- Летят утки, летят утки, а я их … бах, бах… стрелять так стрелять, я им откушу… б…, как пол качается, чуть отдачей не снесло.

    На полу лежала и корчилась от боли Аня. Я поманил её к себе. Она довольно прытко подползла ко мне на ступеньки. Я вытащил из-за пояса топор и с холодной ясностью понял, что если Гаврилов, управляющий магазином, решит выйти на площадку, чтобы завершить начатое, я проломлю ему череп топором так же спокойно, как неоднократно рубил окорочка на кухне. Я понимал, что от убийства меня теперь отделяет только эта раскуроченная дверь, и если она откроется...

    Аня бледна, по-прежнему держится за бок, но слабо улыбается в ответ на мой взгляд.

    - Теперь  ты можешь похвастаться перед  друзьями, что держишь жену в ежовых рукавицах и даже избиваешь её ногами.

    - Прости, родная, я не хотел, я…

    Я видел, что ей трудно говорить, но всё же она выдавила.

    - Ты поступил правильно.

    К счастью толстая подошва ботинка послужила изолятором.

    - Костя Гаврилов, Костя, это я, Серёга Сорокин.

    Голос срывался от едва сдерживаемой ярости, но я пытался говорить как можно дружелюбнее.

    Несколько мгновений царило молчание.

    - Сергей, какой Сергей? А, такой Сергей, типа с пятого этажа. Ну да, Серега, как жизнь? Заходи, выпьем, вот только от стены отлипну.

    - Подожди, выслушай меня. Мы все в одной лодке, мы все попали. Нам нужна твоя помощь. Одолжи одно из твоих ружей. Очень нужно. Костя, одолжи нам одно из твоих ружей.

    - О-о-о, приятель, ружей, ну ты умный. А у тебя охотничий билет есть? Нет. Вот видишь, ни хрена у тебя нет, Сорокин, с б…пятого этажа. А вот у меня есть, у меня всё есть.

    - Костя, будь человеком, ты ведь хороший человек. У тебя семья, у меня семья. Мне нужно защищать свою семью. Мне нужно оружие, чтобы защитить мою жену, ты же мужик, Костя, ты понимаешь.

    Снова наступило молчание.

    - Это я мужик, Сорокин, я Гаврилов Костя, а ты хрен собачий, а не мужик. У тебя нет ружья, а у меня есть. Вот такой вот расклад, Серёжа. Так уж упали карты, понимаешь? – голос стал такой усталый, что даже моя ярость немного улеглась, не то, чтобы уснула, а так, прилегла немного отдохнуть, может даже чутко подремать.

    - Костя, - сказала Аня, - выслушай меня, твоя жена…

    - Нет у меня никакой жены, нет никакой семьи, все умерли, все, вот и вся санитарная уборка, дезинфекторы хреновы.

    Шаркающие шаги удалились. Наступила тишина.

    Я взглянул на жену. В её глазах стояли слёзы, впервые за вечер.

    - Не плачь, всё кончено, пошли назад. Жаль, я не могу тебе помочь, ты уж сама.

    Аня слабо улыбнулась сквозь слёзы и, держась за перила, медленно поднялась.

    Мы уже начали спускаться, когда в дыру, не предусмотренную производителями двери, вытолкнули ружье, а за ним несколько коробок патронов.

    Я пригнулся, подполз к оружию, сгрёб всё в охапку и пополз обратно.

    - Дезинфекция, - сказал голос из-за двери, - вот, что это такое, долбаная дезинфекция, вот и всё.

    Мы без дальнейших приключений добрались до квартиры.

    Аня прилегла на диван и прикрыла глаза.

    - Очень больно?

    - Кажется пара рёбер сломано, ерунда, пройдёт, ни о чём не беспокойся. Что с ружьём?

    - Он и здесь пожадничал. Дал самое дешевое, но ничего, сойдет.

    Я зарядил оружие и спрятал под белье в шкафу. Туда же сунул патроны.

    Оставалось ждать утра.

    И мы ждали.

    Санитары пришли только на третий день. К этому времени, трупы стали разлагаться, и мы в который раз пожалели, что не завернули их во что-нибудь подходящее случаю. Саванов у нас не было, но одеяла подошли бы как нельзя кстати. Но теперь было поздно жалеть. Никто из нас не собирался притрагиваться к мертвым телам или открывать кладовку.

    Не все так церемонились с покойниками. На помойке, а то и просто на снегу можно было найти образчики мертвой плоти всех полов и возрастов, и у меня было печальное ощущение, что не все из этих неприкаянных тел были гостями.

    Аня всё больше лежала на диване, молча страдала от боли, и вставала только в случаях экстренной необходимости. А я все больше преисполнялся чувством вины, которое усугублялось тем, что ничем не мог  помочь. Кроме как словом, но слова быстро закончились, а подержать её за руку или погладить по плечу было равносильно убийству и самоубийству одновременно. Так что я в основном пил пиво, нервно курил и смотрел на пустой экран телевизора.

    Возможно, передачи не вырубили. Зато вырубили свет, воду,  радио и газ.

    По улицам, из никуда в никуда, бесцельно бродили люди. Они испуганно шарахались друг от друга и обходили встречных по широкой дуге. Один раз я курил на балконе и чтобы отвлечься от зрелища мертвой женщины, пялился на дорогу. Она лежала второй день, черное пятно на белом снегу. Её сбросили из квартиры над нами. По улице шел пьяный, отчаянно пытаясь удержать равновесие на узкой для него пешеходной дорожке.

    Навстречу шёл другой человек и как оно всегда бывает, двоим, стало тесно на одном ограниченном пространстве. Особенно если учитывать неустойчивую походку пьяного. Странно, но трезвому не пришло в голову просто сойти с тропинки и пройти пару метров по снегу. Возможно, ему было жаль своих ботинок или ничего не пришло в голову лучшего. Но когда расстояние между прохожими сократилось до метра-двух, трезвый не останавливаясь, достал из кармана пистолет, хлопнул выстрел, трезвый, перешагнул через труп и спокойно пошел дальше, по своим неведомым и видимо жутко важным делам.

    Я покачал головой и бросил окурок вниз.

    Как оказалось труп трупу рознь. Тело женщины под моим балконом казался мне абсолютно нереальным в окружающем пейзаже. Мозг просто отказывался переваривать столь грубое и неэстетичное зрелище как нечто материальное, что следовало бы признать как данность, пропустить через печёнку и пронюхать всеми легкими.

    Зато увиденная сцена окончательно убедила в том, что прежняя жизнь кончена и началась новая, где пристрелить человека проще, чем его обойти.

    Я допил последнюю бутылку пива и с размаху бросил с балкона. Снег мягко принял ее в свои ласковые объятья.

    Я заорал.

    - Чёрным пятном на белом снегу

      Совесть моя лежит поутру.

      То не труп, не алкаш отдыхает в снегу,

      То плюю я на все, с высоты я плюю.

    Я подтвердил слова делом и вернулся в комнату. Разница в температуре мало ощущалась, хотя после улицы на какое-то время казалось, что в квартире есть какое-то подобие тепла.

    - Те, кто не сдох от эпидемии, сдохнут от холода.

    Аня приоткрыла глаза.

    - Твои стихи становятся всё хуже.

    Она снова прикрыла веки. Все эти дни она провалялась на диване, в пальто, под двумя тёплыми одеялами. Счастливо уткнулась носом в подушку и делала вид, что боль и холод, чисто плебейские отговорки для слабаков.

    - Больно?

    - Когда не шевелюсь, нет.

    - Прости, - наверное, в сотый раз повторил я.

    - Ещё раз извинишься, и я сама сломаю тебе пару ребер.

    Я закурил новую сигарету. Дым дает иллюзию тепла.

    - Нужно дёргать отсюда, иначе нам конец.

    - Не суетись. В блокадном Ленинграде людям приходилось куда хуже и ничего, жили. У нас, по крайней мере, пока есть еда.

    - Вот именно пока.

    Во двор въехала машина.

    Аня соизволила открыть глаза, и мы переглянулись.

    Я тихо подошел к окну и выглянул. Возле  подъезда стоял грузовик. Из кабины вылезли трое в костюмах бактериологической защиты. На фоне заснеженного двора они смотрелись как три гротескных белых медведя. Полуденное зимнее солнце не согревало эту маленькую Антарктику.

    - Санитары, - пояснил я жене.

    Я торопливо направился к  шкафу.  Мерзлое белье холодило и без того онемевшие пальцы.  Я вытащил ружье и передал Ане. Она накрыла его одеялом. Так, на всякий случай.