У чуркоразделочного завода стояло десяток машин. Газогенераторные заправляли бункера и брали в запас. Бензиновые набирали чурки для печек. Дорожники открыли проезд до Алдана и связали Колыму зимником с Якутской трассой. Управление формировало первую колонну на Якутск.

У проходной Юрий встретил Копчёного, тот шептался с Шайхулой.

— Ты чего не работаешь? — спросил Юрий Копчёного.

— Машину поставил в ремонт. Сто двадцать тысяч накрутил, не тянет. Колечки сменю. С автобазой договорился, буду сам помогать. Если понадоблюсь, скажите Шайхуле, он знает, где стою, позовёт.

— Ну, Если надо, ремонтируй, — согласился Юрий.

Копчёный дошёл до калитки, остановился, как бы собираясь что-то сказать, но раздумал и быстро вошёл в проходную.

В конце смены к Колосову зашёл Шайхула. Правая рука Его была замотана полотенцем.

— Обжёг чугуном, засорил и воспалилась, — пояснил он, поглаживая руку. — Дойду до стационара. Если завтра не вернусь, не беспокойтесь. В цехе порядок. — Он потоптался, помял под полотенцем кисть руки. — Может, задержусь, тогда зовите немца Габерла. Он всё знает.

— Позвонить Нине Ивановне? — потянулся к телефону Юрий.

— Зачем? Старая знакомая, крестником Ей прихожусь! Так что в случае задержки пусть нарядчик позвонит в лагерь. Направление брать не буду, у меня пропуск круглосуточный.

Шайхула забросил за плечо узелок. Колосов прошёл с ним вместе до склада, и тот лениво побрёл по тропинке к Берелёху. Дорога в стационар проходила по льду речки.

На складе грузили машину. «А ведь управились», — подумал Юрий. Сначала казалось невозможным освоить и изготовить столько деталей. Осилили. Газогенераторы бегают по трассе, покачивая бакенбардами бункеров.

Грузчики закрыли борта и ушли в конторку склада. Лаврова связывала фильтры грубой очистки и укладывала их в ряды на стеллажах. Водитель высыпал в бункер мешок чурок, захлопнул крышку, спрыгнув, с хохотом обнял девушку. И вдруг отпрянул, схватившись обеими руками за лицо.

— С ума спятила, дура!

— Умный, так не лезь! Я тебе не курица!

Парень стоял у стойки навеса и вытирал лицо подкладкой шапки.

— Эх ты, телок-сосунок! Да куда тебе? Под носом сначала вытри!

— Телок, говоришь? Сосунок, значит? — с обидой пробубнил парень. — Поглядим! — стремительным рывком он бросился к девушке. Мелькнули тени на стеллажах, и за Ящиками началась борьба.

О Марине рассказывали как об отчаянной сорвиголове. Не задумываясь, она пускала в ход всё, что попадало под руку. Говорили, что она избила охранника, когда лагерь выводили на заготовку Ягод. Запустила чайником в старосту и только чудом не обварила. Она постоянно ночевала в карцере. Лагерницы Её побаивались.

— Что, получил? Приласкался? — услышал Колосов голос Лавровой и беззлобный смех.

— Кобыла, потаскуха лагерная! Тварь!

— Да ты Ещё и так? Так на тебе! На! — в голосе Марины звучал гнев.

Из-за Ящиков, пригибаясь до земли, выскочил водитель. Одной рукой он закрывал голову, а другой — лицо. За ним бежала Лаврова и била Его железным прутом…

— Лаврова, прекратите! — крикнул Юрий, так как вышло, что заступаться надо за парня. — Дикость, варварство! — ругал он Марину.

Она остановилась.

— А меня кто жалеет? Лагерная девка, значит, каждому всё позволено.

Парень уже сидел в кабине. Щека в крови, лоб разбит, глаз затёк.

— Комедь! — ворчал он, и нельзя было понять, сердится или удивляется.

Лаврова подошла и сунула Ему шапку.

— Возьми! Поросёнок ты, поросёнок!

В открытую дверь конторки выглянуло хмурое лицо грузчика.

— Эй, девка! Иди проверь накладные. Погрузку закончили. А то вдруг чего не хватит, опять устроишь скандал.

Марина поправила лохматую шапку на голове и убежала в конторку.

В дверь настойчиво стучали. За окном простуженно завывала пурга. Её порывы, казалось, проникали сквозь стены. Батарея слегка парила.

— Брат Юрка! Ты верно считаешь, что мне тут весело? Чёрта с два! Не откроешь, я могу и плечом! — послышался скрип замка, треск досок, и дверь зашевелилась.

— Валерка! — Юрий вскочил, сбросил крючок и снова забрался под одеяло.

С тех пор как он переехал в эту комнату, у него Ежедневно ночевали командированные. Колосов был рад гостю, но подниматься из тёплой постели и голыми ногами шлёпать по холодному полу, бр… Потому он без энтузиазма отнёсся к позднему стуку.

Валерка ввалился в тулупе, с узлом на плече, белый, как мельник. Он сразу нащупал выключатель, зажёг свет и бросил мешок в угол.

— Ну ты, брат, как и прежде, здоров поспать. Я уже нет, сдаю. Как-никак четвёртый десяток, — говорил он, отряхивая снег. Большой, крепкий, он внёс с собой свежесть зимы, аромат смолы и Ещё беспокойство, которое тщетно пытался скрыть. — Полчаса тарабанил. Боялся, что подниму весь дом. Решил тихонько выдавить все твои запоры.

Юрий уловил несвойственную Валерке суетливость. Он вскочил, содрал с Самсонова тулуп и волнуясь спросил:

— У тебя что-нибудь неладно?

— Если тебя после ста километров дороги продержат полчаса в холодном коридоре, то ты вряд ли будешь веселиться. Всё у меня ладно. — Валерка полез в мешок и стал вытаскивать свёртки. — Я тут кое-что тебе притащил. Один ты теперь, отощал наверняка. Вот немного оленинки. А здесь рыбка: окунёк, щука, хариус, — все это с Куранах-Салы. Ну а это пирог из окуней по-уральски. Ты Ещё на Среднекане частенько вспоминал сие Яство. Так что персонально для тебя с лучком, конечно, сухим, лавровым листиком и прочими приправами.

Юрий схватил Самсонова за плечи и повернул к себе.

— Брось мудрить! Говори, что у тебя? Меня не проведёшь.

Валерка сощурился и долго глядел на лампочку.

— Вот, предлагают поехать на Индигирку начальником нового прииска. А Ещё хочется поработать на рудных месторождениях, ну на вольфраме или в крайнем случае — на олове. Вон сколько рудников открывают.

— Тогда валяй на никель, — усмехнулся Юрий, успокоившись. — Уж Если Ехать, то на Чукотку или Индигирку. Не будь у меня семьи…

— Эх, Юрка, Юрка! — вздохнул Самсонов и опасливо обнял Его за шею, жарко дыша в лицо. — Война многим принесла тяжёлое горе. — Он снова вздохнул, неумело прижимая голову Колосова. — Старики погибли у меня в Ленинграде. Умерли от голода. Намучились в холодной квартире, распухли…

Юрий отшатнулся. Он знал, что родители Валерки жили где-то на Волге, под Саратовым. А тот, глядя в угол, описывал всю трагичность осады, все мучения, выпавшие на долю ленинградцев, стараясь доказать, что умереть от пули или бомбы — не только счастливая смерть, но и честь.

— Зачем ты всё это плетёшь? Знаешь что-нибудь, выкладывай. Что ты всё ходишь вокруг да около.

Валерка положил на стол смятую телеграмму. Юрий почувствовал, как замерло сердце. Он схватил телеграмму, но пальцы не слушались, с усилием развернул бланк и прочитал:

«Лежал госпитале снова передовую тчк Заходил квартиру Жени тчк Дом разрушен прямым попаданием погибли все тчк Сообщи осторожно Юрию Краевский».

— Я понимаю, брат Юрка, как худо тебе. Хотел подготовить, да видишь — не получилось. — Самсонов замолчал, сел за стол и уткнулся лицом в ладони.

Юрий погасил свет, сел рядом с Валеркой. Он плохо понимал, что произошло. Вадик? Женя? Как же так? Значит, Женя никогда не приедет…

Они молча просидели с Валеркой до рассвета.

— Где тут анализы, що звонили? — робко спросила Миленко, входя в химическую лабораторию мастерских. И сразу растерялась от холодного блеска колб, бутылей, трубок на столах и полках.

Никто не ответил. В аналитическом отделении был полумрак. Сквозь щель под дверью с табличкой «Весовая» пробивался свет. Миленко сделала несколько осторожных шагов и, услышав за дверью мужской голос, остановилась.

— Нет на приисках резцов по металлу. Скажи девкам, может, притащат, не своё ведь. Заплачу хорошо. Да-а, говорят, у вас буровые головки армируют алмазными бортами, вот бы хотя одну.