой:

— Не хочешь, как хочешь. Потом что-нибудь придумаем. Давайте, братцы, разгружаться, нам еще дрова пилить.

Мои гости даже не стали пить чай. Где-то возле Ульбуки они нашли брошенные бревна. Для строительства уже не годные, а топить теплицу в самый раз.

Вместе с Мамашкиным уехал и Федор. Дня через три они снова приедут, и тогда Федор останется со мной строить избушку, навесы, столовую. Я проводил гостей до косы, на которой нас встретил вертолет, и возвратился домой.

Подарок Мамашкина по-прежнему лежал на пне-кресле рядом с ополовиненной бутылкой водки и шахматами. Мамашкин оставил их мне, пообещав очень скоро сделать из меня гроссмейстера.

— Ну и набор! — улыбнулся я, глядя на лежащие на пне предметы, затем вспомнил, что до сих пор хожу обутый на босую ногу, полез в палатку за носками.

На постели распахнутым веером лежали те самые двадцатипятирублевки, от которых я так упорно отказывался. Как и когда Мамашкин сумел положить их — не представляю.

Я натянул носки, свитер и выбрался наружу.

Уже в доброй сотне метров от палатки вспомнил о ночном визитере. А если это был не медведь, а какой-нибудь рыбак? Возьмет да и заглянет ко мне снова, а деньги на самом виду. Мне здорово понравился телевик Мамашкина. Он говорил, что запросто достанет мне такой же, только нужны полторы тысячи. А здесь можно сделать редкостные снимки, ведь почти каждый день встречается что-нибудь необыкновенное, а я стою с пустыми руками и ловлю ворон. Вот засяду и сниму этого медведя в упор, а фотографию подарю Бобкову. Пусть мужик любуется.

Я вернулся к палатке, взял деньги и спрятал в карман.

Итак, у меня двести пятьдесят рублей, триста лежит на сберкнижке, и двести пятьдесят должны выдать в совхозе. Напишу Шурыге доверенность, пусть получит и привезет сюда, или, на крайний случай, сгоняю в совхоз сам. Остается семьсот.

За день поймал тридцать две мальмины, получилось почти две трехлитровых банки икры. Мамашкин говорил, что готов платить за каждую двадцать пять рублей. Значит, если постараюсь, буду иметь к концу месяца телевик.

Но я решил не рисковать. По закону разрешается за один день рыбалки ловить десять килограммов рыбы, это около двух десятков мальмин. Если держаться нормы — никто не придерется.

Первый улов принес на свой стан, извлек икру, очистил от пленок, отбил на грохотке и засолил. Рыбу засолил тоже, потом сообразил, что поступаю неосторожно. Выпотрошенную рыбу можно смело оставлять в тайге. Уже начались ночные заморозки, и ничего с ней не случится, да если и случится — не страшно, песцы-то с радостью съедят и такую.

Сначала мне показалось, что запросто заготовлю этой икры сколько угодно. До конца нереста еще далеко, стеклянных банок на лесозаготовительном участке много, соль есть. Но, оказывается, эта мальма не такая и дура. Вытащишь пять-шесть, из которых не больше двух икрянок, и все — осторожничают. Приходится долго ожидать, пока рыба успокоится, или отправляться на поиски другого плеса.

И вообще, я вдруг стал смотреть на все совершенно другими глазами.

Еще три дня назад я мог долго проторчать возле какого-нибудь ручейка, наблюдая за танцующими у подводных ключей песчинками или за ползающими по дну ручейниками. Теперь же меня интересует только то, из чего можно получить хороший снимок, да еще мальма.

Занявшись промыслом икры, я стал ходить другой дорогой. Прежде держался реки. У приплеска почти всегда есть полоска суши, где идти легче, чем по тайге. Теперь же я всячески избегаю берегов и тропинок, чтобы случайно не столкнуться с кем-нибудь, особенно избегаю Бобкова.

Я выбирал места, которые выбирают для своих потаек птицы и звери. Значит, во мне подспудно живут те же привычки, что и у них…

С вечера побрызгал небольшой дождь, потом поднялся ветер, и на землю полетели редкие снежинки. Я накрыл палатку полиэтиленовой пленкой, укрылся еще одним одеялом и уснул. Уже второй день обхожусь без приварка. Есть картошка, оставленное Мамашкиным лосиное мясо, но нет настроения возиться с кастрюлями. К тому же захолодало, в любой день по реке может пойти шуга, и вся рыбалка кончится.

Проснулся затемно, но пока раскладывал по банкам икру, пришивал пуговицы к куртке и вырезал новые стельки в резиновые сапоги, наступил рассвет. Снега выпало всего лишь чуть-чуть, и там, где земля голая, он сразу же растаял. Но и того, что остался, оказалось достаточно, чтобы рассмотреть цепочку протянувшихся рядом с моим станом крупных медвежьих следов. Значит, медведь был здесь и сегодня ночью, только в этот раз он не полез под веревку, а обогнул ее стороной.

Я прихватил спиннинг и отправился следом за медведем. Нам было по пути, к тому же хотелось узнать, куда это ходит мой сосед. Может, где-то неподалеку он устраивает себе берлогу.

Сначала я видел только медвежьи следы, но уже у первой излучины я узнал и какого медведь цвета. На припорошенной снегом валежине лежал комочек шерсти. Мой сосед был светло-светло-коричневым, или, скорее, желтым. Я вспомнил, как Константин Сергеевич обзывал напугавшего его медведя «рыжим чертом». Наверняка это тот самый зверь.

Снег просыпался узкой полосой, и уже у первой скалы его почти не было. А может, его успел слизнуть гуляющий здесь теплый ветер. Пропал снег, исчезли и следы. Пошел медведь дальше вдоль реки или свернул в сторону — я так и не узнал.

За какой-то час поймал четырнадцать мальмин и, решив не рисковать, понес их прятать. Наверняка я не первый, кто открыл здесь рыбное место и такой способ рыбалки, потому что метрах в трехстах от реки, в самой чаще, стоит маленькая, построенная из тонких жердей и толи избушка. В ней ни окон, ни печки. Широкие, заваленные сеном нары, узкая полка над головой да перевернутый вверх дном ящик — вот, пожалуй, и вся мебель. Под нарами мешок крупной сероватой соли и две закопченные кастрюли. Скорее всего, здесь скрывались не от холода, а от дождя и комаров. Рядом с избушкой сколоченный из тарных дощечек стол и узкая скамейка. Все запорошено лиственничными хвоинками, лежащие под столом газеты пожелтели и выгорели так, что я не смог прочитать двух слов.

Рядом с избушкой сочится еле приметный родничок. Вчера я оставил на его берегу десятка два выпотрошенных мальмин. Поднял мох и сложил рыбу прямо на кристаллики вечной мерзлоты. В этом месте рыба может храниться свежей сколько угодно времени.

Лишь только нырнул под деревья, как мое внимание привлек отчаянный крик кедровки. Я не видел птицы, но по тому, как она орет, догадался, что ей приходится несладко. Скоро ей отозвалась вторая кедровка, третья. Интересно, что случилось? Может, вернулись хозяева избушки?

Я прислонил спиннинг к лиственнице, положил рядом сумку с рыбой и стал потихоньку подбираться к избушке. Если эти рыбаки нашли мою мальму, то легко догадаются, чем я здесь занимаюсь, и могут быть неприятности.

Не-ет! Дверь по-прежнему закрыта, на столе пусто. Делаю еще несколько шагов и вижу медведя. Стоит себе и спокойно лакомится моей мальмой. Вот он наклонился, придавил рыбину лапой, оторвал кусок и жует. Медведь довольно крупный и чересчур толстый. Может, он и вправду превратился к осени в бурдюк с салом, а может, это мне только кажется.

В глаза бросается крутой горб и свисающая шерсть на шее и подбородке. Цвет шерсти у медведя необыкновенно светлый, особенно бока и шея. Казалось, мишку окунули в перекись водорода, но не додержали и в таком полуобработанном виде вытурили в тайгу.

Под деревьями ни ветерка, медведь не мог меня учуять, стоял, сосредоточенно так пережевывал мою мальму.