Рано утром баба Нюра сделала полный доклад Матвеичу и Клане, они поимели совет, и первым же рейсом «Ракеты» бабка поехала в Тетерино.

Вскоре и вернулась.

А к обеду в Порфирьевский дом пожаловали гости: Степан да Егор, старшие Витькины братья.

Не больно часто они вот так сродственно встречались, хотя от Хрюнина до Тетерина рукой подать. Но потому лишь, что все были занятые люди. Служили. Ведь тетеринский колхоз, как и хрюнинский, с некоторых пор приказал долго жить: землю взял пансионат, а лес отошел к зоне отдыха. Ну, что ж, погоревали, покручинились исправные трудолюбы, тетеринские колхозники, получили паспорта и стали устраиваться, кто где сумел. Степан Баландин заведовал лодочной станцией и еще числился ночным сторожем при сельпо. Егор в пансионате работал, на поливочной машине, а также имел полставки в спасательной службе при лодочной станции. Оба женатые, детей куча, мать в параличе, а домишко тесный. По этой причине Баландины не сильно скорбели, когда Витька, младший брат, после женитьбы перебрался в Хрюнино.

— Здравствуйте, здравствуйте, — ласково встретил родню Матвеич и повел гостей во флигелек. — Давно не видались.

— С прошлого лета. Ровный год, — подтвердил Степан. — Вот и надумали навестить. А может, и порыбачим вместе — на лодке мы, удочки с собой. Тут у вас все же потише, не так еще распугали рыбу…

— Это с удовольствием, — согласился Матвеич. — Побалуемся. Лещ нынче брать должен.

Во флигельке хлопотали баба Нюра с Кланей, выставляли на стол угощение: селедку, сало, редисочку, лук зеленый.

Витька тут же был — только что глаза продрал, еще неумытый сидел на топчане.

— Здорово, брат, — сказал ему Степан. — Ну, как жизнь?

— Нормально… — ответил Витька.

Он сразу почуял неладное в этом неожиданном появлении братьев. Однако еще не мог уловить причины.

— Сядем, — пригласил Матвеич.

Все были в сборе. Только Раиса отсутствовала: так ведь ей нельзя, седьмой месяц.

— И ты садись, Витя, — отдельно позвал его тесть.

Ужас, до чего Витьке неохота было садиться. С утра пораньше. Впрочем, какое утро — день. И нельзя было, кроме того, отказаться.

Он сел.

Матвеич разлил в граненые лафитники из четвертной бутыли. Витька по запаху догадался: спирт разведенный, которым доплачивали за постой дачницы.

— Ну, будем здоровы! Дорогим гостям…

— Хозяевам тоже.

Все выпили, кроме бабы Нюры. Она не терпела хмельного зелья. Тверда была в своих богомольных правилах.

Между прочим, всю Витькину родню она тоже не терпела, как и самого Витьку. И больше того: ко всем тетеринским баба Нюра относилась брезгливо. Потому что тетеринские были столоверы. Не староверы, нет. Староверы — это старообрядцы, что двумя перстами крестятся. А тетеринские — столоверы. Баба Нюра в точности не знала, какой у них там обычай, но слыхала, что ездят они в Москву. И там за столами сидят. Не молодежь, конечно: молодежь теперь везде одинакова — ни бога не признает, ни черта. А вот старики тетеринские — они и есть самая пакость. И воздается им по заслугам: отец этих Баландиных ушел, семью бросил, а мать который год лежит колодой…

Однако сегодня баба Нюра проявила снисхождение:

— Сальца берите, свое, хорошее, этой зимой резали. — И спросила: — Корову-то продали?

— Продали, — сказал Степан. И вдруг захохотал.

А за ним Егор закатился смехом.

— Ох, история была! — начал рассказывать Степан. — Продали мы Зорьку в Пушкино. Отвели… А на другой день обратно пришла. Своим ходом. Ей, право.

— По Ярославскому шоссе, — добавил Егор. — А там ведь какое движение! На Мамонтовском переезде, люди видели, под шлагбаум — шасть… И прямо к дому заявилась. Нашла дорогу. Ну, как собака.

— Скажи-и… — покачала головой Кланя. — Как собака.

— Точно. Пришлось вести снова. Теперь на веревке держат.

Матвеич обнес по второму кругу.

— А правда, что в пенсанате жена мужа утюгом убила? — спросила баба Нюра.

— Правда, — подтвердил Егор. — Он туда в отпуск приехал, а по второй путевке — краля его. А со службы жене письмецо подкинули. Она туда и заявилась, утюг в кошелке. И подстерегла…

За столом примолкли. Вроде бы находясь под большим впечатлением от этого страшного случая. Хотя случай этот всем был давно известен, поскольку жена мужа убила в пансионате еще прошлый год.

— А ты что же, Витя, не пьешь? — спросил Матвеич.

Витька молча выпил.

— Хорошо вам посидеть, — пожелала баба Нюра, встала и, поклонясь гостям, ушла.

— Пойду и я. По хозяйству надо, — сказала Кланя, тоже поднимаясь с места.

Остались одни мужчины.

— Ну, как работа идет? — осведомился Матвеич. Он сегодня очень вежливый был, знал, что людям интересно про свое рассказывать, а не про чужое слушать. — Выходной сегодня у вас?

— Другая смена дежурит, — ответил Степан. — А работа идет, ничего… Только нынешний сезон тонут очень. В неделю то двоих вытащим, то троих — это я считаю, которых не откачали. Мертвяков… Много.

— А эти, с Голубой бухты, что делают, паразиты? — встрял в беседу Егор. — В позапрошлое воскресенье один утонул у них — ныряли, ныряли, не нашли… Потом сам всплыл. Так они его ночью отбуксировали в наш залив, подкинули нам…

— Вот-вот, — загорелся от возмущения Степан. — Чтобы, значит, у них статистика меньше была. А мне самому не надо статистики? Меня, как заведующего, начальство за эту статистику не драконит? Тут своих не поспеваешь таскать, а тебе чужих подкидывают…

Он вздохнул сокрушенно.

— Сей год особенно тонут, — пояснил Егор. — Выходных-то два стало… Больше — пьяные. Качаешь, а у него из нутра — пьяный дух…

— Да, — согласился Матвеич. — Пьют много.

И, накренив бутыль, снова стал разливать.

Они посидели еще с часок. Вели разговор. Только Витька помалкивал.

А потом хозяин сказал:

— Отлучусь маленько. Надо мне с дачниками одно дельце уладить.

И вышел.

Степан переглянулся с Егором. Обратился к Витьке:

— Ну, как, братенник, у инженерш-то? Как у всех или поперек?

Витька обмер.

— А? Отвечай, зараза…

Степан тяжело поднялся с табуретки, засопел, но тут же снова сел на место, взял бутыль и налил три лафитника вскрай.

— Пей, — приказал он Витьке.

— Не хочу я…

— Пей, говорю! Мы тебя сейчас бить будем. Так чтобы нам веселей — и тебе боли меньше… Пей.

— Не хочу, — повторил хрипло Витька.

Как знаешь.

Степан и Егор осушили залпом. Встали.

Витька метнулся из-за стола. Но они уже надвигались на него с обеих сторон, отрезав путь к двери. А позади Витьки был топчан. И больше некуда было деться, очень тесен был этот летний флигелек.

— Сейчас мы тебя поучим. — Степан приблизился вплотную. — Поучим, чтобы знал…

Витька, уже смирившись с неизбежным, стоял перед ними открытый. Они его не раз уже били, Степан да Егор, на правах старших братьев. Били сызмальства, и потом, когда подрос, а они совсем стали взрослыми. Но с тех пор, как Витька покинул Тетерино, это уже не случалось — редко виделись.

Он стоял покорно, дожидаясь первого удара. Он и не думал защищаться, зная из прошлого опыта, что чем безответней он будет, тем скорее иссякнет у них злость. Пропадет охота.

Но когда Степан, отнеся за плечо кулак, ринулся вперед, будто влекомый этим страшным кулаком, Витька слегка отклонился вбок, неосознанно даже, потому лишь, что в армии он маленько занимался боксом, и это уклончивое движение, уход от удара, где-то само собой угнездилось в его мышцах, — и Степан, налетев на топчан, со всего размаху втемяшился башкой в стену…

— У-у, — взвыл он от боли, от ярости и, ловко, будто кошка, извернувшись назад, опять кинулся на Витьку.

И снова Витька, нехотя, повинуясь только инстинкту самосохранения и той боксерской жилке, что осталась в нем, отскочил.

Но Егор сзади резанул ему сапогом под коленки, и он упал как срубленный.

Братья навалились. Удары заставляли Витьку то складываться пополам, то выгибаться дугой под тяжестью двух тел. Звездануло в глазах…