Лыжи послушно мнут и мнут снег. Это не гольцовый литой снег, а мягкий, пушистый. Здесь низменные места. Деревья высокие. Молодняк тянется, тянется за большими деревьями, тоненький, хлипкий. Часто встречаются березовые заросли. Дичи много, никогда раньше Самагиру не доводилось видеть столько. Глухари, тетерева и рябчики целыми стаями взлетают на деревья, спокойно поглядывают на человека.

«У нас, в Подлеморье, нет такой благодати. Там соболь поедает всю птицу. А здесь-то кому их теребить? Сколько дней иду по этой тайге, ни одного собольего следка не видел». Остяк тяжело вздохнул. Во сне и наяву его как бы преследуют знакомые родные места, видится Малютка-Марикан. А ноги несут все дальше на восток. Долго-долго прощально сверкает голец. Наконец и он скрылся из виду.

По нескольку раз в день Самагиру будто нарочно подставляли лоснящиеся бока то изюбрь, то сохатый, но он их не трогал. Живите уж! — снисходительно говорил он зверям. — Зачем губить попусту. Много ли мяса возьмешь с собой? Я лучше козу подстрелю или кабаргу.

Остяка угнетало отсутствие охотничьих юрт. Даже не попадались следы старых стойбищ.

Тайга богатая, но безлюдная. «Как без соседа жить? Волк и то ищет стаю», — ворчал он вслух.

Наконец, на седьмой день, Самагир пришел к подножью высокой скалистой горы. Она неприступной стеной встала на пути. Из узкого ущелья вырывалась небольшая речка.

Пройдя немного, он встретил препятствие: в узком проходе между скалами был нагорожен завал из деревьев. Остяк долго стоял в недоумении.

— Эва, как… однако дьявол поработал. Человек должен тропу прорубать, а тут ее завалили. Ха! — сердито проговорил Самагир.

Кое-как преодолев завал, Остяк пошел дальше, взобрался на голую возвышенность и в удивлении остановился.

— О-бой! — воскликнул он. — Что за чертовщина, не во сне ли вижу?

Кругом была темная кедровая тайга, а за ней сразу же вздыбились клыкастые гольцы: ни пройти, ни пролезть. Сплошная стена из дикого камня, а посреди этой ограды — луг и речка, стремительно несущаяся в узкое ущелье. «Одна дверь в божий мир, и ту завалили деревьями. Что за непонятные люди?» — продолжал удивляться Остяк. В середине той луговины, что за каменной стеной, продолговатый взлобок ощетинился сосняком и издали походит на конскую гриву. На этой гриве чуть курчавился дымок, паслись овцы и коровы.

«Не, тут не эвенки, у них олени разгуливали бы… Корма им здесь в избытке. А русский без пашни и огорода жить не будет. У них бабы загрызут мужика, ежели огорода не будет. Я насмотрелся, знаю. Здесь буряты живут, вот кто… А пошто прячут свои юрты?»

Придерживаясь кромки леса, Остяк осторожно пошел к гриве. Снег был неглубокий, лыжи пришлось оставить внизу, у завала.

Рядом вдруг что-то щелкнуло, от сосны отлетела щепка, хлестнул выстрел. Остяк упал за колоду, быстро перезарядил ружье боевым патроном.

«Убьют, собаки!..» Так оно и есть: знал, что добрый человек не завалит тропу, не станет прятать юрту в трущобе.

Остяк крикнул: «Ге-ей, не балуй! Так и ухлопать просто!»

— Кар-кар-кар! — ответила матерая таежная ворона. Оська поднялся и отряхнулся от снега. Через луговину, оглядываясь назад, бежал парнишка. Эвенк с досады плюнул и смачно выругался.

Стемнело: будто богиня Бугада распалила в своем чуме большой дымный костер, сажей занесла и небо и всё окрест. В узкое ущелье спустилась мгла. Потом постепенно прояснилось, стало видно морозное небо. Оська терпеливо сидит в засаде за завалом: должны же появиться хозяева таинственной долины. Но никто не идет. А мороз донимает все сильней. Но нет, Оську не заморозишь! Недаром зовут его Одиноким Волком за то, что он не ушел на Томпу-реку со своими сородичами. Страшный был тогда год, белый царь запретил добывать соболя и повелел выслать всех тунгусов с их родных подлеморских рек. Со слезами уходили на Томпу-реку его сородичи. А Оська не покинул свою Малютку-Марикан, ослушался царя Миколку, бродил по тайге Одиноким Волком, тайком промышляя соболя, сделался неуловимым хищником в собственных урочищах. В лютые зимние морозы по-волчьи ночевал на снегу. «Нет! Оську не заморозишь! Буду до конца Волком, что ли? А?.. Как же с Новой Тропой-то быть? А? Нет! Надо подобру разговор вести… Люди же там, поймут меня. Подожгу этот проклятый завал. Станет светло, тепло».

Настрогал смолистых щепок. Долго высекал огонь.

— Трут, должно, отсырел? — спрашивает Оська у холодного огнива. — Куражится. Сейчас возьму другой кусочек. Вот так! Так, давай, огонь…

И вот узкое ущелье осветилось. Ярко горит красная сухая хвоя, смолистые сучья воспламеняются буйными языками. Огонь проворно перебегает с дерева на дерево.

Смотрит Оська в бушующее пламя, и ему чудится, будто не огонь бушует в костре, а это горит его Малютка-Марикан.

«А что, если прийти летом в Подлеморье и поджечь Марикан?.. Чтоб ни мне, ни Сватошу… Миколка-царь отобрал наше Предморье, да не в пользу ему пошло: говорят, убили его русские работники. Туды ему и дорога. Эх, царь ты, царь, много людей ты обижал. Это наш тунгусский бог наказал тебя. Он, паря, сердитый. У-ух!»

Сейчас, говорят, сидит на Миколкиной скамейке Ленин. Как-то слыхал от Антона-охотника, что Ленин горой стоит за бедный люд. А больше Оська ничего не знает про Ленина. Откуда знать ему, Одинокому Волку? Только изредка виделся с Хабелькой. И разговор у них всегда был один: где промышлять да как увильнуть от стражников? А когда выходил с промыслов к русским, отдавал соболей Моське-еврею. Тот молчком выдаст ему деньги и без лишних слов захлопнет тяжелую дверь. Хитру-у-ущий! А с деньгами Оська не дружит. Зачем они ему? «Духи — хозяева тайги денежных недолюбливают, а вот нашего брата жалеют, видят, что бредет по тайге «нужда», глядь, пошлют навстречу зверя. Это все верно, на своей шкуре спытал. Ха, зачем Оське деньги?! Живо пропьет и — снова в Подлеморье. Откуда же знать Оське про Ленина? Однако Антоха много знает про него… против царя воевал. Надо у него распознать хорошенько. Если Ленин ладный мужик, то буду просить, чтоб отдал мою Малютку-Марикан. Куда ему с ней возиться: соболя ему не промышлять».

Вдруг Оська слышит чьи-то легкие шаги. Отскочил в сторону от костра, сел на пень и приготовился встретить недруга. Ущербный месяц хорошо освещает деревянную накладку мушки. Приложился к прикладу и пробует взять на прицел темный пень.

«Подходи, подходи, собака, уж не промахнусь», — подумал Оська.

Шаги затихли совсем.

«Поджидает своих… боится один-то…» — Иди, не бойсь, — тихонько, даже ласково зовет Оська, а руки еще крепче сжимают винтовку.

По крутому склону черной горы раздалась частая дробь копыт. Оська облегченно вздохнул, незлобно ругнул зверя.

Чтобы подбодриться, Оська напился чаю. Закурил. Никак не уходит дума о вчерашней встрече.

Почему стрелял тот щенок? — спрашивает Оська у костра. «А все-таки не везет мне. Пошто гневишься на меня, Горный Хозяин? Смекаешь, как бы доконать Одинокого Волка, да?» — лезут в голову тревожные вопросы.

Лицо Самагира стало угрюмым. Он вспомнил старого деда Агдыра, который внушал ему безропотное преклонение перед Горным Хозяином и другими лесными духами, перед шаманом. Упаси бог ослушаться белого царя и его шуленгов. Все они слуги великого божества Мани, который живет на Верхней Земле.

Перед Оськой всплыло темное морщинистое лицо деда Агдыра. Узенькие слезящиеся глаза ласково смотрят на внука. Оське слышится ломкий, надтреснутый голос. Пережевывая беззубым ртом слова, старик медленно рассказывает маленькому Оське чудесные сказки о далеком прошлом великого рода Самагиров. А однажды рассказал, как на землю их предков напали воины Чингис-хана. Вот было побоище! После жестокой битвы мудрые старики подсчитали оставшихся в живых сородичей и — куда денешься? — решили платить ясак пришельцам: надо же как-то сохранить свой род… Монголы согласились, потому что им тоже война стоила немало жизней. Долго платили ясак наши предки черными соболями и другой мягкой рухлядью. Но потом пришли воины белого царя, а с ними торговый люд и волосатые шаманы бога Исы. Легче не стало: каждый старался ободрать лесного человека, обмануть. Годы уплывали, как воды Малютки-Марикан в море, а тунгусу все не было легче. Царю плати, купцу плати. Скорей у Байкала дно достанешь, чем дождешься, когда придет конец этим долгам. Да еще шаманы свое требуют… Шуленге дай… Всем дай! Дай! Дай! Не дашь, силой возьмут, обманом отберут… Голышом пустят по тайге… Сдохнешь…