В памятный день 22 июня 1941 года она, как обыч­но, с утра пришла в читальный зал и заняла место(9) у окна. Весенняя экзаменационная сессия Подходила к концу. Оставался последний экзамен - математика, и Руфа могла считать себя студенткой третьего курса.

В зале стояла тишина, та привычная рабочая ти­шина, какая бывает в читальных залах, где каждый целиком поглощен своим делом. Прошло часа полтора, когда Руфа услышала шум и удивленно подняла го­лову. На передних столах, тех, что ближе к выходу, она заметила какое-то непонятное оживление. Шум волной катился по рядам столов, приближаясь к концу зала, где сидела Руфа. Студенты вставали, поспешно складывали книги. Внезапно какая-то девушка высо­ким голосом крикнула на весь зал:

- Война, товарищи! Началась война...

       Война!.. Руфе не верилось, что можно вот так про­сто узнать о таком страшном несчастье. На рассвете фашисты бомбили наши города, где-то уже идут бои...

Это была правда, которая с трудом доходила до созна­ния. Война - а светит солнце, светит так же, как и всегда! И на железной ограде с любопытством вертят головками воробьи. А завтра -экзамен... Жизнь еще никак не изменилась.

И в то же время именно в эти минуты все менялось: разрушались планы, ломались судьбы, что-то казав­шееся недавно важным становилось ничтожно мелким.

Потому что с этого момента главным в жизни стала война, и все остальное подчинялось ей.

На следующий день Руфа коротко остриглась и стала похожа на мальчишку. Она еще точно не знала, что именно будет делать, но уже была готова ехать туда, куда ее пошлют. Экзамен по математике был сдан. Профессор похвалил Руфу за оригинальное ре­шение задачи. А спустя неделю вместе с отрядом сту­денток-комсомолок она уехала под Рязань в колхоз.

Два месяца девушки работали в поле. Окучивали и пололи свеклу, убирали сено. Руфа работала до из­неможения, подавляя в себе растущую тревогу и ожи­дая того момента, когда, наконец, им разрешат вер­нуться назад, в Москву. Она твердо решила идти вое­вать.

Кончилось лето, и в первых числах сентября было, наконец, получено распоряжение об отъезде. В Москву ехали поездом из Рязани. Девушки пели песни, а поезд мчался, и плыли, плыли мимо окон деревни, столбы, полустанки. Руфа смотрела в окно, прислушиваясь к стуку колес, и ей казалось, что в веселом ритме, все время повторяющемся звучат слова: «Е-дем-в-Мо-скву­е-дем-в-Мо-скву...»

На одной из станций состав остановился. Все высы­пали на небольшой перрон. В это время со стороны

            Москвы медленно подошел другой поезд.

- Смотрите - санитарный!

Действительно, на вагонах выделялись красные кре­сты, а из окон смотрели раненые - кто с перебинтован­ной головой, кто с рукой...

Потихоньку «ходячие» стали спускаться на перрон, чтобы подышать свежим воздухом. Руфа смотрела на них со смешанным чувством восхищения, любопытства и жалости. Эти люди были в бою. И, наверное, в тяже­лом бою. Они были там, на фронте, всего несколько дней назад. Они знали и видели что-то такое, чего не знала и не видела она.

Раненые курили, медленно ходили вдоль поезда, сидели на скамейках. Некоторые шутили, пытаясь за­вязать разговор с девушками.

      Молодой паренек с перебинтованным плечом и ру­кой на перевязи подошел к Руфе и спросил:

      - Далеко ли едете?(11)

-В Москву.

-А мы вот назад... Подальше.

-Ну, как там, на фронте?

-Да по-всякому...

И хотя он ответил неопределенно, она с болью в сердце подумала, что, в общем, дела плохи.

- А вы, из каких войск?

- Артиллерист я. Три дня всего только и повоевал. Парень грустно улыбнулся и вынул из кармана пачку папирос. Здоровой рукой попытался открыть ее.

   - Давайте я помогу,- сказала Руфа и, взяв у него пачку, вынула папиросу. Потом зажгла спичку. Парень прикурил.

- Спасибо.

Он поглядел по сторонам.

- Много девчат. Студентки?

- Из университета. Работали тут, под Рязанью.

 - Теперь, значит, опять учиться.

Он помолчал, внимательно посмотрел на Руфу и не­ожиданно спросил:

   - А можно, я напишу вам... в Москву? Писать мне теперь некуда, у нас там теперь немцы под Витебском...

   - Можно,- согласилась Руфа и на клочке бумаги написала свой адрес.

   - Вот спасибо,- обрадовался он.

   - Только и я могу уйти воевать. Так что если от­вета не будет, то не обижайтесь.

   - Я сразу же напишу,- пообещал парень.

   В этот момент раздался предупреждающий гудок паровоза, и Руфа стала прощаться. Девушки уже спе­шили к поезду.

Снова застучали колеса и запели свою прежнюю песню. А Руфа все думала о молодом пареньке, кото­рому так хотелось кому-нибудь написать...  В Москву поезд прибыл во второй половине дня. На(12) Казанском вокзале было шумно и людно. Загорелые, запыленные, как черти, девушки привлекали всеобщее внимание. В метро москвичи с любопытством разгля­дывали их и, переговариваясь между собой, делали предположения:

      _ Беженцы, наверное... Из оккупированных райо­нов.

      А «беженцам» было безразлично. Пусть думают что хотят. Они приехали домой.

Москва... Руфа обрадовалась ей, как старому на­дежному другу. Обрадовалась городской суете, гудкам машин, звону трамваев. Москва была все та же, преж­няя, и в то же время другая, военная. Она заметно по­суровела, возмужала, надев защитную военную форму.

Мрачноватые здания, выкрашенные в серый цвет, на окнах - полоски бумаги крест-накрест, на площадях и в скверах - зенитки, аэростаты заграждения...

Как и договорились, Руфа и ее подруги Катя Рябова и Надя Комогорцева сразу по приезде обратились в военкомат с просьбой отправить их на фронт. Там обе­щали, что, когда понадобится, их вызовут. И девушки ждали. Впрочем, не ждали, а усиленно готовились, совершенствовались в стрельбе, занимались в школе медсестер.

Однажды, придя в университет, Руфа узнала от по­друг о том, что ЦК комсомола объявил набор девушек­ комсомолок в авиационную часть. Снова Руфа услы­шала имя Марины Расковой, известной летчицы, Ге­роя Советского Союза. Всего года три назад это имя

стало известно всей стране. Будучи штурманом само­лета «Родина», Раскова вместе с летчицами Валенти­ной Гризодубовой и Полиной Осипенко совершила ге­роический перелет из Москвы на Дальний Восток. Те­перь Раскова набирала девушек в авиационные полки. Это было здорово! Одно беспокоило Руфу: возьмут ли...(13) - Катя, ведь мы не умеем летать...

-А разве там только летчики? Нужны люди и на земле...

- Я бы пошла кем угодно!

- Мы же стрелять умеем. А стрелки, наверное, тоже нужны...

На следующий день Руфа спешила по московским улицам, обгоняя прохожих. В кармане у нее лежала рекомендация от бюро комсомола университета. Теперь все зависело от нее самой - добьется ли она, докажет ли, что ее место на фронте...

Было сухое октябрьское утро. Стояла золотая осень. Пожелтевшие листья еще прочно держались на де­ревьях, светило солнце, но воздух был по-осеннему хо­лодным. Руфа старалась вообразить, как встретится она с Расковой. Ей представлялась красивая женщина в шлеме, которая улыбалась со страниц газет ясной, открытой улыбкой.

У входа в серое массивное здание на углу Маро­сейки, где помещался ЦК комсомола, Руфа задержа­лась. Перед ней, весело переговариваясь, шли девушки в военной форме. В пилотках, подтянутые, туго под­поясанные ремнями. По голубым петлицам она по­няла - летчицы. Их, конечно, там ждут. Руфа огля­дела себя: синие матерчатые тапочки на резиновой по­дошве, старое перелицованное пальто... Да ничего!  Вы­прямившись, она решительно потянула на себя дверь...

В переполненном коридоре второго этажа десятки девушек стояли группами, сидели на подоконниках, возбужденно переговаривались. Все поглядывали на тяжелую дубовую дверь, за которой заседала отбороч­ная комиссия.

Здесь Руфа встретила Катю и Надю и других сту­денток со своего факультета. В центре университетской(14) группы стояла Ирина Ракобольская, высокая энергич­ная девушка, которую Руфа много раз видела в бюро комсомола университета. Она охотно и уверенно отве­чала на вопросы, отвечала весело и так, будто все знала, и от нее зависело, как поступит комиссия в том илиином случае. На самом же деле знала она не больше других, а шутливо-уверенный тон нужен был ей только для того чтобы успокоить девушек, иным из которых мелочи казались серьезными проблемами.