— Вы носите траур, дитя мое?

Филадельфия кивнула.

— По вашим родителям?

Филадельфия снова кивнула.

— Бедняжка, вы проделали весь этот длинный путь, и встречать вас будет кто-то незнакомый?

Филадельфия вновь кивнула, не в силах придумать что-либо еще.

— Ладно, не забивайте свою хорошенькую маленькую головку треволнениями. Я присмотрю, чтобы все у вас было в порядке. — Она отложила вязание и протянула Филадельфии руку. — Меня зовут Сара Крэбб, я из Нью-Бедфорда, штат Массачусетс.

Филадельфия пожала протянутую ей руку.

— Я Фелис де Ронсар, из Парижа.

Филадельфия была ужасно рада, что решила принять помощь миссис Крэбб. Огромный вокзал был полон паровозного дыма, пара, шума, всевозможного багажа и пассажиров. С того момента, как ступила на платформу, она ощутила себя потерянной и несколько напуганной.

— Дорогая, подождите меня здесь, пока я найду носильщика поднести наш багаж, — наказала ей миссис Крэбб, прежде чем отойти и затеряться в толпе.

Филадельфия не сразу заметила мужчину, проталкивавшегося к ней, хотя он привлекал всеобщее внимание. Он был высок и по-солдатски подтянут, его осанку подчеркивал белый китель с золотыми пуговицами от самой шеи и до расклешенной юбки, достигающей колен. Черные свободные брюки были заправлены в начищенные сапоги. Люди глазели на него, потому что на голове у него был белый шелковый тюрбан, а надо лбом виднелся крупный голубой камень.

Он остановился перед Филадельфией, его седеющие усы и бакенбарды топорщились в улыбке.

— Мадемуазель де Ронсар, к вашим услугам.

Филадельфия уставилась на него, разглядывая каждую черточку его загорелого лица, с морщинами, выдающими немолодой возраст.

— Кто вы?

— Ваш покорный слуга, мемсаиб. Меня прислали, чтобы я устроил вас в Нью-Йорке.

— Как вас зовут? — спросила она, слишком удивившаяся, чтобы спросить его об Эдуардо Таваресе.

Он притронулся рукой ко лбу, потом грациозным жестом коснулся подбородка, затем груди, склонившись в поклоне, и сказал:

— Меня зовут Акбар, мемсаиб.

Он выпрямился, посмотрел на груду багажа у ее ног и точно выбрал из всей груды те вещи, которые принадлежали ей.

— Следуйте за мной, мемсаиб.

Филадельфия на какое-то мгновение задержалась в нерешительности. Поняв, что он не собирается оборачиваться, чтобы убедиться, идет ли она за ним, Филадельфия подхватила подол своего платья и поспешила за ним. Проходя мимо миссис Крэбб, которая вернулась с носильщиком-негром и застыла с отвалившейся челюстью, Филадельфия крикнула:

— Меня встретили! Merci! Au revoir![4]

— Вы когда-нибудь видели что-либо подобное? — пробормотала миссис Крэбб, когда обрела способность говорить.

— Нет, мэм, не видел, — отозвался с ухмылкой носильщик.

— Вы негодяй! Вы подлец! Вы… вы мошенник!

Эдуардо Таварес без особого труда увертывался от шелковых подушек в восточном стиле, которые швыряла в него Филадельфия, но смех мешал ему. Когда приступ смеха прошел, он перепрыгнул через спинку дивана, за которой скрывался, и повалился на диван, услышав, как она с удовлетворением объявила:

— Так вам и надо, шарлатан!

— Мемсаиб перестала сердиться?

— О, нет! — Она схватила еще одну подушку, но обнаружила, что запас их исчерпан. Тогда Филадельфия схватила с ближайшего столика фарфоровую вазу и угрожающе занесла ее над головой. — Как вы могли встречать меня в таком виде, что ваша собственная мать не узнала бы вас. Вы могли обнаружить себя вчера на вокзале. Так нет, вы скрывались под этим дурацким костюмом и позволили мне изнывать от страха. Если бы вы сейчас не обратились ко мне «сеньорита», я бы так и не знала! Вы заслуживаете того, чтобы вас забросали камнями.

Эдуардо встал на ноги, но не сразу выпрямился, поскольку его тюрбан сбился набок и закрыл один глаз. Приведя себя в порядок, он сказал:

— Если вы разоружились, я был бы счастлив объяснить вам, почему это, — он дотронулся до бакенбард и тюрбана, — не просто полезная маскировка, но и необходимая.

— Не позволю! — Она подняла руку с вазой. — Если вы немедленно не покинете мой номер, я выпровожу вас силой с помощью детектива из отеля.

Эдуардо улыбнулся, глядя на ее пылающее лицо.

Он почти готов был быть изгнанным ради удовольствия видеть реакцию портье и детектива, когда она их вызовет. В светло-сиреневом платье, которое оттеняло ее черные локоны и золотистые глаза, полные яростного гнева, Филадельфия являла собой картину, которую они запомнили бы надолго. Такое происшествие могло даже попасть в колонку сплетен какой-нибудь газеты. Однако он не был готов к тому, чтобы ее имя стали обсуждать таким манером, во всяком случае, не сейчас. Она должна занять определенное положение. Эти три дня, которые он провел в Нью-Йорке до ее приезда, он был слишком занят, и, если его труды не окажутся бесполезными, она вскоре предстанет перед обществом.

— Вы великолепны в своем гневе, мемсаиб, но я умоляю вас выслушать меня, прежде чем вы разобьете довольно дорогую вещь китайского фарфора.

Филадельфия взглянула на вазу в своей руке и, определив ее как произведение эпохи Мин, поставила на место.

— Вы правы.

Она дотянулась до ленты звонка.

Эдуардо встал.

— Зачем вы это делаете? Я готов сделать для вас все, что вы пожелаете.

— Тогда уходите!

Он скрестил руки на груди.

— Вы становитесь очень неуживчивой. Я готов потворствовать вам, насколько это возможно, сеньорита, но я не позволю, чтобы меня выгоняли из номера, который я оплачиваю.

Он отбросил подобострастный тон, каким разговаривал с ней последние двадцать четыре часа, и его обычный волевой голос напомнил ей, что она в действительности его должница. Следуя его примеру, она скрестила руки на груди.

— Хорошо, объяснитесь.

Он улыбнулся, во всяком случае, она подумала, что он улыбается, ибо его фальшивые бакенбарды затопорщились.

— Вы выступаете в определенной ипостаси, и я тоже, чтобы оставаться рядом с вами, должен играть какую-то роль. Я избрал для себя роль слуги, выходца из Восточной Индии, потому что я знаком с этим типом людей. Можно сказать, что мой образ взят из жизни. Несколько лет назад у меня был слуга по имени Акбар. Он сейчас находится в… впрочем, это не имеет значения. Несколько советов умной и проворной портнихи, визит к театральному гримеру и… — он игривым жестом показал на себя, — пожалуйста, живой Акбар. А теперь, — продолжал он шутливым тоном, — не хотите ли вы чашку горячего шоколада, которую я принес вместе с вашим завтраком?

— Нет, — с пафосом объявила она, хотя аромат какао был очень соблазнителен.

— Тогда вы не будете возражать, если я выпью чашечку? — спросил он, шагнув к столику. — Я обнаружил, что роль слуги накладывает довольно много обязанностей, и не мог позавтракать, пока вы меня не вызвали. Быть может, этим объясняется моя ошибка.

Лицо Филадельфии неожиданно осветилось, но она отвела глаза раньше, чем он поднял глаза от чашки, которую наливал.

— Значит, в нашей маленькой драме вы будете играть эту роль и будете моим слугой?

— К вашим услугам, мемсаиб. — Он сделал жест рукой, который она уже много раз видела с того момента, как он встретил ее на вокзале в Нью-Джерси.

— А откуда вы такой слуга?

— Можно сказать, что это подарок вашей дорогой тети Агнес, живущей в городе Дели, в Индии.

Филадельфия подозрительно взглянула на него.

— Людей не дарят в качестве подарка.

Он предложил ей чашку шоколада, которую она взяла молча.

— Ваша страна, — сказал он, — воевала в связи с этой проблемой, не так ли? Боюсь, что моя страна в скором времени будет обречена на такую же участь.

— В вашей стране есть рабы? — спросила она.

Он налил себе вторую чашку и сел на диванчике напротив нее.