– Пищишь как мышь, – не выдержал Эн. – Дай поспать.

Иннана заставила себя прекратить, хоть от его слов ей стало ещё горше. Никогда, ни до того, ни после этой бессонной ночи она не испытывала такой тоски по рано ушедшим родителям. Одна. Всегда одна. И всё, что у неё было, – горсть воспоминаний, да то, чему успела её научить мама – шить, стирать, помогать на кухне. А он не ценил и этого! Надежды на дружбу рушились, и от одной только мысли об этом её вновь прорвало. Теперь Иннана плакала, не сдерживаясь, плакала, как плачут маленькие дети, плакала от боли внутри, которой не понимала, даже не замечая, как надрывно зовёт родителей.

Эн-уру-гал терпел, затыкая уши. Ему не было дела до этой девочки. Господское отродье! Как же он ненавидел её непомерно толстого рыхлого дядюшку. Как же мечтал разыскать в этих складках жира пухлую шею. Сдавить! Сдавить и не отпускать!

Увидев Иннану в первый день, он не знал о её родстве с хозяином, и лишь потому предложил ей остаться. Перед уходом на работу правду ему шепнула Калахари, и Эн взбесился. Злоба не отпускала наследника уже второй день, но кухарка просила его быть добрее. «Странная Калахари», – думал о ней Эн. Её жажда расправы должна была кипеть ещё сильнее, чем у Эн-уру-гала, так он считал, познакомившись с ней. Но со временем, узнав старуху получше, заглянув за её мерзкое изуродованное лицо, он догадался, Калахари не хотела мстить. За долгие годы всё, что билось живого у неё внутри, перегорело, и она уже не делала разницы между родственницей хозяина и сыном раба. Калахари жалела всех. Её мудрость и терпение, спрятанные под шрамами, тленом старости и напускным дурным характером, удивляли наследника. Он не понимал кухарку. Не понимал, как та могла сдаться, принять такую жизнь. Калахари только хрипло смеялась над его вспыльчивостью. Да, она помогла ему, когда Эн попал в господский дом. Она единственная не стала глумиться над ним, защитила от нападок прислуги, позволила жить рядом с кухней, забрала с улицы. И за это наследник был ей благодарен, однако разделять её взгляды не собирался. Но те дали трещину, и всё из-за Иннаны.

Может быть, плач девчонки, а может, и сострадание самого Эн-уру-гала, о котором тот позабыл ещё с пелёнок, что-то расшевелили в его так рано повзрослевшем сердце. Продержавшись не более пяти минут, он не заметил, как подошёл к Иннане, начал её успокаивать. Он баюкал её как умел, а в голове всплывали лишь давно спрятанные им обрывки, когда он был ещё совсем маленьким, и родители, уходя, оставляли на него крошечную девочку, недавно родившуюся сестру. Она не прожила долго. Подхватив чахотку, крошка умерла, не дотянув и до двух лет, но память о ней крепко врезалась в мысли наследника. Светлая, тёплая память. И в ту ночь, стараясь успокоить Иннану, он отчего-то думал о ней, словно баюкал не отпрыска ненавистного врага, а родную сестру. Девочка уснула. Ночь сменилась днём.

Нет, дружить после этого они не стали. Прошло ещё несколько месяцев, пока Эн-уру-гал сумел смириться с родством Иннаны. Он так долго концентрировался на своей мести, что не заметил, когда его вражда переросла в привязанность, а привязанность в дружбу, как и не понял того момента, когда ему вдруг стало интересно жить. Как и раньше, он много работал, лишь изредка получая полдня свободы. Эн проводил его с Иннаной, иногда оба они оставались с Калахари, и тогда, выпроводив всю прислугу, старуха запирала кухню. Дети помогали ей готовить, а кухарка, устало сидевшая за столом, не стеснялась ими командовать, но взамен она одаривала их историями. Рассказами о далёкой прародине, откуда все они были изгнаны. Дети впитывали эти истории, открывали удивлённые рты, словно слышали их впервые, и не верили. Не верили, что где-то там далеко за пределами этого ада существует великая могущественная страна, изгоями которой они стали.

Иннана воспринимала рассказы Калахари как сказки. Эн же, научившись с возрастом скрывать свои чувства, видел в них лишь несправедливость. С рождения он знал, чья кровь течёт в его венах – кровь Императоров, кровь наследника, но не мечты о троне колыхали его душу. Загнанное вглубь стремление отомстить всё чаще вырывалось наружу. Он не мог смириться, не мог понять, отчего и его поколение должно расплачиваться за ошибки предков? Неужто их долг был настолько непомерен, что даже потомки потомков несли за него кару? Ответов в рассказах старухи Эн-уру-гал не находил, но это не помешало ему расширить свой список ненависти. С одинаковой страстью Эн представлял себе гибель не только своих господ, но и тех, по чьей воле он здесь родился. Эн-уру-гал не знал их в лицо, и оттого вначале ненависть рисовала ему безликих напыщенных правителей, затем к ним добавилась и верхушка власти, а после и вся Республика.

Неизвестно, что бы стало с последним наследником, не повстречай он Иннану: умер бы он в драке, сделал бы глупость, был ли казнён, но лишь ей удалось усмирить в нём эту лють, отвратив от губительной дороги. В ней он видел смысл, смысл, разросшийся с годами в настоящую любовь. Из-за неё последний наследник Империи был готов отказаться от любой мести, отдал бы всё, жизнь, стремление, только бы она была счастлива.

Когда девочка выросла, Эн-уру-гал осмелился просить благословения своего господина. Для тех нескольких слов он собирал волю несколько лет, но, не дав слуге договорить, его владелец истерично рассмеялся ему в лицо. Через час уже вся колония гудела небывалой новостью: наследник посватался к господину. Каков наглец!

Конечно же, ему ответили отказом. Но на этом их беды не закончились. Внезапно вспомнивший о племяннице владелец проникся судьбой девушки, назначив за ту торги. Узнавший об этом Эн-уру-гал уговорил Иннану бежать. Он и Калахари долго вынашивали этот план, держа его втайне даже от девушки. У кухарки были связи на одной из миссий Республики. Те, за солидную плату, иногда соглашались вывезти заключённых на любую другую ссыльную планету. Возможно, там, на новом месте, их будет ждать участь ещё худшая, чем эта, но, если повезёт, им удастся найти незаселённый сектор, прошмыгнуть мимо местных поселенцев, осесть, построить дом, жить вдали от всего этого, просто жить…

Такого будущего для них хотела Калахари, и, не задумываясь, рассталась с накопленным за всю жизнь небольшим состоянием, уже тогда зная – подкупа хватит лишь на двоих. Условившись о сроках, она до последнего скрывала своё решение от Эн-уру-гала. Бежали ночью, перед торгами. Эн наспех собрал вещи, тихо прокрался на второй этаж, убил охранников, стерегущих Иннану. Оба они, едва дыша, покинули дом. Калахари ждала их на пустоши за вторым барханом. Увидев сгорбленную тощую фигуру старухи, Эн быстро подхватил её под руку. Калахари вырвалась. В темноте её выцветшие глаза сливались с мраком, но, обернувшись, наследник увидел в них только немое расставание. Так они и прощались: не нарушив тишины, без слов, одним лишь взглядом. Рядом рыдала Иннана, звала старуху с собой. Та продолжала стоять, неподвижная и немая, лишь провожая взглядом упирающуюся девушку. Эн-уру-гал с трудом оттащил Иннану. Когда фигура кухарки исчезла за следующим барханом, силы оставили парня. Не сдерживая слёз, он молча отворачивался от девушки.

Разбитые, уставшие, они добрались к высадке миссии с рассветом. Подкупленные солдаты долго и недоверчиво рассматривали преступников, о чём-то шептались в стороне, несколько раз проверяли отданные им Калахари пропуска, дерзко ощупывали глазами стройную Иннану, настороженно следили за Эн-уру-галом. Продержав их у трапа почти час, они пропустили беглецов на борт, где их тут же схватили. Эн не успел увернуться. Второй удар лишил его чувств. Его начали избивать. Где-то рядом ещё кричала Иннана, но её вопли вскоре растворились в долгом, тревожном кошмаре.

…Он очнулся от дикой жажды. В горле пересохло. Колючий песок колол лёгкие, засыпал воспалённые глаза. С трудом Эн-уру-гал приоткрыл веки. Жадное белое солнце неистово накаляло всё вокруг. Он попытался пошевелиться, спрятаться от его лучей, но не смог сделать и шагу. Только тогда Эн заметил, что связан. Спина упиралась в сухой, облизанный ветрами столб, руки заведены вверх. Онемевшие руки.