Пытались их и подкараулить, и в засаду заманить – не вышло ничего. Видать, стукач у них был среди местных, от кого они все планы вызнавали: ни разу не попались! Поразбойничают и как растворятся… Или под землю провалятся. Решили люди, что схрон у них в тайге, там отсиживаются. Ходили искать, да не салаги, а охотники с собаками, и тоже без толку. Только люди понадеются, что, может, ушли из наших мест, а они тут как тут, снова объявятся.

Честно скажу: на нас народ ох, как косился, думали – моя братва отрывается. Да только гадить, где живёшь – такое среди нас не принято. Мы и сами их боялись, ибо нет ничего хуже беспредельщиков. Непредсказуемые они, неуправляемые.

Короче, дошла страшная очередь и до семьи Мичийэ.

Накануне вечером собирались мать с девочкой проведать бабушку на заимке. Пирожков напекли в гостинец, ещё что-то по мелочи собрали. Поклажу поделили и в рюкзаки сложили, каждой по размеру; по бутылке с водой в дорогу запасли и одежду потеплее, если вдруг похолодает. Спать пораньше легли, чтобы в путь с рассветом тронуться, но малышке не спалось. У неё в хотоне столовался знакомый ёжик, и девочка беспокоилась, хватит ли ему еды на время её отсутствия. Вертелась-ворочалась в постели, овец считала-считала, но все же встала, оделась, тихонько выскользнула из дома и пробралась в хотон. Время ежиного визита ещё не пришло, и Мичийэ решила, раз уж пришла, оставить угощения впрок. Слазила в погреб и принесла миску молока, несколько яиц и комок сырого фарша. Вытащила из кармана кусок хлеба и добавила к общей куче. Полюбовавшись натюрмортом, успокоилась: в ближайшие два дня голодная смерть ёжику не грозила. Спать по-прежнему не хотелось, и Мичийэ уселась на бревне за хотоном, любоваться ночным небом; благо, родители спали и прогнать её в постель было некому.

Ночь стояла тёплая, звёзды светили ярко, и маленький звездочёт довольно долго просидел на своём наблюдательном пункте, поглощённый «ловлей» падающих звёзд и загадыванием желаний. Время от времени до девочки доносились странные звуки, но поскольку среди них не было противного «Мичийэ, домой!», она не обращала на них внимания. Мало ли, кто в тайге своими делами по ночам занимается! Когда же попа устала сидеть на бревне, а глаза стали слипаться, малышка уже по-другому увидела перспективу оказаться в постели. Она вернулась в дом тропинкой в обход двора, будто шла из туалета и… налетела в темноте на что-то большое и мягкое, почему-то лежащее на пороге. Сонливость слетела в один миг, страх сжал сердце. Всмотревшись в то, на что она наткнулась, Мичийэ разглядела сначала силуэт, потом тёмные длинные волосы, и наконец лицо… На пороге лежала мама.

Малышка потормошила её и услышала слабый стон. Было непонятно, что произошло, но девочка помнила, что вроде как надо в таких случаях брызгать водой в лицо, чтобы человек очнулся. Она бросилась в дом, но по дороге то и дело обо что-то спотыкалась и натыкалась на сдвинутую с места мебель. Свет почему-то не включался, и до кухни ей пришлось добираться наощупь. Ведра с водой тоже не оказалось на месте, зато на полу под ногами хлюпала лужа. Окончательно сбитая с толку, Мичийэ пробралась к окошку, где на подоконнике вот на такой непредвиденный случай лежала свечка и коробок спичек. К счастью, хоть они оказались на месте! Девочка зажгла свечу, и слабый огонёк осветил невообразимый хаос, царивший в кухне. Всё, что можно было сдвинуть с места и перевернуть – валялось на полу вперемешку с осколками посуды, припорошенное рассыпанными мукой и крупами.

Медленно-медленно, выбирая место, чтобы поставить ногу, Мичийэ двинулась в комнаты. Там царила такая же разруха, как и в кухне; казалось, что во всём доме не осталось ни единой целой вещи. Но не это испугало девочку больше всего. Это была сущая ерунда по сравнению с тем, что находилось в спальне. Там, у вывороченной из пола доски, над бывшим тайником, лежал лицом вниз её отец. Мичийэ даже не нужно было к нему подходить, чтобы понять: живой человек так лежат не может. От ужаса путались мысли и перехватило дыхание. Ей трудно было на это смотреть, но так же трудно отвести взгляд и уйти, и она долго стояла, не в силах принять хоть какое-то решение. Наконец, не отводя глаз от ставшего страшным отца, она, пятясь, вышла из комнаты и побрела обратно к выходу. Мать лежала в прежней позе, и только в открытых глазах ещё теплилась жизнь. Мичийэ присела рядышком и услышала прерывистый шепот:

- Уходи… Они здесь… ищут… Уходи…

Девочка дотронулась ладошкой до материнского лица, погладила пальчиками холодеющие губы…

Какое-то время она так и сидела в оцепенении, пока не осознала, что слышит не только биение собственного пульса в ушах: где-то у хотона перекликались незнакомые голоса и мелькали лучи фонарей. Похоже, что пережитое внезапно пробудило в девчушке древний инстинкт самосохранения, который руководил её дальнейшими действиями и вёл за собой. Мичийэ вдруг совершенно преобразилась: вместо испуганного беспомощного ребенка среди руин прежней жизни стоял маленький таёжный житель, способный принимать решения и постоять за себя. Она внимательно осмотрелась, оценила расстояние до ищущих её людей, потом до кромки леса, и юркнула в сени. Ей повезло, и она наощупь обнаружила под вешалкой собранный в дорогу детский рюкзачок, который налётчики не удостоили вниманием. Здесь же отыскались и разбросанные резиновые сапоги, и сорванная с крючка ветровка. В последний момент руки Мичийэ нащупали что-то мягкое – это оказалась смешная шапочка с большим красным помпоном, связанная матерью по какому-то журналу. Носить этот шедевр было совершенно невозможно, но сейчас девочка решительно сунула шапку в рюкзак: пусть будет. На память.

Через минуту она вышла из дома по-дорожному одетая и с рюкзачком за плечами. На миг застыла, прислушалась, и юркнула в густую траву, сливаясь с ночной тенью. Какое-то время она оставалась там, следя за обшаривающими двор убийцами, а как только ночная мгла стала редеть, маленькая фигурка вошла в предрассветный лес и двинулась в сторону заимки.

Ещё вчера тайга пугала девочку шумом кедровых крон и сумраком ельников, непроглядностью и непролазностью густых кустарников. Внезапный птичий крик в лесной чаще мог быть сигналом опасности, а треск обломившегося сучка означать, что бежать уже поздно. Теперь же лес казался родным и добрым, и ей хотелось затеряться, раствориться в зелёных просторах, стать незаметной, как лесной зверёк.

Чем дальше уходила Мичийэ от дома, тем спокойнее становилось у неё на душе. Страх постепенно отступал и казалось, что если вести себя, как ни в чём ни бывало, то ночной ужас окажется просто дурным сном. Они с бабушкой вернутся домой, и всё там будет к их приходу по-старому.

Сначала девочка пошла было по известной всем короткой дороге, ведущей к заимке. Но вскоре, немного помедлив, пригляделась к кустам на обочине, и шагнула прямо в зеленые заросли. В этом месте, незаметном чужому глазу, ответвлялась заброшенная охотничья тропа её прадеда, которая, хоть и намного дольше, но тоже вела к нужной ей цели. Раньше Мичийэ ходила здесь только с бабушкой и ни за что бы не рискнула пойти одна: этот путь занимал чуть не весь день, а тропинка петляла в самой глуши, обходя секретные места, где когда-то стояли капканы и притаились ловушки. Во многих местах она и вовсе терялась в траве, но такова уж специфика охотничьего ремесла: чем меньше видно тебя, тем больше видишь ты. Никто из посторонних о тропинке не знал, поэтому со стороны это выглядело каким-то фокусом: только что шла девочка по дороге, мгновение - и нет её, исчезла, как не было.

…Как только за спиной Мичийэ сомкнулась зелёная стена, мир вокруг неё тоже стал как будто другим: уютным и безопасным, наполненным гомоном просыпающихся птиц, расцвеченным сиянием утренней росы и бликами бесчисленных солнечных зайчиков.

По дороге то и дело попадались черничные полянки, и Мичийэ наелась ягод вволю, ещё и с собой прихватила: и себе «на потом», и бабушке в гостинец. Еще дальше тропку пересек ручей, как по заказу именно тогда, когда отчаянно захотелось пить. Мичийэ напилась, в бутылку свежей водички набрала, отмыла руки и усявканную черникой мордашку – и настроение заметно улучшилось. А когда на опушке внезапно заполыхали оранжевыми огоньками цветки купальницы, восторг затопил ее сердечко и, налюбовавшись всласть дивной красотой, Мичийэ нарвала цветов и сплела себе роскошный венок, который издалека казался лохматой красной шапкой на льняных длинных локонах.