- И как вам наш подопытный кролик, Ллойд?

С лестницы прозвучал смех Каррингтона.

- Он такой же романтический полезный осел, влюбленный в Англию и во все английское, какими и были его царственные предки. – Слово «царственные» из уст мистера Каррингтона прозвучало как ругательство. – Все как всегда, ведь дикари всегда смотрят в рот англичанина, а их смешные царьки пыжатся и заглядывают нам в глаза в надежде получить благоволение цивилизованного человека.

- Что ж, Ллойд, дождемся результатов. Возможно этот, как вы метко выразились, романтический осел, сможет послужить нашей цивилизации…

Дослушать разговор мне не удалось – наверху щелкнула дверь контрольного поста и на лестнице все затихло.

И вот теперь я пытался переварить эти слова руководителей проекта. Кстати, статус самого Каррингтона по-прежнему был для меня неясен, поскольку сообщенная мне должность «помощник Беррингтона» могла значить что угодно. И не значить ровным счетом ничего.

Но что все-таки значили эти подслушанные мной слова? Ясно, что никакого пиетета перед моим прадедом у господ руководителей проекта нет, равно как и малейшего уважения к моей персоне. Ясно, пытаются использовать меня втемную, преследуя какие-то свои цели. Да и к России их отношение явственно обозначено. И в этом контексте слова Златана Николича о планах в отношении России уже не воспринимались как чисто застольный треп.

Впрочем, нельзя было сбрасывать со счетов вероятность того, что я сам являюсь объектом разработки спецслужб и разговор на лестнице, и треп серба лишь игра для одного и глупого зрителя, то бишь меня.

И еще одно. Когда я утром только шел в сторону капсулы ментального резонатора, дверь в аппаратную открылась, и оттуда вышел мой новый знакомый серб. Тогда мое внимание привлек видимый через открывшуюся дверь большой экран с данными настройки. Вернее успел я увидеть лишь одну крупную строку в самом верху экрана. И строка эта мне не понравилась.

Особенно в контексте всего, что было сказано мне и всего, что я знал. Даже не имея ввиду спецслужбы, а основываясь лишь на недоброй славе Фонда Пороса, под эгидой которого этот проект официально осуществлялся, можно предположить весьма нехорошие вещи. Особенно с учетом общеизвестной нелюбви самого мистера Пороса к России. В этом всем контексте надпись на мониторе выглядела несколько зловеще.

Надпись на экране гласила: «№23 Totality».

Была ли совпадением такая синхронность моего прохода и открытия сербом двери? Или Николич (или кто там за ним стоит?) хотел мне на что-то намекнуть? На что?

И были ли случайным сочетанием попытка установить контакт с 1917-м годом в России из капсулы №23 и названия первого плана атомной бомбардировки СССР в 1945 году?

Могло ли так случиться, что мне предстояло передать в прошлое какую-то информацию, которая станет аналогом ядерной бомбардировки по России? Но как же с изменением хода истории? Ведь эффект бабочки никто не отменял и устроители такого шоу могут и вообще не родиться или родиться совсем в другом мире! Не могут же они этого не понимать?

Или это просто совпадения и ничего это не значит? Быть может, это шалит моя разыгравшаяся фантазия?

Ответов у меня пока не было. Дерьма я пока не видел, но в воздухе уже явно попахивало. Обдумав все еще раз, я встал и направился в сторону моста.

* * *

Последующие дни ничего особенного не происходило, все службы спокойно и без спешки готовились к будущей попытке установить связь, ведь согласно записям моего прадеда подтвержденное им самим упоминание о спиритическом сеансе было датировано 10 февраля по старому стилю или 23 февраля по принятому у нас сейчас летоисчислению. А значит, впереди у меня почти месяц вполне комфортной, но уже весьма ощутимо попахивающей дерьмом, жизни в Лондоне.

Каррингтон пару раз вызывался меня сопровождать на мои прогулки, но я всякий раз отговаривался тем, что лучший способ узнать и почувствовать незнакомый город это гулять по нему в одиночестве. Вот и сейчас я бродил по старым и новым улицам английской столицы и пытался привести в порядок свои мысли и рассуждения, взвесить все за и против каждой версии, а также, по возможности, найти новые варианты.

Не следовало, к примеру, за всей шпиономанией и поисками заговоров, упускать из виду и заявленную цель проекта – контакт с моим прадедом.

Если исходить из сказанного мне Беррингтоном в самый первый день, то мне предстояло выступить неким оракулом, который будет максимально туманно уходить от ответов на прямые вопросы, задавая, в свою очередь, вопросы прадеду. Мне была заявлена задача договориться об установлении постоянных графиков связи и, очевидно, непосредственно перед сеансом мне еще расширят вводную.

Что же устроители проекта могут захотеть узнать или что могут пожелать передать на ту сторону реки времени? Ведь, не исключено, что я, увлекшись всем тем шпионством, которое мне все время здесь так назойливо демонстрируют, могу и пропустить истинную атомную бомбу и, не понимая того, сам же и отправлю ее в прошлое!

А тут тоже есть множество вариантов. Например, важна ли сама дата сеанса в привязке к историческим событиям или большого значения это не имеет? Особенно, если учесть, что относительно спокойными были у прадеда лишь сеансы 10 и 27 февраля, а потом революционная буря захватит его и не отпустит уже никогда.

Итак, что я знаю о сеансе, который провел Великий Князь Михаил Александрович 10 февраля 1917 года?

Знаю то, что была тогда пятница и в тот день прадед пил чай в Царском Селе у брата Николая. В тот день было там довольно многолюдно. На приеме у царя был глава Госдумы Родзянко и глава Госсовета Щегловитов. Прибыл так же дядя Императора – Сандро, он же Великий Князь Александр Михайлович, который имел долгий и неприятный разговор в присутствии царя с Императрицей Александрой Федоровной.

Я поискал в своем смартфоне текст мемуаров Великого Князя Александра Михайловича и еще раз перечитал воспоминания об этом разговоре написанные самим Сандро:

«— Нет ничего опаснее полуправды, Аликс, — сказал я, глядя ей прямо в лицо. — Нация верна Царю, но нация негодует по поводу того влияния, которым пользовался Распутин. Никто лучше меня не знает, как вы любите Никки, но все же я должен признать, что ваше вмешательство в дела управления приносит престижу Никки и народному представлению о самодержце вред. В течение двадцати четырех лет, Аликс, я был вашим верным другом. Я и теперь ваш верный друг, но на правах такового, я хочу, чтобы вы поняли, что все классы населения России настроены к вашей политике враждебно. У вас чудная семья. Почему же вам не сосредоточить ваши заботы на том, что даст вашей душе мир и гармонию? Предоставьте вашему супругу государственные дела!

Она вспыхнула и взглянула на Никки. Он промолчал и продолжал курить.

Я продолжал. Я объяснил, что, каким бы я ни был врагом парламентарных форм правления в России, я был убежден, что, если бы Государь в этот опаснейший момент образовал правительство, приемлемое для Государственной Думы, то этот поступок уменьшил бы ответственность Никки и облегчил его задачу.

— Ради Бога, Аликс, пусть ваши чувства, раздражения против Государственной Думы не преобладают над здравым смыслом. Коренное изменение политики смягчило бы народный гнев. Не давайте этому гневу взорваться.

Она презрительно улыбнулась.

— Все, что вы говорите, смешно! Никки — Самодержец! Как может он делить с кем бы то ни было свои божественные права?

— Вы ошибаетесь, Аликс. Ваш супруг перестал быть Самодержцем 17 октября 1905 года. Надо было тогда думать о его «божественных правах». Теперь это — увы — слишком поздно! Быть может, через два месяца в России не остаются камня на камне, что бы напоминало нам о Самодержцах, сидевших на троне наших предков.

Она ответила как-то неопределенно и вдруг возвысила голос. Я последовал ее примеру. Мне казалось, что я должен изменить свою манеру говорить.