Брат Гаспар из Туделы на протяжении всей своей долгой жизни не отличался особым умом или точностью суждений, но как следует поразмыслив о странных явлениях, произошедших в его приходе, и опросив невинного Бонифасио, решил, что самым разумным будет самому отправиться по горной тропе в лес в сопровождении верного пономаря и полудюжины наиболее набожных прихожан.

Стояла середина августа, в небе светила полная луна; ночь была так светла, что можно было даже различить вдали контуры соседнего острова, посреди которого возвышался огромный вулкан, напоминающий гигантскую женскую грудь. Изумительная лунная ночь с ее ароматами, криками птиц, стрекотом миллионов цикад и падающими звездами, скользящими по небу, в котором мелькали летучие мыши.

И в эту ночь она вновь предстала их взорам — точь-в-точь такая, какой ее изображают на картинах и гравюрах — в белоснежном одеянии, с развевающимися на ветру волосами; при этом в тысячу раз прекраснее, чем самое совершенное изображение, какое когда-либо создавали человеческие руки.

Она возникла в потоке лунного света, а потом растаяла среди теней, а когда хромой Бонифасио бросился вслед за ней, все прошептали слова молитвы, умоляя давнюю мечту, бережно хранимую в памяти, вновь явиться их взорам.

На какое-то время они упустили ее из виду, но вскоре вновь заметили на берегу спокойной лагуны — призрачно-белую, словно кладбищенский ангел, фигуру. Неожиданно она сбросила одежду, явившись во всей своей неописуемо прекрасной наготе.

И тут из чащи леса явилось другое такое же чудо, оказавшееся юношей; он поднял деву на руки, а она обвила ногами его талию, сливаясь с ним в единое целое.

Самая старшая из кликуш испустила глубокий стон, другая вздохнула.

Третья не сумела сдержать крика, и брат Гаспар из Туделы отвесил ей пару пощечин и дал пинка, проклиная про себя бестолкового заику и тупицу-хромого, по чьей милости ему пришлось наблюдать, как сеньора виконтесса де Тегисе наставляет виконту рога с каким-то грязным козопасом.

Вернувшись в долину, он постарался убедить женщин, что ради блага всей общины они должны держать язык за зубами, однако не прошло и двух дней, как среди его прихожан не осталось никого, кто бы не знал о ночных похождениях белокурой иностранки.

Спустя две недели отважный капитан Леон де Луна, хозяин «Ла Касоны», вернулся домой из карательной экспедиции на соседний остров. Едва он успел ступить на песчаный берег, как какая-то добрая душа поведала ему во всех подробностях о том, что произошло в его владениях за долгие месяцы его вынужденного отсутствия.

Он принял это неожиданно спокойно.

Тем не менее, к величайшему несчастью для юного Сьенфуэгоса, спокойный виконт был в тысячу раз ужаснее, чем любой другой человек в самом страшном гневе; а поскольку капитан безумно любил свою жену, это поистине неземное создание, в своем бесчестье он обвинил исключительно рыжего бастарда, своего дальнего родственника, и поклялся, что непременно доберется до него и собственными руками свершит правосудие.

Два дня и три ночи он отдыхал и занимался любовью с женой, которая, казалась, превратилась в ледяную статую в его объятиях, а ее душа, несомненно, в это время витала где-то далеко. Это окончательно убедило виконта, что он не сможет вернуть любовь жены, пока не бросит к ее ногам голову рыжего мерзавца. На третий день он зарядил ружья, кликнул собак и отправился в горы, поклявшись, что не вернется домой без заветного трофея.

К счастью, хромой Бонифасио увидел, как виконт рано поутру пересекает банановую рощу, и прочел по его желтому от злости лицу кровожадные намерения. Едва виконт исчез за поворотом, как Бонифасио единым махом взобрался на скалу и издал звонкий протяжный свист, понятный лишь тем, кто родился и вырос на острове.

Сьенфуэгос тут же откликнулся с вершины другой неприступной скалы. Так они и перекликались прямо над головой оскорбленного мужа и его собак. Конечно, смысл этого разговора был виконту непонятен, но в его душе твердо засело стремление убить соперника и отомстить за поруганную честь.

Именно тогда пастух и узнал, что волшебное создание, перевернувшее всю его жизнь, оказалось не только замужней дамой, да при этом еще и владелицей половины острова; ему было бесконечно больно осознавать, что он никогда больше ее не увидит, хотя его душа и тело взывали к ней денно и нощно.

Ему не было дела до виконта, и, конечно, он даже не задумывался о том, что его враг в это время целеустремленно взбирается по крутой тропе, и впереди бегут три огромные собаки; уж он-то знал, что как бы ни был храбр этот человек и каким бы оружием ни владел, от него все равно не будет толку в этих горах, которые испанцам покорить не под силу, он же мог перемещаться по здешним склонам и уступам даже с закрытыми глазами. Его терзала лишь мысль о том, что ему никогда больше не суждено обнять то дивное создание, которое всего за несколько дней заставило его забыть многолетнее одиночество. Никогда больше он не ощутит ее запаха, не услышит тихого голоса, шепчущего на ухо нежные слова, смысла которых он не понимал, и никогда не сможет сам сказать ей тех слов, которые он мечтал кому-нибудь сказать, но некому было их выслушать.

Капитан приближался.

Ствол его ружья то и дело вспыхивал на утреннем солнце; фигура то исчезала среди скал, то вновь появлялась, лай собак слышался уже совсем близко. В то мгновение, когда виконт поднимался по горной тропе как раз под скалой, на вершине которой затаился пастух, Сьенфуэгос вдруг подумал: что будет, если толкнуть ногой ближайший валун, и тот покатится вниз, увлекая за собой множество других камней?

От хозяина «Ла Касоны», вероятно, не останется даже мокрого места.

Как и от его собак.

Искушение одолевало его в течение нескольких секунд. Оно кружило рядом и раздувало его рыжую гриву, а потом коснулось плеча, словно испуганная разноцветная бабочка. Но Сьенфуэгос, собравшись с духом, отогнал его прочь, поняв, что не сможет убить человека, и продолжал сидеть неподвижно, покусывая травинку и молча наблюдая, как враг взбирается вверх по тропе.

Тот вдруг поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза.

Несмотря на то, что их разделяла добрая сотня метров, парнишка был поражен необычайной силой этого человека, чья борода и грозный взгляд внушали несомненное уважение.

Капитан Леон де Луна поднял ружье.

Стоящий на вершине горы пастух не пошевелился, а лишь чуть сильнее стиснул конец своего шеста, внимательно следя, как противник прицеливается. Лишь в тот миг, когда виконт решил выстрелить, он оттолкнулся ногами и взлетел в воздух почти по дуге, а потом приземлился на соседнюю скалу.

Его недруг разразился короткой тирадой, закончив ее возгласом отвращения:

— Ах ты, вонючая обезьяна! — пробормотал он.

Он отдал собакам команду, и те бросились вверх по склону, но тут послышался какой-то легкий шум: это со склона сорвался тяжелый валун, и один из псов — великолепный дог, натасканный знаменитыми флорентийскими тренерами и прошедший через сотни схваток, получил прямой удар в лоб. Пес отлетел, взвыв от боли, и покатился кувырком с утеса на утес, чтобы закончить свое падение на дне ущелья, в трехстах метрах ниже.

Остальная свора тут же замерла, псы в ужасе глядели на кошмарное падение, после чего вернулись за указаниями к хозяину. Тот сердито прикрикнул им, чтобы перегрызли глотку проклятому сукиному сыну.

Однако при всем бесстрашии и решимости бедные животные были всего лишь собаками, без всякой надежды стать птицами или козами, так что, когда они наконец добрались до вершины, им осталось лишь лаять и скалить зубы, потому что коварный беглец, оттолкнувшись длинной палкой, легко перелетел через пропасть и теперь нагло взирал на них с другой стороны.

— Боже ты мой! — только и смог вымолвить капитан Леон де Луна, когда наконец добрался до вершины скалы вслед за своими собаками; только теперь до него наконец дошло, на какую дичь он объявил охоту.

Он, конечно, слышал бесчисленные байки о непостижимых талантах островитян-пастухов; таланты эти были обусловлены особенностями местного прихотливого ландшафта. Вероятно, эти таланты аборигены в какой-то мере унаследовали от предков-обезьян, чья кровь все еще текла в их жилах. Но виконту даже в голову не могло прийти, что человек при помощи одной лишь гибкой палки и собственных босых ног, пальцами которых он цеплялся за скалы, словно когтями, способен вот так запросто пересечь широченную пропасть, словно он и вовсе не человек, а горный баран.