"А рассказать тебе сказку?.."

Афанасьев приехал погостить к Щепкиным в Тимонино. Это небольшое подмосковное сельцо купил Николай Михайлович Щепкин, сын актера.

Николай Михайлович был прежде драгунским офицером и служил в одном полку с братом Афанасьева. Теперь, в отставке, он ищет полезного дела, вот купил Тимонино, помогает крестьянам хозяйствовать «по науке». Приобретает для них хорошие семена, выписал из-за границы какие-то машины.

За утренним чаем у Щепкиных говорят о посевах и покосах, о молотьбе. Потом Николай Михайлович торопится на край села — там он строит больницу для крестьян.

Афанасьев собирает детей (их в доме много — гости приезжают к хлебосольным Щепкиным целыми семьями), идет с ними в лес. По дороге прихватывают с десяток деревенских ребятишек.

Тропа ныряет в густой кустарник, надо продраться сквозь него и выберешься на поляну, лилово-желтую от высоких цветов иван-да-марьи. Роса еще не высохла — на траве, на цветах вспыхивают крупные оранжевые и голубые шарики.

Афанасьев нагибается, осторожно срывает травинку, на которой дрожит — вот-вот скатится! — нежная сверкающая капля. Говорит загадочно:

— Живая вода! Кто ею умывается, век будет молодым да красивым.

Земляника уже поспела; ягоды яркие, красные, в полпальца каждая, клонят к земле стебелек с тройчатым резным листком.

— Александр Николаич, — предлагают деревенские ребята, — давайте картуз, мы вам ягод наберем.

— Никак нельзя, — Афанасьев поправляет на голове чиновничью фуражку, — это у меня не простой картуз: шапка-невидимка.

— А чего ж вас видно?

— Это вам видно. А лютый враг чует — русским духом пахнет, глядит по сторонам: «Где тут Афанасьев? Какой такой из себя?» — и не найдет никак…

Ребята разбрелись по лесу, аукаются.

— Ay! — кричит Афанасьев. — Сюда скорей! Медведь!

Ребята мигом сбегаются, дышат тяжело, смотрят кто весело, а кто и со страхом.

— Где? Где медведь?

— Да вон! Вон он! — Афанасьев показывает на большой, заросший мхом пень. — Только что шевелился. Да близко-то не подходите: утащит к себе в избу, и следа не отыщешь!

Но ребята больше не отходят от него, они знают, чем заканчиваются прогулки с Афанасьевым, и кто-то уже просит смело:

— Александр Николаевич, расскажите сказку!

— Да чего ж рассказывать, — отвечает Афанасьев, — мы к так в сказке.

— Нет, расскажите! Ну пожалуйста! Настоящую! Сказку!

Афанасьев хитро щурится:

— А рассказать ли вам докучную сказочку?

— Расскажите!

— Ты говоришь: расскажи. Я говорю: расскажи. А рассказать ли вам докучную сказочку?

— Не надо.

— Ты говоришь: не надо. Я говорю: не надо…

— Ну, Александр Николаевич!..

Афанасьев, выбирая из памяти сказку, загляделся на лилово-желтые — словно ясное солнце вышивало золотом по густоцветному небу — россыпи иван-да-марьи.

— Хорошо. Будет вам сказка про Ивана-царевича и Марью Моревну, прекрасную королевну. Только, чур, не перебивать!

И начинает неспешно:

— В некотором царстве, в некотором государстве жил-был…

Афанасьев сидит на лесной полянке. Окружили его притихшие ребята. Течет сказка. Он думает: «А что за власть у сказки, что за сила! Века проходят, сменяются царства-государства, а сказка остается, живет. Как это небо над головою, как этот дремучий лес, как трава. И все манит людей, не отпускает; только начни — заслушается и млад и стар. И разве «докучная сказка» означает «скучная»? Нет — бесконечная! Потому что нет сказке конца. И «докучать» — значит умолять, просить неотступно. Потому что, едва договоришь сказку, уже несется со всех сторон: «Еще, еще!..»

…Вечерами Афанасьев гуляет один. Быстрым шагом проходит пустеющую деревенскую улицу. За околицей раскинулось поле. Сладко пахнет вошедшим в рост горохом. Туман плоской сизой дымкой стелется над потускневшей к вечеру зеленью поля. Солнце, волшебное золотое яйцо, плывет, минуя белую пену облаков, по темно-голубому морю. С края неба тяжелой горной грядой поднимается навстречу солнцу черная туча. В мрачных горах построил свой дворец Змей Горыныч. Солнце, алея понемногу, сползает в тучу. Край тучи вдруг взметнулся, вырос на треть неба, выбросил в обе стороны громадные страшные крылья. Афанасьев видит; похищает лютый Змей сказочную царевну Ненаглядную Красу. Багровым пламенем полыхнула вдали разинутая пасть Змея. И поплыли испуганно прочь от черной тучи еще озаренные невидимым солнцем белые с золотыми перышками лебеди-облака.

Афанасьев видит, как рождалась сказка.

Ему кажется: она заново рождается в нем.

Он чувствует себя первым сказочником — самым первым, с которого сказка и началась.

Афанасьеву представляется иногда: долго ли, коротко ли шел он чистым полем и набрел на заветный камень, сдвинул его плечом, увидел ход, спустился в сказочное царство, а там, оказалось, и сокрыта его судьба…

Пылятся в архиве Географического общества папки с записями сказок. Афанасьев вступил в это общество, решил издавать сказки, задумал вынести их на белый свет.

По белу свету, по далеким окраинам России прокладывали пути экспедиции, посланные Географическим обществом. Деятельность общества ширилась. Его отделы открывались на Урале и в Сибири, на Украине и на Кавказе. Общество собиралось серьезно изучать нравы и язык народа, его поверья, сказки, песни: «Все, что народ сохранил от прошедшего, может повести часто к весьма важным заключениям». Замыслы общества совпадали с замыслами Афанасьева.

Весть о его намерении быстро разнеслась. В губерниях и уездах повеселели собиратели — их труд приобретал отныне важный смысл, новую цель.

Со всех концов страны потекли к — Афанасьеву веселые, прозрачные ручейки записей.

Растет стопа сказок на письменном столе у Афанасьева. Листы исписаны ровным учительским почерком, и однообразно округлым — чиновническим, и корявым почерком крестьян.

Окончены служебные часы, зажигаются свечи на столе, — так Афанасьев переходит в мир сказок.

«В некотором царстве, в некотором государстве жил-был…»

Афанасьева тотчас покоряет красота сказки — ее поэтическая искренность, чистота, ее детская наивность и доверчивость, живописная меткость слова. Он писал, что сказка пробуждает в человеке теплую любовь к людям, благородные намерения, освежает чувства.

Но первоначальная пленительная поэзия сказки — это еще Медное царство. Здесь получает Афанасьев серебряное колечко, идет дальше.

И в Серебряном царстве открывается ему благородный смысл сказку вызревший в уме и сердце народа. Кривде и Злу никогда не побить Правды и Добра. Бедняк, готовый отдать убогому последнюю краюху, побеждает жадного Богача. Счастье золотым яблоком падает в руки Сироте, а не жестокой Мачехе. И настоящий герой сказки — человек добрый, простой и душевный, которого злые и хитрые люди называют с насмешкою Дураком.

Но Афанасьеву нужно золотое колечко. Он спешит в Золотое царство. Там хочет он понять значение сказки: разгадать сокровенную суть ее событий и образов, увидеть ее появление; он хочет побывать среди тех первых сказочников, для которых все вокруг было неведомым, таинственным и чудесным, — солнце, звезды, тучи, река.

В Золотом царстве сказку читает Афанасьев-ученый. Ищет в ней отзвуки древних представлений и верований. Его манят открытия.

Вместе с Афанасьевым-ученым прочитаем сказку про Марью Моревну.

…В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Иван-царевич; у него было три сестры: одна Марья-царевна, другая Ольга-царевна, третья Анна-царевна. Пошел царевич с сестрами во зеленый сад погулять. Вдруг находит на небо туча черная, встает гроза страшная. «Пойдемте, сестрицы, домой!» — говорит Иван-царевич. Только пришли во дворец, как грянул гром, раздвоился потолок и влетел к ним в горницу ясен сокол, ударился сокол об пол, сделался добрым молодцем и говорит: «Здравствуй, Иван-царевич! Прежде я ходил гостем, а теперь пришел сватом; хочу у тебя сестрицу Марью-царевну посватать…»

Вскоре Ольгу-царевну посватал орел, а Анну-царевну— ворон. Унесли птицы царевен в свои далекие царства.

Женихи-птицы, прилетающие с грозой, темными тучами, вихрем, молнией, — это образы стихий, объясняет Афанасьев. В некоторых записях сказок женихов прямо зовут: Дождь, Гром, Ветер. Так же и красные девицы, которых сватают, выступают иногда под именами Солнца, Луны, Звезды. Люди видели, как во время грозы исчезают на небе светила, — поэтический язык сказки создал образ похищенных красавиц.

Заскучал Иван-царевич один и собрался в дорогу — сестриц навестить. Наезжал он на шатры белые, выходила к нему навстречу Марья Моревна: «Здравствуй, царевич. Куда едешь — по воле аль по неволе?» Отвечал ей Иван-царевич: «Добры молодцы по неволе не ездят». — «Ну, коли не к спеху, погости у меня».

Остался Иван-царевич, погостил два дня, полюбил Марью Моревну да и женился на ней.

Марья Моревна, говорит Афанасьев, — поэтический образ солнца. В отчестве ее — «Моревна» — высказано представление о солнце, как о дочери моря (героиня другой сказки Василиса Премудрая прямо названа дочерью Морского царя). Солнце восходит из-за моря и опускается в него. На рассвете и закате солнце «купается» в море, — не отсюда ли частый образ сказок: «купающиеся царевны». «Вдруг прилетают двенадцать голубиц; ударились о сыру землю и обернулись красными девицами, все до единой красоты несказанныя: ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать! Поскидали платья и пустились в озеро: играют, плещутся, смеются, песни поют».

…Уезжала Марья Моревна из своего дворца, Ивану-царевичу наказывала: «Везде ходи, за всем присматривай, только в этот чулан не моги заглядывать!» Но Иван-царевич не вытерпел. Как только Марья Моревна уехала, тотчас бросился в чулан, отворил дверь, глянул — а там висит Кощей Бессмертный, на двенадцати цепях прикован. Просит Кощей у Ивана-царевича: «Сжалься надо мной, дай мне напиться!» Пожалел его царевич, дал ему ведро воды. Кощей опять запросил. Царевич дал ему другое ведро, потом третье. Как выпил Кощей третье ведро — взял свою прежнюю силу, тряхнул цепями и сразу все двенадцать порвал. Сказал: «Спасибо, Иван-царевич! Теперь тебе никогда не видать Марьи Моревны, как ушей своих!» — и страшным вихрем вылетел в окно.