— Здравствуй, Радо! Еле нашел тебя. Гляжу, ты под курганом лежишь, а над тобой сидят волк и птица большая, белая. Заметили меня — и в лес. Поедем в Киев, Творимир тебя ждет.

— Да? — Юноша приподнялся на локте. — А может быть, мне надоело подставлять свою голову неизвестно за кого и за что? Ладно, у Творимира с Вылко ничего нет, а тебе, первому боярину, чего не хватает?

— Всего-то не хватает — детей своих увидеть. Любил я когда-то дочь старейшины русов — не здешних, а тех, что на севере, в Старой Русе. Бежал от гнева ее отца и пристал к дружине Аскольда и Дира. А у Добряны моей тем временем близнецы родились, мальчик и девочка. Сколько лет прошло, а я — первый боярин — не могу ни сам к ним поехать, ни их к себе вызвать. Потому как меня тогда изменником объявят: хочу-де Киев под Новгород подвести, Русь варягам отдать. Нашлись защитники Руси — отродье варяжское, разбойники морские! Их-то, крещеных, на севере никто не хочет. А вот Олега в Киеве многие хотят. Он старых богов чтит и судит по правде. Перед ним все равны: славяне, чудь, варяги…

— Если так — значит, и мне к нему дорога.

Зимним вечером пробирались киевскими улочками два воина, волхв в залатанном белом корзне и приземистый круглолицый боярин. Подойдя к задней стене дома верховного жреца Богумира, волхв огляделся — не следит ли кто, и постучал четыре раза. В глухой как будто стене открылась низенькая дверца, и они прошли в темный чулан. Из-за стены доносились два голоса: неторопливый, старческий — Богумира и резкий, встревоженный — князя Дира.

— Пропадет Русь при Аскольде, пропадет! Все от нас отложились: кривичи к Новгороду тянут, северяне и радимичи — к хазарам. А брат все в рот Михаилу-чернокнижнику смотрит, а тот — василевсу. Теперь вот надумал по весне идти с дружиной в Сирию, на сарацин в помощь грекам. Погубит рать в песках, а мне потом Киев от мадьяр оборонять, а то и от хазар.

— Зачем было принимать чужую веру, пускать в Киев черных волхвов? Мало Чернобоговых колдунов и ведьм с Лысой горы?

— У Аскольда одно на уме: «Сделаем все, как у греков». Только мы — не василевсы, и лесные князья — не вельможи ромейские, чтобы перед нами на брюхе ползать.

— Понимаешь, что добром брат тебе власть не отдаст?

— Ты, владыко, бел и праведен, оставь грешные дела мне.

— И перед Христом греха не боишься? — В голосе жреца слышалась насмешка.

— Мы во франкской земле столько церквей разорили и столько раз крестились…

— А старых богов не боишься?

— Для отеческих богов я брата не пожалею! Благослови лишь меня быть единым князем на Руси!

— Благословят тебя боги, если твои дела будут им угодны… А теперь иди, княже, время позднее, да и я нездоров.

Немного погодя дверь чулана отворилась, и четверо вошли в горницу. Полки на стенах были уставлены берестяными свитками и пергаментными книгами, горшочками со снадобьями. Хозяин, высокий крепкий старик с длинными седыми волосами и широкой белой бородой, из-под которой выглядывала бронзовая фигурка Перуна, стоял, упершись руками в стол.

— Слышали все? Хотите ли, чтобы, на Руси княжил братоубийца и дважды вероотступник?

— Раз нет больше добрых князей в роду Кия — нужно звать князя с севера, — твердо сказал Творимир.

— Только вот на грамоту нашу от Олега ответа нет, Не ведомо, дошла ли, — озабоченно произнес Каницар. — Из наших иные уже отговариваются: подписал-де по пьянке, и не впутывайте меня больше, скажите спасибо, что не доношу. А время уходит…

Богумир снял несколько книг с полки, сдвинул неприметную дощечку в стене и достал из тайника свиток. Потом открыл тяжелый резной сундук, развернул шелковую ткань и вынул секиру со знаками Солнца и Молнии на лезвии и рукояти.

— Вот список с грамоты. Как его доставить в одну ночь в Новгород, ты, Творимир, лучше меня знаешь.

В ложбине между Киевской горой и Щекавицей ярко горел костер. Высоко воздевая секиру, Творимир плясал вокруг костра и пел на неведомом языке. «Это скифский язык, его лишь волхвы знают, и то немногие», — шепнул Хадобард Радо. На ночном небе вдруг ярко вспыхнула звезда и понеслась к земле. Она все росла, сияла все ослепительнее — и вот уже превратилась в невиданного зверя: льва с головой орла, острыми ушами и могучими крыльями. Раскаленным золотом светилось все его тело, будто частица солнца явилась среди тьмы. Крылатый зверь опустился около костра и с тихим клекотом потерся орлиной головой о ноги Творимира. А тот опустился на колени и обнял шею зверя.

— Роксушка, узнал! Ласковый мой, смелый! Это грифон, один из четырех, везущих колесницу Даждьбога-Солнца, — обернулся волхв к двум воинам. — Зовут его Рокс — «Сияющий». И вернуться он должен до восхода. А нести сможет всех троих. Вместе и полетим к Олегу.

Волхв сел на спину чудо-зверя спереди, за ним — Радо, а позади — Хадобард.

— Вниз поначалу не смотри, чтобы голова не закружилась. Потом привыкнешь, — сказал юноше воин-волк.

Одним прыжком грифон взметнул сияющее тело над костром, и пламя тут же словно подхватило его снизу и подняло еще выше. Мерно взмахивая широкими крыльями, Роке понесся навстречу звездам. У молодого дружинника поначалу захватило дух, но вскоре он освоился и в ясном, ровном свете луны стал замечать, что летают вокруг не только ночные птицы. Черный мохнатый бес подлетел на нетопырьих крыльях, но унесся прочь, стоило волхву погрозить священной секирой. Голая, нахально-красивая ведьма верхом на метле приветливо помахала рукой, и Вылко со смехом кивнул ей. Огненный змей, рассыпая искры, понесся вниз и скрылся в трубе чьего-то терема.

А внизу среди темных бесконечных лесов белой лентой тянулся замерзший Днепр. Потом повернул вправо, скрылся в дремучем Оковском лесу. Мелькнула посреди дебрей долина Двины, а вскоре побежала на север другая лента — Ловать.

— Видишь, как велика наша земля, — проговорил Творимир. — И всюду на этом пути живут славяне — поляне, древляне, дреговичи, кривичи смоленские и полоцкие, словене. А еще — голядь, меря, чудь… Всем есть место, и еще больше остается — селись, расчищай пашню, добывай зверя. И богатства несчитанные: одних мехов столько — не нужно и копей золотых-серебряных. Кто сумеет все эти племена в одну державу собрать — славнее василевса будет, сильнее кагана. Только нужен для этого Великий Князь, а не князек, что пуще всего боится под другим князьком оказаться.

Внизу раскинулась белая гладь Ильмень-озера. У истока Волхова на одном холме пылал неугасимый огонь Перунова капища, на другом, через реку, возвышались деревянные башни Рюрикова Городища. Грифон плавно и величаво опустился прямо на княжьем дворе посреди городка. Заспанная челядь высыпала во двор, стражники изумленно застыли, взирая на сияющего чудо-зверя. А Творимир как ни в чем не бывало слез с грифона и кинул старшему дружиннику:

— Веди нас к князю-воеводе. Скажи: волею Даждьбога прибыли мы из Киева.

В просторной горнице на резном стуле восседал человек средних лет в княжеской шапке и алом корзне с золотой застежкой. Узкое сухое лицо окаймляли светлые волосы и такая же борода. Сильные руки придерживали на коленях длинный варяжский меч.

— Здоров будь, князь-воевода! — С достоинством поклонился волхв. — Здоров ли князь Игорь?

— Здоров. За день набегался так, что даже вы его не разбудили… Знал я, Творимир, что тебя боги любят, но чтобы ты летал, словно сам Даждьбог… Видно, великие дела нам боги готовят, клянусь Перуном-Тором!

— Привез ли тебе, княже, купец Братила послание от киевлян?

— Братила? Его кривический старейшина Дикорос убил и ограбил… Медведи лесные! Ничего знать не хотят, кроме своей берлоги. Сожгу я его городок, а род выселю или продам!

— Ничего, вот список с грамоты.

Олег внимательно, не спеша прочитал послание.

— Бояре, жрецы, купцы, ремесленники… Хорошо, а как черный люд?

— Эти так злы на Аскольда, на крещеных бояр и варягов его, что могут и сами броситься терема жечь, если ты не поспеешь. Иные, правда, сомневаются: не станет ли хуже, если князь будет не в Киеве, а в Новгороде, за лесами, за реками?