— А что, есть на пути из варяжского моря в Русское город богаче Киева? — простовато усмехнулся Олег. — Нет? Значит, ему и быть матерью городов русских.

Князь-воевода перевел взгляд на Вылко и Радо.

— Тебя, Хадобард, я знаю. А ты, воин, кто еси?

— Я Радо, дружинник Дира… Бывший.

— Диров дружинник? Крещеный?

— Теперь уже нет. Хочу, княже, тебе служить.

— А знаешь ли, что я изменников не люблю? — Голос Олега вмиг посуровел, серые глаза подозрительно сощурились. — Чего ты, дружинник, хочешь? Золота, серебра, почестей, рабов?

— Все это я мог получить и от Аскольда с Диром, — не отвел взгляда юноша. — Только не могу смотреть, как Киевом правят Черный Бес и другой бес — в черной рясе и золотой шапке.

— Значит, меня не предашь. Ко мне бесы хода не имеют. Недаром меня здесь зовут Вещим. Сам знаю — тролли и черные альвы много обещают и даже дают. Тем, кто готов стать таким, как они… Скажи, многие ли в киевской дружине думают так же, как ты?

— Из молодых — немало. О ратной славе мечтали, о добыче богатой, а тут вместо Царьграда и Итиля обирай лапотников по лесам.

— Теперь и без гадания вижу — пришел час. По весне иду на Киев!

Выходя от Олега, Творимир обратился к молодому круглолицему дружиннику.

— Здравствуй, Улеб! Как сестра?

— Сватается к ней Перя-мерянин. Он из Ростова в Новгород перебрался. А здоров ли киевский тысяцкий?

— Здоров и тебе желает того же. Скоро сам свидишься, Улеб… Каницарович!

Ладьи Олега плыли на юг. Позади был покорившийся почти без боя Смоленск — стольный град кривичей, впереди — Любеч, северные ворота Руси Киевичей. Белобрысые, светлоглазые словене, кривичи, меряне, вепсы глядели на бескрайние леса, уже одевшиеся в зелень, на бревенчатые частоколы городков на крутых горах над Славутичем.

На одну из ладей все смотрели не иначе, как с почтительной опаской. Трижды в день из белого, расшитого священными знаками шатра на ладье доносилось размеренное пение, тянулся дымок, то душистый, то горький. Нужно было сделать ладьи невидимыми для чародейского взора Михаила, чтобы они скрытно подошли к Любечу и Киеву. И Творимир с чудским шаманом-арбуем на восходе, закате и в полдень творили заклятья, жгли ведовские травы и снадобья, глядели в волшебную чашу. Охраняли двух волхвов Радо и Вылко.

Однажды вечером, когда ладьи остановились к северу от Любеча, в стане появился Милонег.

— Здравствуй, Радо! О тебе чего только не говорят: будто живым на небо вознесся, будто сам Даждьбог в тебя вошел, чтобы князя с владыкой обличить. Знаешь, я с ребятами тогда в соседней горнице сидел и все слышал. Посмей Дир тебя тронуть — за мечи схватились бы! Вот, — Милонег достал из сумы вместительную корчагу, — это тебе. Хазарское, из Семендера.

— Спасибо! А я тебе сейчас меда вынесу. Кривического, на травах настоянного… Слушай, а в Киеве-то что?

— Аскольд рать собирает в Сирию, ромеям в помощь. Дураки на сарацинскую добычу рот разинули, а умные ругаются: пропадем-де в песках ни за белку облезлую. А Аскольд еще и брякнул спьяну, да на пиру, при всех: вернусь, мол, из Сирии — все капища разрушу, всю Русь крещу, как Борис Болгарию. Ну и пошел слух по всему Киеву. А Дир, знай, помалкивает на людях да шепчется то с Оврамом Мировичем, то с Альмошем мадьярским, то с печенежскими ханами. Ох, и надоели Киеву такие князья! Ничего, скоро им и Христос не поможет…

Утром Творимир долго и тревожно смотрел в чашу с водой, вполголоса совещался с арбуем, потом сказал Радо и Вылко:

— Идите за мной. Ладья подождет нас. Черный Бес летит сюда, и с ним десяток чертей. Нас он видеть не мог, но, похоже, заподозрил что-то. Вблизи им чарами глаза не отведешь. Нужен духовный бой.

Они отошли подальше в лес. На берегу чистого озерца волхв велел обоим воинам лечь, развел костер и начал знакомую уже Радо пляску с секирой. Арбуй плясал рядом, ударяя в бубен и напевая по-чудски. Вдруг оба кудесника повернулись и, вертясь и подпрыгивая, понеслись вокруг лежащих. Длинные волосы, русые с проседью у Творимира и соломенные у чудина, развевались по ветру. Все громче рокотал бубен. Радо почувствовал, как немеет тело, чужими становятся руки и ноги. В глазах все завертелось, потом потемнело… «Не смерть ли это?» — мелькнула мысль и погасла. Потом перед глазами снова встал весенний лес, поляна у озерца. Творимир поглаживал шею сияющего золотом Рокса. Над неподвижным телом арбуя стоял… сам арбуй, такой же низенький, длинноволосый, с соломенной бородой торчком, но с двумя мечами в руках, с орлиными крыльями на плечах и в шапке, увенчанной головой лося. А рядом — крупный волк с отливающими серебром крыльями и две большие, почти в рост человека, птицы — орел и филин. Волк насмешливо оскалил зубы и произнес голосом Хадобарда:

— Погляди на себя. Ты-то всех нас краше!

Дружинник глянул в озерцо. На него смотрел змей. Чешуя отливала червонным золотом, над плечами поднимались золотые орлиные крылья. В открытой пасти блестели острые белые зубы.

— Ну-ка, дохни огнем!

Не задумываясь, как можно выдыхать огонь вместо воздуха, Радо-змей дохнул — и вода в озерце закипела.

— Значит, помнишь! Теперь ударь молнией.

Также не задумываясь, Радо как-то по-особому дунул. Молния вылетела изо рта и разнесла ствол молодой елочки.

— Не забыл! Род твой такой.

Только теперь заметил Радо на траве два тела: Хадобарда и молодого золотоволосого воина с удивительно знакомым лицом.

— Что, узнал сам себя?

Вконец растерявшись, Радо умоляюще взглянул на волхва.

— В духовном бою каждый таков, какая душа в нем. Сейчас в теле сражаться будем только мы с Роксом. Даждьбог его для такого боя днем отпустил. Остальные — в духе. Добрые духи и праведные души — против духов злых, пекельных. И кто в таком бою погибнет — того уже не будет. Нигде и никогда. Подумай, Радо, — Творимир испытующе глянул в немигающие глаза змея, — Христос учит: прежде всего спасай душу. Любое зло вынеси и соверши, лишь бы в рай попасть. Не боишься ли не только рая, но и пекла никогда не увидеть? Даже тенью неприкаянной по земле не бродить? Ни домовым, ни упырем не восстать?

— Пусть упыри за бессмертие и цепляются. А я, чем бесам служить, лучше в бою с ними сгину. Не нужен мне, Христос, рай твой!

Творимир и его товарищи, укрывшись в лесу на правом берегу Днепра, смотрели на Любеч. На высокой крутой горе стоял хорошо укрепленный замок — с деревянными башнями и подъемным мостом. На соседней, столь же крутой горе раскинулся посад, окруженный лишь частоколом. Пристань находилась внизу, у заводи, и единственная дорога от нее наверх проходила под самыми стенами замка.

Вот караван ладей — с виду обычных купеческих, с небольшой охраной — не спеша вошел в заводь, и вдруг множество воинов в кольчугах и шлемах выскочили из ладей и бросилось на пристань. В замке тревожно заревел рог, воины с луками и копьями высыпали на стены. Но напавшие, вместо того чтобы подниматься по дороге, стали карабкаться по крутому склону наверх к посаду. Ни одна стрела, ни один камень не полетели в них из-за частокола. Когда же воины Олега стали не спеша обходить посад, немало вооруженных горожан присоединились к ним.

— Нашел же Аскольд, кого посадником в Любеч послать — Бьерна Свиное Рыло! Этот обдирала хоть кого до мятежа доведет, — усмехнулся волк-Хадобард.

Внезапно надвинувшиеся с юга тучи стали быстро заволакивать ясное утреннее небо. И оттуда же, с юга, появился как будто журавлиный клин.

— Это они! — сказал Творимир. — Ты, Радо, самый сильный у нас, полетишь впереди. Я с Вылко — следом, затем — арбуй с духами-помощниками. Помните: ни один черт не должен уйти живым, чтобы известить Аскольда. Вперед! Огонь Сварога — в солнце, в молнии, в нас самих, воинах светлых богов!

А на земле северные ратники, прикрываясь щитами от стрел, лезли по приставным лестницам на стены Любеча.